Часть 3. Энтропия дорог. Антология поиска

 
 3. ЭНТРОПИЯ ДОРОГ
 Антология поиска.

 Не дано нам жить в банальных схемах
 И в банальных счастьях не дано.


ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ

От чего?…
 ........От женщин?… От зарплаты?…
От удушья каменных квартир?
Ночью мысль взорвет, зовет куда-то
В непредвзятый и не взятый мир.

От чего?…
 ......От лозунга?.. от схемы?
От усталости обычных долгих дней?
От чужой навязанной системы,
Или от навязчивых людей?

Ночью мысли – как процесс спонтанный:
Дерзкое взрывает мерный быт,
Потолок колышется экраном
Собственной непрожитой судьбы,

И зовет куда-то сквозь решения
Мелкого устройства бытия
В юности своей незавершение -
Вечную незавершенность дня.


- Слушай, друг,
 ..........завалимся к оленям!
Братьям меньшим пусть мелькнет звезда.
Наплевать на ханжеские мнения, -
Их туда не возят поезда.

Или лучше,
 .......удерем в подполье,
В бурелом, на остров, - в черный скит,
Как случалось в юности запойной,
С верностью
 ...........«до… гробовой доски».

По утрам там нежен влажный воздух,
И щекочет нёбо запах хвой…
Нет,
 давно ушел романтик розовый,
Но, как прежде, тянет непокой.
 
По пути к верблюдам и оленям
Выловишь сполна глазами звезд,
Но опять многоголосье мнений
Тянет нас сильнее трав и рос.
 
Больше, чем закаты и восходы,
Голоса неясных Аэлит,
Нас зовут несбывшиеся годы
И потребность век определить,

Вечность шага – уходить в дорогу
Не ногами – чувством по росе,
Вечность чувства – ощущеньем трогать
Красоту вещей и смысл систем…


…Орекламить можно все.
 ................Но вы попробуйте
Нечто «X» (Икс)
 ..............в пространстве «Z, …, …» (Зет, Кси, Пси),
Что, возможно, невозвратней проруби,
Сквозь утробу быта пронести,

Через все каноны и догматы
Истинных и ханжеских начал
В пустоцветье комнатных квадратов
Будущее пульсом отстучать,

И искать его, отринув трезвость,
Вскапывая залежи идей,
Сквозь судьбу, как сквозь пургу прорезываясь,
Уходить в созвездия людей.


 
 КОМАНДИРОВКИ.

 1.

Командировки,
 толкучки и сервисы,
аэродромы закатноглазые, -
весь Союз пролетает сериями,
выставленными вовсе не для показа.

Залы, вагоны, перроны и тамбуры,
люди, распахнутые наружу,
стуки колес на стыках – как таймеры,
время отсчитывающие натужно.
 
То полустанки, то перекрестки,
где-то – спешки и ожидания,
жизнь, разрезаемая на полоски
без объяснения и оправдания,

И отголосками с перегонов -
редкие листики слов и прочерков,
как отражение внешнего гомона
в каждой короткой, неделаной строчке:


 …Тверская Русь: мохнатый шум дубов,
 Поля льняные, грустные пороги,
 Крик галок над крестами куполов
 И братская могила у дороги…
 

…Таллин.
Звонким талером в береге каменном –
 Таллин.

Отзвуком дальним счастливого смеха –
 Таллин.

Крышами алыми в солнце закатном
И морем из стали –
 Таллин.

Готикой света, чекаными латами,
Солеными талями –
 Таллин.
……………………………



На работе - коротко: - Сгонял в Эстонию?
Там тебе - и поэзия, и проза?
А теперь не хочешь ли нашего колхоза
Для возвращения из терции в тонику?

Летом? в колхоз?.. Ах, как приятно
снова вдохнуть от просторов Родины!
Мысли смываются, как грязные пятна:
Одни – смываются,
 другие – приходят.

И только строчки с полей России, -
редкие листики слов и прочерков,
по бездорожью судьбы грассирующие
то междометием, то многоточием:

 
…Летим по перегонам судеб,
Ища ответ любимых глаз.
Зачем бежим от тех, кто любит
К тем, кто обманывает нас?..


