Сказ о грешной любви, всаднике без сердца и суде старца Усуда

Стынет, стонет бор заречный.
Грай ворон в ночи.
Бором всадник бессердечный
по дороге мчит.
Глухо ухнет мудрый филин,
заскрипит дергач.
Вязнет в топком звёздном иле
золотой рогач.
В мыле, в пене - конь соловый,
Страшен каждый куст.
Ладно б ратник безголовый,
Ан - душою пуст.
По градам он мчит и весям,
вьётся тропки нить.
Окружают звёзды месяц,
чтоб заполонить.
Всадник ликом хмур да мрачен,
точно тать в ночи.
И куда ж он резво скачет?
И откуда мчит?
Будет путь ли скоротечен
иль тоска изъест?
Отчего ж он бессердечен
да один, как перст?
Под плащом доспех горящий,
слева щит висит.
Что он ищет, что обрящет?
Ой ты, гой еси!
Из-под шлема взор пустынен,
тяжела рука.
Красна кровь без сердца стынет,
как зимой река.
То он волкодлака встретит,
рубанёт сплеча,
то с нечистой меч он скрестит,
яро хохоча.
Лес дремучий заболочен:
то ли Явь, то ль Навь.
На границе дня и ночи
притаилась Правь.
Вот мосточек ниткой тонкой
лёг через родник.
А на том конце с котомкой
в темноте старик.
Бела роба мешковата,
выцвели порты,
борода бела, как вата,
короб с бересты.
Тёмный лик его в бороздах
время посекло.
Видно, нужен старцу роздых,
видно, припекло.
Молвит всадник ему строго:
- Будь здоров, старик.
Да не засти мне дорогу!
Вишь, мой путь горит!
Жжёт соловому копыта
подземельный огнь.
Кровь лежит на мне несмыта,
вот и мчит мой конь.
Во злобЕ переступает,
да и я в злобе.
Вместо сердца - боль тупая
по моей судьбе.
- Где ж твое сердечко, отрок? -
спрашивал дедок.
- Али спрятал от кого-то?
Аль сковал ледок?
Отчего же под тобою
путь земной горит?
Отчего же пред собою
не видать зари? -
Старцу отвечал детина,
наклонив главу:
- До сих пор в глазах картина,
будто наяву.
В праздник был я, дурачина,
раз навеселе,
увидал жену купчины
я в родном селе.
Впилась в душеньку иглою
калена любовь,
заползла змеёю злою,
взбаламутив кровь.
Солнышком краса смотрела
томно среди дня!
Взоры остры, словно стрелы,
ранили меня.
Полонила мою душу
мужняя жена,
клятву верности нарушив,
страстью сражена.
Раз мы с нею повстречались
у слиянья рек.
И, не в силах снесть печали,
пали мы во грех.
Так всё лето пролетело.
Муж в отъездах был.
Таково купецко дело,
про жену забыл.
Мы ж друг друга полюбили
воле вопреки...
А в селе тревогу били
злые языки.
И нагрянул раз купчина
в горницу чуть свет...
То ль была ему причина,
то ли злой навет.
Был мужик купчина ладный,
шапка в потолок.
Я из ножен вынул хладный
сабельный клинок.
Уж была кровавой сеча
в тереме купца!
И, друг друга мы калеча,
бились до конца.
За любовь я храбро бился,
он - за честь свою.
За окном туман клубился,
будто дым в бою.
Но устал, устал купчина,
весь от битвы взмок.
Чует, что пришла кончина,
опустил клинок.
Был прижат противник лютый
острием к стене...
Но бежит моя Анюта
да висит на мне.
Мужа телом закрывая
в розовой заре,
мне кричит она, рыдая:
- Не бери ты грех! -
А купчина пред могилой
саблей от стены
сердце вдруг пронзает милой
прямо со спины.
Пригвоздив к стене иуду
яростным клинком,
зарыдал я над Анютой -
вянущим цветком.
И, покинув мрачной темью
терем ввечеру,
так скачу я чёрной тенью,
жду, когда помру.
Сердце же своё, конечно,
я оставил ей.
Вот и мчусь я, бессердечный,
посреди ночей.
У меня теперь - ни дома,
ни друзей-родни.
И любовною истомой
не забьёт родник.
Во груди моей кручина
поднимает муть.
