В некотором царстве, в некотором государстве

***В некотором царстве, в некотором государстве, на подоконнике прорубленного некогда Петром окна в Европу, жил да был один оболтус. И надоумила его одна знакомая из деревни, отстоящей от того подоконника на пять тыщ вёрст, ты мол, малец, состряпал бы страничку в интернете, небось таперича туды ходют все, как раньше на хлебозавод за тёплыми булками. Чай глядишь и разбогател бы, хватило бы на приданное, выписал бы себе жинку с Украины - они там все девки-то работящие, скромные, неприхотливые, не то, что в столицах, мужьям своим преданные навечно, любят их до гроба, и за гробом молются о них, поминая после патриарха и митрополита, добрые, честные, набожные. Нежности у них - на две наших хватит, кротости - на три наших, а умницы такие, что сам г-н Юнг не постыдился бы их в архетипы женственности записать. Глядишь - и сам человеком бы незаметно стал. А не получится приданное, так жизненного опыта наберёшься, опять же, какой мадаме историю перескажешь - она в тебя тут-же по самые уши втрескается и без приданного обойдётся за одно только твоё отважное сердце пожалеет. Ну, думает оболтус, Итз май вэй!
 
***Была у него кляча старая - Жигулёй звали, сфотографировал он её со всех сторон, хотя она что справа, что слева - одинакова на все сто, только пейзаж за клячей изменяется, да сметливый глаз отвалившийся поворотник с левого-то боку едва заметит. Залез даже на крышу, сфотографироваться для экзотики, чуть она ржавая тут же в салон не провалилась было. Вспомнил школу среднюю и скуку смертную, и таблицу неправильных английских глаголов, которые он надеялся уже только перед кончиной узреть, в миг, когда, как говаривал ему на ухо один честный отец, вся твоя жизнь неправедная, Ванька, пронесётся перед мысленным взором твоим прежде, чем два добрых ангела подхватят тебя под белы рученьки и в печку к тебе подобным кинут, коротать, понимаешь ли, вечность вдали от Господа Бога, уроки Которого ты, олух Царя Небесного, всю свою жизнь оставлял на заднем плане. В этом, Иван – состоит милосердие Божие, так как если ты ноне не могёшь иногда угрызений совести стерпеть, то перед лицом Бога Живаго съест тебя заживо она, совесть то бишь, и лаптей не оставит, потому что лапти, Ванька, бестолковый ты неуч, в жизни вечной уже не пригодятся никому. Не будет там ни мужеского пола, ни женску, а только во всём и повсюду Сама Любовь! Присовокупил Иван к фотографиям оптимизированным несколько англейских фраз избитых, набранных восенадцатым пунктом, дал адрес электронного ящика, да мобильный телефон впридачу и на том успокоился.
 
***Жил себе, по воскресеньям иконы Богородичные в столичных храмах разглядывал, да ирландские песни играл на гитаре в подземных переходах, тут стали ему приходить письма из Голландии, да из Швеции, даром, что рядом находятся, а в них - ни слова по нашему, всё латиница, да латиница, словно святые Мефодий да Кирилл, брат евоный, зря старались, переводя Римскую писанину на славянское наречие. Ванька в ответ с помощью наития и электронного переводчика, которые в наше время достигли уже высокого уровня прогрессу и без труда могут имитировать лепет четырёхгодовалого младенца на неизвестных в Расее языках, но больше с помощью наития, шлёт им емеилограммы, мол ю а велкам, мол раша из вери бьютифул и так далее. Но, глядить, а иностранцы как-то интересу не проявляют.
 