МОРКОВЬ, ЛЮБОВЬ И ФАНТАЗИИ.

Пришло:
 опять – в совхоз.
(Там прошлым летом был колхоз,
 и нам – овес,
 теперь – морковка:
полоть. Учусь сноровке.)

Вон баба кругло ягодицами
на небо смотрит,
 ей кричат:
- Закройся, Мотря! Не дразни!
Она небрежненько с плеча:
 - И!.. Накося, возьми!..
 Пусть смотрют, коль хотят!
И – хохотать огузком потным,
Словно блицами.

А мы - по полю, врассыпную, сотни две:
разнообразье тел в купальниках и тем.
Кто толст, кто слишком похудел
 от дел,
 несданных тем квартальных.
Кто полет, кто-то – вхолостую,
 сачкует:
седьмой, восьмой, тринадцатый отдел, -
все двести посланных из института,
И во главе – Зав. ПэКаБэ, чалму надев, -
совсем в подпалинах.

Как лошади стреноженные, мы,
 и шеи – вниз,
руками мяту загребая.
Безветрие - хотя бы легкий бриз -
 жара такая.
И запах мяты плавает у лиц,
и сверху – солнцем огорошены,
и жаворонок звоном заливает.

А наш наставник, вечно пьяненький
(сам – джинсы, только на ногах –
 то ли опорки, то ли валенки),
из кустиков шагнет на солнце к нам, на бровку,
 зевнет и скажет:
 - Тарурать…
Эх, кандидаты, вашу мать,
И здо*ровы ж вы все начальство надувать.
Какая ж то прополка?
Почем получится, такая тарурать,
 Морковка?..
И снова сладко тянется зевать.
Неловко.

Мы, как саперы, - медленно вперед.
Один Иоффе, зав. лабораторией,
серьезен, как служитель консистории,
от нас немного отстает.
И вдруг Оксанка запоет:
-Ой-ой, ой-ой, ка-ка-я я
сов-сем, сов-сем нес-част-на-я!
Ну, что он прет, и прет, и прет,
И передышки не дает
мне мой напарник!
 
Ведь он – как крот,
ему сполоть две грядки –
вместо физзарядки.
А у меня уже – не пот,
а тошная испаринка,
и в голове – круги, как при испанке…

Ах, Оксанка!.. Новобрачная.
Коса линялая, льняная,
сама – как рыжая лиана,
глаза прищурены лукаво,
лицо улыбкою подсвечено,
и ноги – длинные и круглые, как свечи.

Ох, Оксанка!..
(И головы её посадка…)
С каких украинских Гаити принесло
Твое наитие в этот свет
Каким-то праздничным послом
Всего лишь в двадцать лет?

А она:
 Вчера я села на колючку,
а он себе придумал шуточку:
помчался мужа вызывать из Ленинграда.
Велел с пинцетом, чтоб вытаскивать занозы.
Вот это штучки!..
Кому что надо!..
Кому – колхозы, а кому – метамарфозы.
С приветом!

И все опять меня обхохотали,
сказали:
Когда приедешь, к мужу попой не ложись,
уколешь.
Еще случайно разозлишь,
и рухнет вся любовь и жизнь
на этом поле.

Ах, Оксанка!..
Зачем, зачем ты лаборантка?
Тебя б – на Кубу, партизанкой…

А она:
- Ой, ошеньки-люлю, мои-то ноженьки!..
Скорее бы отсюда, с поля,
в лабораторию.
А то мой мул мне говорит,
Что так на бутерброд не заработает.
(И непосредственно рукою лифчик трогает.)

Ух, Оксанка…
Две груди маленькие, гроздьями рябины, -
 изгибы плавные.
И эти линии…
 Случайно ли?
Как крылья чайки (у Вознесенского!)
 – бикини?
Богиня!

Ох, Оксанка!…
(При стройности её такая мягкая осанка.)
Тебя бы – не сюда и не в лабораторию,
тебя б – натурщицей для Академии художеств, -
поменьше б было мужеложеств.

