Девятый вал

Заснувшее лужею море любви
Познало той ночью девятый свой вал:
Гладь белой, как ангельский пух, простыни
Страстей ураган резал и целовал!

Ключ к золочёным Небесным Вратам
Ковался в горнилах угрюмого Ада:
Суровая, злая огня красота
Питается деревом Райского Сада!

Природе желанная, сладкая дань
Сполна воздалась пышным свадебным пиром;
Алтарный огнь возносил к небесам
Ложь, подлость, наивным взращенные миром!

Аус-вайсом на Небо служили им крылья,
Тела их окутались светом звезды;
Узрев их полёт, умолкали в бессилье
Зенитные дула жестокой беды!

Пылали сердца в диком танце огня,
Безумстве, в котором нет подлости места;
Слова восхищенья роняли уста,
Ловя огонь губ, нежность каждого жеста!

Вкусив только раз, они жаждали вновь
В пучине утратить контроль над собою;
Найти свою гибель вела их Любовь
В кровавом экстазе последнего боя!



Но холод тяжёлых шагов за стеной
Опошлить не даст хэппи-эндом развязку:
На сцену является антигерой,
Неделю – в завязке; всю жизнь - в чужой маске!

Он жизнь превратил свою в поиск врага,
Да чтоб покостлявей, да жил по соседству…
Впервые он в зеркале видел рога,
Носимые им ещё с раннего детства!

Он был так воспитан, и невиноват:
Любовь измерялась любовью к Отчизне;
И брызнул на стену кровавый закат
Горячей и девственно-искренней жизни!

Воспитан системой, которой служил,
Но, честь отдавая, не сдерживал трепет;
В душе его с раннего измальства жил,
Глаза отводя, левитановский лепет.
Она уносилась в запретную даль,
В лазури небес растворяясь и тая;
Он понял впервые: найдётся едва ль
До смерти нескорой другая такая!

Бежал за ней, плача и слёзно моля
И рвал на глазах у неё свои цепи;
Кричал, что луга, поймы рек и поля
Молчат без неё, словно мёртвые степи.
Считал, что прекраснее снежных вершин
И ветра нежней её тела покровы;
Он кровью проснувшейся путь оросил,
Но Мир не заметил им пролитой крови!
Он всё ей прощал, забывал, вновь прощал,

Сулил он ей злато дворцов всех и храмов,
Он в мраморе высечь ёё обещал;
Да, ведь, не таким покоряется мрамор!

Взлетая, он падал и снова взлетал,
Царапая кожу о жёсткую траву;
Бился о землю, когда вспоминал,
Что крылья – предмет, запрещённый уставом.

Внезапно он понял: он сделал, что мог;
Команду отдав давно сгинувшим ротам,
Он начал молиться, но, гневаясь, Бог
Захлопнул пред ним Золотые Ворота!

 


И он доживёт до глубоких седин,
Сокрывшись в обители скорби и горя;
Напишет он сотни ей строк и картин,
Вручив свои очи небесному морю!

И ночи не будет, чтоб плач журавля
Его б не заставил рыдать бессилья;
И снова, и снова, себя не щадя,
Пишет он маслом лебяжие крылья!

Он гордо отринет подачки Небес,
Он будет к себе беспощаден, не жалок;
Упрямо блюдя офицерскую честь,
Сопливых раскаяний чуждый и жалоб!




Он во искупление будет служить
Идеям, которым вчера поражался;
И день ото дня принуждать себя жить:
Приняв свою кару отринет он жалость.


 
Морщинами будет изрыт его лик,
И очи забудут о ласках надежды;
Несчастный, больной, одинокий старик
Сквозь боль ожидает конец неизбежный!

Но изредка взглядам случайных зевак
Являет чудесные он перемены,
Тоскливой темницы сырой полумрак
Легко покидая, шагая сквозь стены.

В тот миг, когда сердце несётся в полёт,
Разум оставив внизу неуклюжий,
Он вдруг понимает: она его ждёт;
Средь роскоши райской один он ей нужен!

От счастья безумные вскинув глаза,
В тот миг мимолётный он звонко смеётся,
Крича сквозь запретные ей Небеса,
Крича, что она непременно дождётся!