***Спросил он в сердцах одну финку, чего это они так, оказалось - английский язык в средних школах нынешней Европы уже давно далеко вперёд шагнул, и Ванькины иероглифы там воспринимаются, как у нас речь матерная, короче режут притязательный слух и наводят на мысль, что всё, что у них по голубому ящику о всеобщей криминализации Расеи показывают, все будто мол правда. Пригорюнился было Иванушка, обнял напоследок жар-птицу мысленную, да и отпустил обратно на Украйну - лети, мол, жаркокрылая, передай мадаме моей, что был Иван, да непреодолимые обстоятельства судьбы сгубили его - настиг его праведный гнев Божий, и ничего у него с приданным не выходит. Пущай, если сил хватить, ждёт лет до тридцати, а ежели не хватит - так Бог ей судья, а я не осужу, как сказано где-то блаженны, мол, милостивые, ибо самих простят в минуты страшной оплошности.
 
***Долго ли, коротко ли, сказку слушать - не дрова чай рубить, прибыла в город икона Тихвинская, святыня всенародная, её сразу же в Казанский кафедральный собор поместили, очереди её тут же многотысячные оплели, как Ваньку нашего сети мира многопопечительные. Послали Ивана добрые люди с подворья Череменецкого монастыря на кляче своей отвезти шесть мешков маслица, освящённого на продажу в собор, для желающих святость прочуствованную по своим родным землям развести. Кружил Ванька на своей кляче вокруг толпы - камню упасть некуда! Всюду городовые на бричках с мигалками, извозчики паркуют свои пролётки только разве что только не на столбах фонарных, которых в Питербурге превеликое множество с девятнадцатого веку осталось. Наконец от отчаянья олух наш - была не была, а добрых людей подвести негоже - выехал на встречную, стал прямо у западных ворот собора и давай с подручным мешки выгружать.
 
***Городовые тут же засвистели, подскочили, машут палками полосатыми, вены на лбах раздуваются, воистину, подумал Ваня, справедливо говорит кто-то из святых отцов, спасителей душ наших, что человек в гневе подобен безумному. Но олух, не олух, а тоже парень не промах, раз дожил до стольких годов Божией милостью, знать чему-то научившийся был. Достал он из-за пазухи три красных словца «Господи Боже», «Тихвинская Богоматерь» и «освящённое маслице» и давай ими перед городовыми размахивать. Подручный тем временем в поту весь, а лето жаркое стояло в тот год, мешки в собор таскает. Но не это спасло Ивана, а милосердие Господне, да бородёнка, которая у Ивана отросла на манер православной. Вложил Бог в сердце властям, чтоб они от Ваньки-то отстали. Ну они поглядели, ну, дурак, одним словом, что с него возьмёшь, и велели побыстрей, да сматываться.
 
***Вань-то наш рад стараться, мешок на горб взвалил, плюнул на свою пролётку со всем своим нехитрым имуществом посреди площади стоящую с распахнутыми настежь, как врата рая для терпеливых душ, дверями, да давай сквозь толпу протискиваться к свечной лавке-то. В соборе прохладно, где икона - только можно угадать по людским лицам - где их много, там нет иконы, а где очень много, да выражения лиц поодухотворённее, там и она - матушка наша, Тихвинская Богородица. Тут затрепетал ясным соколом у Вани в кармане мобильник, а мешок то и некуда опустить - всюду ноги человеческие, тут тебе, и в туфлях и в босоножках, и в сандалетах, только что в мокасинах не было, а может и были, да дурак в давке не разглядел-то небось. Вручил Иван мешок господину в костюме-тройке и с астмой запущенной годков этак пять как уже, к колонне притиснутому, а сам трубку к уху прижал и слышит в нём голос вкрадчивый, приятный, никакими жизненными трудностями не обтёсанный, мол хэллоу, Иван, ай шелл вэйт ю там-то там-то во столько-то и во столько-то. Тут у Ивана ножонки то подкосились, морща лоб вспоминал он слова иностранные, да кроме окей ничего в глупую голову-то не приходило больше. Взмолился Иван своему ангелу-хранителю, тот в сгибе одной из немногих извилин Ванькиных нашёл некоторые слова английские, да Ваньке шепнул, мол скажи ему Ваня, что колл ту хим лэйтэ. Иван и брякни ему, как ангел велел.
 