Кровь на мне лежит купчины,
и горит мой путь. -
Почесав браду седую,
старец говорил:
- Да ещё жену младую,
отрок, ты сгубил.
Позабыл бы об Анюте,
шёл бы стороной,
так жила б она в уюте
мужнею женой.
- Как же, старче, ты зануден! -
Да пошёл ты прочь!
В силах ли любовь к Анюте
был я превозмочь!?
Что ж влачить ей долю вдовью
мужнею женой?!
Бился насмерть я с любовью,
будто со стеной.
То ли слева, то ли справа
пропустил удар,
одолела всё ж отрава,
сладостный угар. -
Но пронзая сумрак взглядом,
говорил старик:
- Под любовным, отрок, ядом
не один ты сник.
Как любви ни опасайся,
сети тут как тут...
А потом уж, как ни кайся,
нет пути из пут.
Много ты прошёл страданий,
позабывши смех!
Много ты кровавой дани
заплатил за грех!
Вижу, сабля иступилась
с нежитью в боях.
Вижу, шибко оступилась
душенька твоя...
А и что ж я, старый, молвлю...!?
Нет души с тобой!
Утекла рекой-любовью
с мужнею женой.
Уж и крутит тебя, вертит,
не мил белый свет!
Возжелал себе ты смерти,
а её все нет.
Не придёт к тебе старуха
ввечеру росой,
не ударит с маху в брюхо
острою косой!
Так и будешь вечно в темень
сердце ты искать,
средь теней подобный тени,
точно ночью тать.-
Замолчал, потупясь, рыцарь
во своём седле.
Из небесного корытца
лился свет во мгле.
- Вижу, дед, умён ты очень,
речь твоя гладка.
Кто же дал тебе пророчить
право свысока?
Видно, старец, ты привержен
хитрости да лжи...
Коль я смерти не подвержен,
так зачем мне жить?!
Я ль за смертью не гонялся,
брани не искал?!
Я ль в боях её боялся
средь полей да скал?!
Часто бился в сечах лютых
противу врага...
Но, видать, меня Анюты
берегла рука.
По полям летал я бранным,
словно из пращи.
Ни царапины, ни раны,
лишь помят мой щит.
А скажи мне, старец мудрый,
как тебя зовут?
И когда ж меня под утро
трубы призовут:
то ли к раю, то ли к аду,
то ль куда ещё?
Получу ли смерть в награду,
буду ли прощён? -
Отвечал тот старец сивый:
- Имя мне Усуд.
А сюда я прислан Живой,
чтоб творил я суд.
Мне решать твою судьбину,
взвешивать вину.
Может, в Навь тебя я скину,
может, в Явь верну.
А то бродишь по границе,
как упырь какой...
И не пьётся, и не спится,
потерял покой.
Навь, известно, слева грани.
Присужу - возьмёт.
А уверен ли, что Аня
тебя в Нави ждёт?
Виновата была, верно,
блудная жена,
но была она посмертно
Богом прощена.
Не Анюта ль восхотела
мужа уберечь?
Не она ли бело тело
бросила на меч?
Ты же, отрок, боле грешен!
Вот и мчишь в ночи.
И твоей сердечной бреши
век не залечить!
И горит тропа да тлеет
адовым огнём.
Горизонт не просветлеет,
ночь не станет днём.
Всё ж достойна тяжких пыток
бессердечна грудь.
Конь соловый уж не прыток,
Да не отдохнуть.
Не споёт тебе кукушка
сколь тебе прожить...
Что ж, пошли в мою избушку.
Что ж тебе спешить?
За Смородиной-рекою,
что перед тобой,
до избы подать рукою,
шаг ступить ногой. -
Повод взявши, старец сивый
заступил за мост.
Окружил их сумрак синий,
затуманил мозг.
Вот идут они болотом,
под ногами - гать.
Всадник наш исходит потом…
Да куда бежать?
Под конец, на остров вышли.
Там изба стоит.
Ворон каркнул птицей вышней.
Ворон в ночь не спит.
Черны топи, словно раны,
а из ран - дурман.
Как брега темны да странны,
как тяжёл туман!
А окно избы, мигая,
манит огоньком.
Конь бредёт, изнемогая,
вслед за стариком.
Вот и всадник грешный спешен
у избы курной,
а с конька потешный леший
кажет лик дурной.
А с болот русалок пенье,
да кикимор крик.
Конь хрипит в солёной пене,
глаз огнём горит.