Но вот история – совхоз,
а рядом мне бубнит напарник в нос:
- А?.. Девочка какая, а?..
 Но эта чёртова жара,
 слюну - и ту сглотнуть не можешь,
 вот-та…
 Отмыть бы где-то кожу…
 от пот-та.


 2.


…Командировки,
 от отъезда до приезда
какими только мыслями не живешь.
Приедешь измотанный, бросишься в кресло,
Суток через трое, может быть, отойдешь.

Неделю ходишь, наслаждаясь цивилизацией.
Месяц пройдет, впечатлениями стихая,
А через месяц – невольной интерполяцией -
Графику чертежа увидишь стихами:

Мне б из этих комнат –
 в босяки,
Чтоб услышать шорохи реки,
Чтоб вспотеть туманом у болот
Чтоб ходить не по мостам,
 а вброд,

Тишиной заслушаться в затоне,
Утром ветер собирать в ладони,
Днями пыль ступнями ощущать
И сполохи по ночам встречать.
 
Мне для жизни не хватает многого:
Мудрой мысли, скатерти-дороги,
Смеха и любви, уюта дома,
Снега в сентябре,
 в апреле – грома,
Солнца в апогее,
 и опять -
Необъятное, увы, хочу объять.

Знаю, бег мне тоже надоест.
Крест нести?..
 Какая жизнь не крест?..
Но мне мало жить и обонять,
Мне полмира хочется обнять…


Но нет, пока, увы, не получится,
не вырваться из привычных режимных стен.
И снова,как неслучайной попутчицей, -
женщина в нарушении временных систем:


 АКТРИСА
 Алле Демидовой
 
Актриса.
Овальный абрис.
Походка – прежняя: свободна и легка,
как Пушкина рука,
Но сколько боли в губах написано,
в чертах лица…
и сжатость воли,
и колыхание костюма тканого…
Прическа собрана пучком,
как вечером цветок нарцисса, -
Актриса.

Серее стали глаза устали,
Кругом мелькают силуэты, лица,
в канале сонно плещется вода.
И руку с набережной выкинет
подбитой птицей.
- Вы, кажется, такси искали?
- Да.
- Садитесь.

Исаакиевский, Невский
пролетят минутой.
Ансамбли взвешены ночами,
словно фрески.
В тени ее глаза блестят полудой,
а на вопрос пошевелит плечами:
-Устали?
- Мерзко.
Ночью не до блеска.

Бег светофоров, сгустки перекрестков
и повороты.
Всего лишь полчаса назад
сошла с подмостков
и стерла грим с лица и капли пота,
и с ними – славу творчества и роли …
(Когда закончатся гастроли?)

Последний поворот.
 - Ну вот, приехали.
 - Спасибо.
- Вам спасибо.
- А мне за что?
- За пять минут молчания.
И на прощанье хлопнешь дверцей, как – курсивом:
«Успеха, через все отчаяния!»

А утром – день в делах,
От солнца зелень – вся бела,
вечернее неслышимо.
И только на стене, в рекламной нише,
мелькнет лицо знакомое с афиши:
 и хрупкость рук,
 и сжатость губ,
и серых глаз стилет.

Актриса,
 от моих бумаг -
тебе привет
 и рифм капризы.


 3.


 Командировки, отъезды, приезды, -
 Как в закольцованном цикле, живешь.
 Время раздроблено по…семестрово:
 Где потеряешь и где найдешь?

 И все же просишь глотком свободы
 Вырвать себя из надоевшего,
 Куда угодно, без брода ли, с бродом ли,
 Лишь бы – в чужое, внешнее.…
 
 Когда дорвешься, то - как в природу,
 Ныряешь, словно жизнь впереди.
 - Денег ищешь?…
 - Ищу свободы.
 - Но без удобств. Иди.
 
И вот, голодный, как волк, как пантера,
Поджарый, из клетки, суставы растягивая, -
Рюкзак, полотенце, замок на двери
И – что Париж!.. Что - Дягилев!

И только, когда отступят перроны,
Вокзал, депо, отстойники, рельсы,
Лбом уперевшись в окно вагонное,
В стуке колес обретаешь песню:


Зачем живешь ты, человек,
Зачем живешь ты?
Зачем рожаешь ты детей
И хлеб жуешь ты?
Когда окончится твой бег,
О чем споешь ты?
Зачем живешь ты, человек,
Зачем живешь ты?