***Когда выбрались из этой кутерьмы, да отъехали сажен на двести от столпотворения народного, Иван хотел было отдышаться, да вспомнил произошедшее с ним, пригорюнился. Всё, думает, пропал ты, Иван, дурья твоя башка, прощай навеки моя смиренная, моя далёкая, это задание мне не осилить. Но поскольку совестливый был, и если уж обещался колл лэйтэ, значит обязательно позвонит, то набрал номер иностранца, обратившего на Ванькин сайт своё благосклонное внимание.
 
***Тут надобно отступление в сторону сделать, рассказать, как нонче связь мобильная устроена. Таперича усе провайдеры на планете нашей многострадальной одним миром мазаны, не то что раньше, до революции, и ежели какой турок, а это именно турок и был, приехал из Турции в Питербург-город отдыхать-то, то номер у него остаётся турецкий, но он звонит как ни в чём не бывало себе через Турцию, и ни о чём не задумывается, пока деньги на счету есть, а зарплаты в Турции - не в пример нашим. Обидно за Расею, но что Бог дал, то дал, по грехам нашим и отцов наших, Царя-Помазанника своего в поругание отдавших, заслуженно, значится, страдаем. Ванька всех этих хитростей не знал, рекламных прошпектов не читал - некогда было, он в то время на закон Божий налегал, потому что в советских-то школах его не преподавали по причине отсутствия преподавателей квалифицированных, а может ещё по каким безвестным причинам, а без этого предмета, как уразумел себе Иван, последний свой экзамен в жизни ни за что не сдашь, и никакие шпаргалки не помогут, когда душенька с телом многогрешным разлучится-то, какие тут могут быть шпаргалки, только и выручит, что «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго», да что за жизнь выучить успел по ентому предмету.
 
***Итак, набирает наш дурень в меню телефона пункт заветный мол, ответить по тому же нумеру и звонит иностранцу, который от него в двух верстах оказался через город-Истамбул, который от него в трёх с полтиной тысячах вёрст. Только и успел понять что турок по-прежнему терпеливо его ждёт на углу Невского проспекта и улицы Маяковской, в честь великого поэта Расейского, в Бога не верившего, но стихи приличные писавшего названной, в кафетерии Дядя Чикен или что-то в этом роде с курицами связанном. Тут счёт Ванькин не вынес такого роуминга, треснул пополам и с короткими гудками вместе утопил Ваню в суете и шуме мира, красотою внешней озабоченного. Тьфу ты, подумал Ванька, легче докричаться было, и тут же спохватился, чай после мыслей таких неосторожных придётся ещё потом душу с мылом отскребать.
 
***Перекрестился Иван, пришпорил свою клячу и помчался вдоль по Невскому проспекту-то, думает среди лиц русских мне ли не раглядеть турка-то в кафетерии. Подьехал, парковаться опять некуда, места ни одного свободного, только один клочок асфальта перед воротами да надпись настораживающая, мол выезд здесь, машины не ставить! О, думает Иван, дуракам-то закон не писан, поставлю на пятнадцать секунд, главное клиента не потерять, а то голуба моя чай заждалась уже у окна в глубинке-то малороссейской, все глаза выплакала, Богу молясь, чтоб подходящий случай к возмужанию дурака суженого-то подбросил, да в немощи и маловолии укрепил, чтоб не стыдно ей было потом, когда всё хэппи эндом закончится, как теперь принято везде и в Голливуде в особенности, Ване в глаза посмотреть и слова ласковые сказать. Бросил Ваня технику, даже устройство дурацкое, которое на руль крепится при парковке, чтоб было видно что машина дураку принадлежит, потому что нынешний угонщик это устройство в момент кусачками перекусывает специальными, а Иван-дурак полчаса с ним возится, чтоб до руля добраться, когда в тарантас свой усаживается, прикрепить забыл, промыслительно, как потом оказалось, и помчался в кафе, его легко найти было, потому что за три дома несло от заведения нашими меньшими братьями зажаренными во фритюре, это так теперь использованное постное масло называется.
 