По речушке в тёмной балке
под сырой луной,
с бреднем на ночной рыбалке
бродит водяной.
Отворилась, как страница,
дверь в темну избу,
а в избе лежит девица
в дубовом гробу.
Лик прекрасный строг да бледен,
рученьки крестом,
гроб дубовый прост да беден
на столе простом.
Обмер отрок почему-то,
рухнул на скамью…
- Как похожа на Анюту!
На любовь мою! -
Усмехнулся дед лукавый,
взбороздил браду:
- А не ждал, видать, ты, малый,
что сюда сведу?
Вот она – твоя зазноба,
в Нави холодна.
Коль любил её до гроба,
получай сполна!
Аль язык свой проглотил ты?
Аль решил в обрат?
Сколь своих истратил сил ты?
А теперь не рад? -
Думал витязь пред Усудом,
другом иль врагом:
- Не теряю ль я рассудок?
Всё плывёт кругом.-
За окном - то ль ночь, то ль вечер
вечный наземь пал.
Оплывали тихо свечи.
Витязь крепко спал.
- Мучит лихо многотерпца, -
думает Усуд.
- А легко ль бродить без сердца
в поле да в лесу!?
Что ж, на всё Господня воля
да Господний глаз.
Коли выбрал злую долю,
не спасёт и Спас.-
А потом, сундук открывши,
взял златой горшок.
Принесли три белых мыши
жёлтый корешок.
Ах, и как он засветился
в низенькой избе!
Кот Баюн в углу пустился
в пляс сам по себе.
Хвост - трубою, шёрстка – дыбом,
брызжет глаз искрой.
Занялся в печи под дымом
пламень, словно кровь.
Поднялся дедок согбенный
да воды налил.
После с ликом просветленным
так он стих творил:
- Закипят любовны страсти
в золотом котле,
с паром моровы напасти
канут в синей мгле!
Отойди во мрак, Марена,
силы дай, Перун!
Тело тленно, тело бренно,
дух – звучанье рун! -
Снизойди же дух Сварога
на земную твердь!
Прогони с мово порога
ты Марену-смерть! -
Приходил под тёмны сени
Золотой олень,
приносил да клал весенний
корень одолень.
Брал Усуд волховный корень,
да в ступе мельчил.
Заходилась в диком оре
Мара по ночи.
И кипела в полумраке
изумрудна смесь.
Пела Мара зло в овраге
тёмну смертну песнь.
Только песня умирала
Марова во мгле,
и заря плескалась ало
в мареве полей.
Окропил старик с улыбкой
мёртвое лицо,
и огонь во мраке зыбком
полыхнул венцом.
Шевельнулись губы Анны,
лик порозовел.
Вздох раздался долгожданный,
лёгкий, на заре:
- Что же так спала я долго?
Сон мне страшный был.
Словно сердце саблей колкой
кто-то мне пронзил…
- То был сон тебе, не боле!
Витязь ей - в ответ.
- А сейчас настала воля
для любви, мой свет.
- Что за старец? Где мы, милый?
Кто принёс в избу?
Что за тленный дух могилы?
Я ли не в гробу?!
- Я увёз тебя от мужа.
Витязь отвечал.-
От постылой мёртвой стужи
я сюда примчал.
Только молвил это витязь,
как в ответ Усуд:
- А теперь, друзья, проститесь!
Вот мой скорый суд:
Анне я оставлю выбор:
в Нави ль Яви быть?
Муж её от раны выжил,
продолжает жить.
По нутру ль тебе, подруга,
снова быть женой
нелюбимого супруга
с чёрствою душой?
Так Анюта отвечала:
- Нет, уж лучше - Навь!
Ты любовь начать с начала
в Нави нас оставь!
- Ну, а ты, бездушный витязь?
Ты готов забыть
солнце жаркое в зените,
да во мраке жить?
- Старец милый, добрый старец!
И в извечной мгле
жить с любимой я останусь!
Что мне на земле
без любви моей заветной
да без ярких глаз,
без улыбки без приветной?
Помоги нам Спас!
 
Только витязь это молвил,
вмиг Усуд исчез.
А вокруг – тумана волны
да недвижный лес…
 
И пошли они по Нави,
светлые во тьме,
далеко от ясной Яви,
по полям да по дубраве,
жаркие в зиме.
 
Москва
Июнь, 2003 г. - 20 октября 2004 г.