Зачем ты ходишь по земле
И травы косишь?
Зачем шатаешься во мгле
И мысли носишь?
Зачем любовь, обман, навет,
 И водку пьешь ты?
Зачем живешь ты, человек?
Зачем живешь ты?

Зачем дискуссии, ораторы,
гармонии?
Зачем искусства, консерваторы,
герои?
Зачем крайнисты, соглашательства,
радушия?
Зачем проценты помешательств,
как удушья?

Зачем буддисты, шарлатаны
и йоги?
Зачем цветущие каштаны
и дороги?
Зачем стремишься до всего
и в вечность рвешься ты?

Когда не знаешь для чего,
Когда не знаешь для чего,
Когда не знаешь для чего
И с чем живешь ты?

Командировки…


 
2. ТРАНССИБИРЬ,
 или Дороги, которые мы выбираем…
 ( Записки с транспортных испытаний)
 
 Моим друзьям, выпускникам Военмеха*,
 рассеянным теперь по всему миру.

 * Ленинградский Военно-механический институт.


 РУСЬ ДОРОЖНАЯ


Будочки, станции, полустанки…
Сколько вас по дорогам выставлено,
Словно бывших судеб останки,
Выстраданных и выскобленных.

Серые избы, черные избы,
Сколько вас по России брошено,
Кольями черных заборов избрано,
В полу-ослеп заокошено.

Сумки, мешки, чемоданы, котомки,
Сколько вас на перроны выброшено?
Сколько вас по вагонам растолкано,
И по платформам выношено?

Шапки, треухи, платки оренбургские,
Ватники, куртки, тулупы, пальтишечки,
Но да и те - нараспашку, по-русски,
С трещинами по подмышечкам.
 
Сколько девчонок с глазами льющими,
Мир да любовь «обряше» их?
Сколько старух в кацавеечках плюшевых,
Бедностью обнаряженных.
 
Люди, людишки, людищи, людишечки.
Добрые, хмурые, злобные, рьяные,
Тихие, глупые, попросту пьяные -
Тамбурный дым, да картишечки.

Дикая Русь, поездная-вокзальная,
Потная, прущая, рвущая, сальная,
Хмуро жующая, наспех скандальная,
По закоулкам храпящая.

Словно и нет в тебе взгляда спокойного,
Веры кондовой, воли щадящей,
От полустанков до первопрестольной -
Буйно гудящяя…

То ли - несущаяся в преисподнюю,
То ли – животворящая…


АЛЕКСАНДРОВСКАЯ СОПКА*.

 Памяти Александра Пилипченко *


Стою на границе Европы и Азии,
У столбика, что ту границу указывает.
Как просто мы столбиком соединили
Народы и страны, века и религии!
 
Шагаю налево, являюсь в Европу,
Направо – и снова по Азии топаю,
А если к столбу стать спиной и показывать,
То правой – в Европу, а левой – на Азию.

Но самое странное то, что на столбике
«Европа» написано в Азии скромненько,
А «АЗИЯ», как к ней ни стань, ну хоть… попой
написано все же все в той же Европе.

Меня эти фокусы так взвеселили,
Что я позабыл, что стою я в России,
И как ни крутись в ней, и как ни показывайся,
Ты все же в России при этом оказываешься.

А рядом со мной – две девчушки с востока,
И так же, как я, не скрывают восторга,
Но только восторги их все-таки разные:
Мои – из Европы, их - все же из Азии.

И наши глаза тоже смотрят по-разному:
Мои - из Европы, их – все же из Азии,
Мои голубые, распахнуты свету,
А эти запрятаны в скулы от ветра.

Смеются девчонки, смеются плутовки:
В Европу – дороги, а в Азию – тропки!
(Им, право, смешно, что чудак из Европы
Зачем-то приехал по Азии топать.)

Ну, что здесь найдешь, в этой каверзной Азии?
Какие там радости?… Разве что праздники?
Ну, право, зачем же ему из Европы
Не дальше на Запад, а в Азию тропы?

