Двадцать пять лет

Двадцать пять лет...
Возраст, когда имеют право сбыться и воплотиться в действительность мечты детства и бесшабашной юности, возраст, до наступления коего прощались ошибки и промахи, насмешки над собою, метания в поисках правд и истин.
Время, отведённое обществом и реальностью,--истекло.
Перейдён какой-то порог, невидимый, неосознаваемый ранее, не прочувствованный и никем не передвинутый назад. Так переводятся обратно дни календаря в компьютерной программе, являющейся незаконной копией и постоянно требующей активации. Так переводятся стрелки часов в ожидании момента разлуки. Искусственно, насильственно, обманывая только себя и не имея высшей власти вмешаться в ход времени.
А оно изменилось. Куражась над субъектами жизнедеятельности, находящимися на планете, спешило сменить день на сумерки, ночь—на предрассветное марево, краснеющее на восточной стороне постоянного и незыблемого неба. Оно смеялось и роняло двадцать пятую за ночь искорку,-- сгоревшую в жарких слоях атмосферы часть неизвестного космического тела: болида ли, метеора ли, кометы... Оно падало сверху и подлетало под ноги синевой и запахами тумана и отсыревших в последние дни августа иллюзий.
Оно являло собой жизнеутверждение, но, вместе с тем, требовало наконец ответа на накопившиеся за четверть века вопросы, сомнения, требовало развеяния страхов и развенчания надежд...
Ей исполнялось двадцать пять в износившемся зное излёта лета. Паспортная цифра указывала на новый этап, новую веху жизни. Но когда-то давно, в детстве, столь раннем, что сам этот момент стёрся из памяти, на небесах твёрдым движением всезнающей руки переведены были стрелки её часов, и к пресловутой грани она подошла лишь только совершеннолетней, не старше. Не возникла готовность оспаривать вечные идеалы и создавать личные истины.
Стороннему глазу разница не была заметна. Промелькнули даты, изменились обстоятельства, но она жила собственной наивной жизнью, где имели право на воплощение иллюзии, надежды, лица, не встретившие бы одобрения у Соседей по существованию.
Было Лицо, которое пощадили (или—не сумели стереть ластиком?) мгновения, минуты, года... Лицо, которое проступало в очертаниях облаков и хаотичности созвездий, само случайное до состояния хаоса, непостоянного и застывшего, могущего вдруг появиться и рассыпаться следом без воспоминаний. Это Лицо отпечаталось на жёлто-сливочном круге Луны, на клубах тумана, на песке под ногами, на лепестках пиона, на воде в огромном чугунном баке, так что в безоблачную ночь можно было увидеть сразу два лица. В результате наслоения лунного и водного возникала объёмная картина, натуралистичная до такой степени, что Присутствие снисходило в её порванную на ленты душу.
Она знала это Лицо, знала, чей прообраз имеет привычку внезапных посещений наяву и во сне.
...Он не ведал ни границ, ни условностей, сколь-нибудь отграничивающих рамок пристойностей, он рвал завесы и ломал заборы, запоры и просто штакетники чужих судеб и собственной. Так, на пустыре, стоял потом, пытаясь мысленно нащупать свои границы, устав от сквозняков и сиротства на освобождённом пространстве второго "Я".
Его возраста не знал никто.
Они смотрели ввысь, находясь на разных концах земли, и пытались узнать: в каком измерении найти себя, когда минует пресловутая грань двадцатипятилетия для них обоих.