***Вошёл Иван в кафе - Господи Боже! Одних официанток только человек тридцать, а то и все тридцать пять, три зала на двух этажах, да плюс на улице под маркизами ещё штук пятнадцать столиков и лица, если русские попадаются, то больше дамские, лёгкими напитками разрумяненные. Делать нечего, рванул он покупать карточку предоплаты, благо их теперь на каждом углу можно купить. Каждый угол этот в трёх кварталах оказался, да очередь в нём, как за перловой крупой во времена дефолта. Отстоял её Иван, чуть не нажил нервный тик, да благо очередь подошла. Зарядил счёт-то рассохшийся, позвонил, слава Тебе, Господи за все испытания, но только когда они закончатся!
 
***Сидит Иван спустя минуту на улице за столиком с турком и обсуждает перспективы экскурсионного обслуживания. Турок, слава Богу, в средней школе как и наш Иван тоже больше в окно смотрел, английский чаще понимает, чем говорит, Иван тоже вид делает, что понимает по-английски, пустые места в таблице глаголов неправильных на месте размахиванием рук и красноречивой мимикой заполняет. Турок, на счастье-то Ванькино, оказался вольным фотографом, желающим Расею не с парадной стороны посмотреть, а за декорацию, иностранцам обычно предлагаемую, заглянуть и душу русскую во всём её, так сказать, величии и широте уразуметь. На том и сошлись. Договорились о встрече, пожали руки и расстались.
 
***Пошёл Иван сокрушаясь, что в школе английский язык и историю прогуливал, потому что почти все учителя его из-за длинных волос на уроки не пускали, а стричься он из какого-то там принципа не желал, зашёл за угол, где его кормилица стояла, а у неё уже амбал ногами переступает, весь как дуб пушкинский в цепях золотых, не может из фешенебельного своего двора в центре города за золотые горы приобретённого, выбраться битые полчаса по причине ванькиной телеги, дорогу перегородившей. Эх и наслушался же Ванька, да только все слова русские после пятнадцати минут разговора с иностранцем из его дырявой башки уже вылетели, поэтому он их частью не понимал, а ответить, так точно ничего не мог или может не хотел. Сел, слава Господу, на правильное сиденье рассеянно, да и уехал восвояси.
 
***Приехал в хату, рухнул за стол, чай не пьёт, кручинится. Где ты, думает, моя чайка белокрылая, теперь мыслями летаешь, а только сизый твой сокол без любви твоей и подсказки пропадает совсем, всё тут в жизни, как в сказках, что прабабушка - покойница, Царствие ей Небесное и вечная память за то, что весь род наш вымолила, рассказывала в детстве. Пойдёшь за аленьким цветочком-то, так Кащей Бессмертный тут как тут, а начнёшь разруливать с Кащеем, окажется что и Змей, Горыныч, али как его там теперь называют, Бэтмэн вроде, уже тут как тут, только успевай ворота отворять. Делать нечего, назвался экскурсоводом, будь любезен забирайся в его шкуру, перекрестился Иван истово, да полез в интернет, благо его теперь в каждом доме, хоть телегами отгружай, и на радость Ванькину оказалось, что тема эта уже давно проработана, информации полным полно на всех языках не исключая английский. Заверещал Ванькин принтер-то, давай выдавать бумагу за бумагой с экскурсиями.

***Тут и брат Ванькин обявился, он в своё время учился журналистике пару курсов в университетах местных, да бросил, когда понял - что журналистика теперь - это писать под диктовку статьи разные, редакции угодные, а о свободе мысли и не мечтай даже, ни-ни. Бухнулся Иван ему в ноженьки, выручай родненький, поезжай завтра со мною на экскурсию, деньгами одарю, мозги расправишь, с иностранцем пообщаешься, а мне и денег тех не надобно, лишь бы честь российского туристического бизнеса не уронить, да чтоб ласточке моей потом было что рассказать, когда станем коротать долгие годы, обняв друг дружку после стольких лет ожидания-то. Сжалился брат над дураком-то, хоть оболтус, так ведь родной же, пропадает к тому же, мы то без сердца совсем что-ли?
 