И так, улыбаясь, они мне показывали,
Что – умно в Европе, то - глупо для Азии.
А лучше бы было другим оборотом:
Что в Азии – глупо, то – глупо «европам».

Мы так и расстались, с попутной оказией:
Кто правый – в Европу, кто левый – тот в Азию.

Как прочно хребты и века разделили
Народы и судьбы, людей и религии.


* Кварцевая скала под Златоустом на границе Европы и Азии
* Выпускник Военмеха, кандидат наук, работал в Комсомольске-на-Амуре.
скоропостижно скончался от инфаркта в возрасте 50 лет в 1990г.

 
 ПОД НОВОСИБИРСКОМ

 Памяти Льва Вышедского*

Закрытых городов достойное молчанье,
Когда от вас дойдет к большому миру весть?
Здесь люди, как везде, срывались на отчаянье,
Любили здесь и умирали здесь.

Творили здесь себя, и жизни, и науки,
И миру не успев сказать об их судьбе,
Им, как и прочим всем, здесь складывали руки,
Пред тем, как их тела предать земле

То Звёздный, то Кургуль, то «где-то под Усть-Кутом»,
Челябинск-37 и Пятый Арзамас, -
Вас шифровали так, чтобы других запутать,
И я сейчас пишу, еще шифруя вас.

Красивые снега, и сосны, и березки,
И солнце в тридцать пять - веселое, как звон.
И вряд ли кто не знал на скромном перекрестке,
Что дальше за стеной – режим закрытых зон.

Но так же, как у всех, играло в окнах солнце,
И дети, как везде, дарили миру смех,
И только из глубин Бетонного колодца
Порой срывалось то, что было не у всех.

Так были и гробы, запаянные цинком,
И знали это все, и понимали все,
Гордясь, что создают здесь не «свободу рынка»,
А «верный щит страны» и… «ядерный успех».

И создавали всё, и делали надолго,
И созданное здесь уже вошло в века,
И было впереди сначала чувство долга,
Ну, а потом уже – житейская река.

…Закрытых городов достойное молчанье,
Придем ли мы когда к достойным временам,
Когда о всех о вас расскажут не случайно
И расшифруют вас, чтоб поклониться вам.

 Март 1970 - март 2003

* Выпускник Военмеха, прекрасный артист, поэт, инженер. Работал в Сибири, затем - директор завода в Ленинграде, добился выезда в Израиль и вместо этого уехал покорять Магадан. Скоропостижно скончался в начале девяностых годов.



 БАЙКАЛ-МАРТ

Он нечесан, Байкал, он – угрюм, бородат,
Он не принял концепций цивильных уютов.
И ютятся по склонам его города,
Как на сходке ночной огоньки самокруток.

У него седина от промерзших ветвей
И размытого в дым оловянного солнца,
Словно северный ветер с якутских морей
Выдул в небе над сопкой слепое оконце.

Грязный берег, разбитые груди дорог,
И торосами - льды, и щетиною - горы,
Скрежетанием – крик вездесущих сорок,
И безмолвным вопросом в пути – семафоры.

На пришельцев он смотрит всегда свысока,
Со спокойствием старого мудрого горца,
И пугает нездешних его красота,
И как орден над ним –
 оловянное солнце.



 ПЕСНЯ КАЮРА
 (По рассказу старого геолога)

 Памяти Владимира Москвина*

Едет якут, едет в нартах,
Бегут собаки, бегут хорошо.
Бегут по снегу, белому снегу,
Нарты скользят, скользят хорошо.

Бегут собаки, якут поет,
Поет о том, что видит и слышит,
О том, что по снегу бегут собаки,
И нарты скользят, скользят хорошо.

Скользят хорошо, якут поет
О том, что был он на стойбище дальнем,
Был на стойбище, людей видел,
Слушал людей, говорил с людьми.

 Еще на стойбище слушали радио,
Слушал Москву один человек.
Человек умный хорошо слушал,
Себе на уши надев черепки.
 
Долго слушал, хмурился долго,
Хмурился долго, говорил всем,
Говорил всем, что там на закате,
Далеко далеко началась война.

