слон и Моськин

 Моськин вышел на улицу в приподнятом настроении, душа его пела.
Из кармана приятно свисало удостоверение помощника прокурора, заложенное 100 ассигнацией и белым билетом. Этот тройственный союз власти, денег и слабого умственного здоровья открывал перед Моськиным радужные перспективы. Но слон был неумолим. Еще с утра его помыли и подкрасили киноварью. Не имея практически никаких шансов стать помощником прокурора, слон люто ненавидел всех действующих ныне. Он чуял их за версту, не принимал взяток и считал, что человеку с белым билетом уже невозможно навредить, даже ежели его стукнуть несколько раз головой о памятник Жукова. Неясное роковое влечение соединило эти две противоположности с северо-восточной стороны от памятника, и разыгравшаяся в результате под благословляющей дланью маршала драма на фоне Исторического музея, была тут же увековечена сотрудниками данного культурного учреждения за неимением лучших поступлений в тот квартал. Вот почему мой рассказ так точен в деталях. Впрочем, опустим их за ненадобностью. Судьба слона для Вас мой опытный читатель, я знаю, не является загадкой. Он нашел свой скорый и печальный конец, обычный для всех, кто имел несчастье столкнуться на улице с помощником прокурора. Его пустили на свиную колбасу. Что же до господина Моськина, то он получил несколько незначительных переломов головы, от которых и скончался после непродолжительного, но интенсивного лечения в местном католическом госпитале, состоявшего впрочем из чтения заупокойных молитв над ранее прибывшими на лечение жертвами слона. Да и сам diagnosis probabilis: Ex abrupto побит слоном exactissime в совокупности с белым билетом мало давал надежды. К счастью, в кармане его брюк был обнаружен блокнот, где среди множества жизненных наблюдений и весьма остроумных замечаний была так же и автоэпитафия, так что местный дворник, по совместительству занимающий должность городского поэта не сильно затруднил себя, добавив лишь кое-где знаки препинания. Впрочем, по прошествии двух заседаний городского суда их стерло время и ныне мысль, высеченная в камне, представляется нам в своем первоначальном варианте. А написано там "Встать суд идет". О слоне же нет ни слова, поэт по понятным причинам не любил слонов.