Schicklgruber новейшая предыстория

Schicklgruber

Спички, рогатки, крОкет и гольф…
Плохо учился Гитлер Адольф.

В двойках-колах пребывал безвылАзно…
А пенье любил, правда, пел безобразно.

Уж как арифметику он ненавидел.
Учителя старого даже обидел.

Хотел тот шпанёнка не раз приструнить,
Да был глуховат и не мог говорить.

Адольфу недуг показался весёлым.
Немой педагог – чем не хохма для школы.

Достал сорванец преогромную кнопку,
На стул положил под учителя попку…

Такого не слышали древние стены…
Проснулись в наставнике кельтские гены.

Завыл, застонал и залился волынкой…
Поухал совой, а потом хрюкал свинкой.

От боли, обиды и бренности мира
Пришла к старику незнакомая лира.

Он тенором пел, заливался фальцетом…
Вдруг резко осёкся… и умер на этом.

А ночью Адольфу привиделась фея, -
Шумела, ругалась, звала его геем.

Грешок искупить призывала мальчишку,
Грозилась в мозгу сотворить ему шишку.

Струхнул озорник и поклялся наутро
Быть смирным отличником, добрым и мудрым.

Однако, гранит всё никак не давался.
В кружок хоровой он тогда записался.

Хрипел баритоном, подтягивал басом
Яички глотал, полоскал горло квасом.

Народ же к потугам испытывал жалость.
Ну не было слуха! Такая вот малость.

Мальчонка прыщавый и с виду не лидер
На сцене пред залом себя лишь он видел.

Да что перед залом!.. Страною, планетой,
Пред сушей и морем, Вселенною этой…

И голос визгливый сгодился чрез годы.
Не раз потрясал он Рейхстаговы своды.

Не пеньем, так криком добился успеха.
Далёко летало Адольфово эхо.

Волна убеждений и сила террора,
Воздействие усиков, взгляда, пробора…

Во всём виден верный Отчизны сынишка, -
Смутьян-патриот в неприметном пальтишке.

Гроза ж либералов, крестьян и служивых
В душе оставался ребёнком пугливым.

Шагал «Гитлер Югент», резвилось Гестапо.
Но ужас вселялся в германского «папу».

Отчаянье, страх и отсутствие веры
Сменили позывы упрямой химеры.

А призрак учителя - злой, беспокойный
Стучал в голове, словно молот отбойный.

Во снах он страдальцу Адольфу являлся,
Похабно шутил и вовсю издевался.

Свой рот растянувши в беззубой ухмылке,
«Мой Августин» пел, чем вытягивал жилки.

А то иногда сдвинет брови и скажет:
«Убью говнюка… и никто не докажет!»

И вот навалились испуг, безысходность,
Уныние тела, мыслишек бесплодность.

Созвал генералов – коварных арийцев.
«Женюсь, - говорит, - господа кровопийцы!

Возможно, тогда за грехи мне расплата
Не будет настолько жестока, ребята.

Пускай на земле мне уж нету удачи,
Взовьюсь после смерти я в рай - не иначе.

И в облаке нежась средь райских цветов,
С супругой мы будем вольнЫ от оков».

Что тут началось! Не спросить, не ответить.
Арийцы с невестой смеялись, как дети.

«Ну Вы сказанули, майн фюрер, майн либе!
Вы в белой горячке иль после ушиба?

Женитесь, уж коль наступила охота.
Но в рай, извините, закрыты ворота.

Идёмте-ка лучше сдаваться, родной.
Вот выпьем, раскаемся – и на покой».

«Кретины, тупицы! Кто ж нас пожалеет?
Французы, хохлы? Или, может, евреи?

Женюсь, да и точка! Потом, безразлично,
Что будет с Германией», – рявкнул цинично.

Ушли генералы, напялив фуражки.
Достали тушёнку, открыли по фляжке.

«Мы бравые парни, великая раса.
В плену не дадут нам ни шнапса ни мяса.

Сардельки и пиво, вино и омары
Не светят нам больше. Трудились мы даром.

Шататься придётся во времени скором
Пешком, в кандалах по российским просторам.»

Взгрустнув, офицеры из фляжек напились,
Пошли в кабинеты… и там застрелились.

И вновь в воспалённом мозгу старикашка
Поёт, заливается резвою пташкой.

Адольфу неймётся - жена не подмога.
В очах пелена, - нет ни чёрта, ни бога.

Он Еве твердит непонятную фразу:
«Спалю, отравлю, четвертУю заразу!

Зарежу, отправлю ко львам, застрелю,
Подвешу в прихожей, в пруду утоплю.

Заставлю всю жизнь не курить анашу,
Мои слушать песни… потом задушу!»

Из всех вариантов он выбрал возможный:
«С цианистым калием ампулу можно

Ему предложить, он голодный, поди.
Майн фрау со мной? Негодяй, выходи!..»

…Дуэтом запели учитель с тираном.
И голоса тенор, и слух без изъяна.

Увы, песню слышали только овчарки,
Отравлены что перед этим в запарке.

Да Ева - жена, закативши глаза,
Что молча лежала уже полчаса…

А позже зашёл Мартин Борман с канистрой.
Полил всё бензином и выскочил быстро…

Бесславен финал грандиозного плана:
По пломбам в зубах опознали тирана.

Да в жопе осколок, похожий на кнопку,
Вошедшую как-то учителю в попку.