***Поехали наутро кататься по городу. Турок как увидит что-нибудь красивое, взгляду приглянувшееся, так машет, мол тпру-у-у, приехали, а какой там приехали, если по всему городу, особенно в самых красивых местах его, остановка по нонешним правилам совершенно запрещена. Короче приспособились, турок фотографирует, брат его сопровождает, да рукой машет для ориентира, а Ванька кругами ездит, не останавливаясь, так полицаям и придраться не к чему. Катали его несколько часов, тут иностранец притомился, угостил пивом Ваньку, да брата его, благо Ванька не пьёт - брату обе кружки достались, отсыпал им щедро монет звонких и сказал, что завтра встретимся мол ещё.

***Здесь то и проснулся в Иване дух экскурсионный, тем более что он к тому времени стал по-английски понимать прилично, и город выучил по карте катаясь-то. Много нового узнал из рассказов брата по бумагам с заднего сиденья начитанным и прославил Господа, так его достойно из испытания жизненного Выручившего. Много ещё было в те славные дни, о чём рассказать можно было бы, так ведь язык хоть и без костей, не вечно ему басни плести, нужно и помолиться иногда.

***Что иностранец одной белой ночью, которыми Петергбург-город славится, предложил Ваньке поехать в клуб какой-нибудь на выбор, а Иван головой вертел из стороны в сторону, уверяя, что он не только тех клубов избегает, в надежде душу свою спасти, но и адресов-то никогда не запоминал, на что турок ему под нос книжечку симпатичную подсунул, гид по Петербургу называется, и выбрать предложил. Иван в ответ ему сказал, что у них, у русских, не по паспорту то есть расейских, а душой, принято ткнуть пальцем куда попадёшь, да Господь куда на душу положит, а после расхлёбывать последствия своего выбора, Богу вмаливаясь, чтоб не посрамил выбор-то. Подивился турок местным традициям, да нехристианским своим пальцем попал в какой-то клуб окаянный. После долгих уговоров да посулов, так русская душа простая Ванькина иностранцу приглянулась, что он с ней и расставаться вовсе не хотел, поехали они в ентот клуб. Поднялись, присели, Господи Боже, ну и публика! пары-то пары, да всё мужики, это место где-то на канале Грибоедова находится до сих пор, жалеет Господь души-то людские, думает, опомнятся однажды. Мужики все ласково на Ваньку поглядывают, кивают вроде как понимающе. Турок долго соображался с обстоятельствами, а может и денег жаль было за вход уплоченных, но когда мужик полураздетый на сцену выбрался в своих полуодеждах кожаных, тоже не выдержал, да и смылись они оттудова. Вот он - выбор-то неправославный, Господом Богом не поддержанный. Это было, было.
 
***Что турок Ваньке после каждой поездки предлагал денег, а Ванька, дурак, отнекивался, потому что русская душа православная всякого человека за брата считает, а как с брата своего станешь деньги брать - не грех ли? Да турок на провокации Ванькины не поддавался, деньги на сидении оставлял незаметно, да всё время клал больше, чем положено. Это тоже было.
 
***Что когда в аеропорт Ванька иностранца вёз, это теперь нонче в нашем языке трансфером называется, турок плакал, по русски много в искренней дружбе признавался, и кормил Ваньку чем-то невиданным. Это тоже было.
 
***Что потом турок, потрясённый уровнем Расейского сервиса и широтой русской души других своих турок присылал из Истамбула на Ванькиной кляче кататься, тоже было.

***Что туристический бизнес в один момент прератился, когда в Ванькину телегу один лихач со всего маху на перекрёстке врезался, и как Ванька приблизительно цитируя Иова Многострадального, сказал смиренно, Бог дал, Бог же и взял, буди имя Господне Благословенно. Это тоже, верно, было. Много было, всего перескажешь разве - одному Господу вся наша жизнь, как книга известна, а тут ещё одну жизнь надо, чтоб прожитую пересказать. Тут и сказке вроде бы конец. А Богу нашему слава, и ныне и присно и во веки веков, аминь.