Напали немцы на русскую землю,
Напали фашисты, идет война,
И вот теперь и якуты знают,
Что там, в России идет война.

Едут геологи, едут в нартах,
Бегут собаки, бегут хорошо.
Бегут по снегу, белому снегу,
Сильные собаки, ехать хорошо.

Ехать хорошо, никто не поет.
Это якуты поют песни,
Поют о том, что видят и слышат,
Чтоб не было скучно в долгом пути.

Собаки чуют собак якута,
Бегут по следу, по следу нарт,
Бегут быстрее, еще быстрее,
Хотят догнать якута собак.

Геологи слышат, лают собаки,
Геологи видят, едет якут.
Якут поет, а геологи слышат,
Слышат о том, что поет якут.

Поет о том, что видит и знает,
Что белый снег и легкие нарты,
Что долгий день и бегут собаки,
Собаки бегут, бегут хорошо.
 
Что был якут на стойбище дальнем,
С людьми говорил, людей слушал,
И был там один, что слушал радио,
Слушал Москву, надев черепки.

Слушал Москву, долго слушал,
Долго слушал, хмурился долго,
Долго хмурился, всем говорил,
Что вот теперь началась война.

Поет якут, геологи слышат,
И тундра слышит песню якута.
Теперь и тундра, и люди знают,
Что там, далеко началась война.

Эх, хорошо бегут собаки!
Бегут собаки, поет якут!
Поет о том, что видит и знает,
И все узнают, что знает якут.
 
* Выпускник Военмеха, конструктор, актер, режиссер, ленинградский бард, написавший сотни лирических и сатирических песен. Скоропостижно скончался в конце девяностых годов.

 
 МОНОЛОГ БРИГАДИРА ИСПЫТАТЕЛЕЙ
 железнодорожных составов

 Володька Коржень рявкнул матом -
Его ребята к стенкам брызнули.
Ему плевать на всю зарплату
И на пятнадцать суток жизни.

- Ты землю жрал под тепловозом?
Ты нюхал, падло, унитазы,
Когда в читинские морозы
Их размораживаешь газом?

Ты делал в грузовых составах
По двадцать два часа замеров?*
Интеллигентно врать «усталость»,
Барать античные примеры!

Тебя песком по морде било?
Ты брови разбивал базальтом
И месяц бегал с черным рылом?
А задом к рельсу примерзал ты?

Как там у вас красиво очень:
Про комплексы, про водку, карты,
Тот сексуально озабочен,
А этот не бывал в театрах.

Мы тоже «хочим, между прочим»,
Мечтать о звездочках, о росах
И быть морально беспорочными
По сексуальному вопросу.

Но если три недели – к черту,
Потом неделю жилы рвались,
Тут, парень, вспомнишь про ученых,
Про этот ваш «психоанализ».
 
В коробке этой вот, в вагоне,
Как волк - от стенки и до стенки:
Продукт не купишь на перроне,
Питайся смазкой консистентной.
 
Два месяца вибратор полки,
А через окна – виды, глади,
Ширинку держишь на заколке,
Приедешь - сам шуруешь к б..ди,

Мы – матерщинники, к нам рыпнись, -
Буфет рванем, ищи закона.
Но к нам и это не прилипнет,
Отмоем в следующем прогоне…

Передохнул, хватил из кружки,
Щипнул горбушку для забавы,
Подумал, почесал в макушке,
Затем не выдержал, добавил:

- Ну, ладно. Вы сумели, - спите,
Облапив бабу за грудищи,
Но знайте вы, почем мой спиртик,
И чем в квартале – моя тыщща.

Оспаривать не смел никто,
Боялись зверя.


* Это - не преувеличение. График испытаний построен так, чтобы вклиниться в свободное время и пространство между движением сквозных эшелонов. Самое муторное – испытания на соударение и экстренное торможение: разгон – торможение, разгон – удар; бьют буфера, сотрясаются вагоны, падают приборы, дрожат ноги, сатанеют люди.



 ЭСКИЗ ЧИТЫ.

Над Читой гуляет злобный ветер:
На губах – песок, в глазах – песок.
На вершинах сопок смерчи вертят
Формулы безумных хромосом.

По пустым проулкам вдоль заборов
Жмутся люди - ветру вопреки,
По глаза зарывшись, словно воры,
В меховые шапки и платки.

Милицейский газик, как сученок,
Вымерзнув до степени стекла,
Приголубил пару заключенных,
Чтобы вьюга тех не посекла.

А в забытой лавке букиниста,
Продлевая вековую связь,
Выстроились книги декабристов,
Золотым тиснением светясь.


 ОТ ЧИТЫ ДО МОГОЧИ

 Бог создал Сочи, а черт – Могочу.
 Местная поговорка.


 ПЕНТАМЕТР СИБИРИ

 Нике

Дай успокоиться, к сердцу прижаться дай,
Мозг возбужденный прохладой руки успокой.
Этот «дикой» и совсем «всамоделишний» край
Вздыбил тревогу, ошпарил шершавой щекой.

Дай охладиться. Бегущие ветви кустов –
Памятки дней уходящих, прошедших не зря ль?
Прошлое рвется туманом цветастых кустов,
Лечь бы, забыться - на людях, увы, нельзя.

Здесь над безмолвной, белесой от снега землей
Небо огромно и пусто, как холод разлук.
Только березы дымятся по снегу золой,
Серыми струями к небу протянутых рук.

Здесь полустанки безлюдны, селенья - как тень:
В плоской равнине – едва приподнявшийся риф.
Белой Сибирью течет перед окнами день,
Стрелка дороги – гудящий гитарный гриф.

За Боготолом обвалы разрубят холмы,
Бурое солнце дрожит над ухабами гор,
Старые ели – монахами древней молвы,
Ветер с отрогов – бездомный таёжный вор.

Скрипом душевным зудит над Тулуном метель,
Горы Читы – волдырями поросшая ржа,
Мокрым мочалом висит приамурский апрель:
Сопки, пожарища, вмерзшая в землю «баржа».

В долгие ночи колеса стучат по земле,
Стыки ворчат, лязгнет сцепка, подскочит вагон,
В звездное небо протяжно поет на зурне
Сотый, двухсотый и тысячный перегон.

Что-то тревожное видится в каждом штрихе,
Совесть ли мучит? Бездарность ли зряшных минут?
Может быть, сердце девичье замучал в руке?
Нет… Не пойму…

Дай охладиться, - сорвался, молчать не могу.
Видишь, открылось: мой давний ожог не залечен.
Трудно, ты знаешь, когда, разлетясь на бегу,
Врежешься в эту всегда первозданную вечность.



ПЕСЕНКА ВОЗВРАЩЕНИЯ

Несут, стучат колеса,
Бегут, спешат вопросы,
А рядом, под откосом –
Чужая ли беда?
Застывшие утесы,
Несжатые покосы
И, как седые косы,
Из снега – лебеда

Обветрились ладони,
В виске – кусочек боли,
Два выпивших долдонят
О женщинах былых.
Плюс пять всего в вагоне,
А грипп шальной агонией
Трясет тебя прогонами
В пейзажах расписных.

Ты, наконец, - на запад,
И вспомнятся ли завтра:
Нет, не туман, не запах,
Не виды тайги, -
Работа в мёрзлом марте,
Вкус сигарет на завтрак,
И люди на планкарте
Юргинской пурги.

Уставшие метели,
Нечистые постели -
Недели отлетели,
А что там впереди?
Печатные отчеты,
Авансы и расчеты,
И, если повезет, то -
Тепло ее груди.
 
Газетные оракулы,
Как часты вы в каракулях,
Когда мы пашем землю,
Как плугом распашным.
А рядом парень простый
В меня кидает россыпью:
 -Ты запиши слова мне,
Слова мне запиши.

Один уходит в книги,
Другой уходит в бороду,
Уходят даже…«в вечность
Под крики журавлей» (?!)

Красивые вериги,
Когда не хватит пороха,
Командируйся в млечность
За капелькой идей.
 

 ДОМ
 
Ключ прищелкнет,
И дверь откроется,
Здравствуй, комната!..
Со стены наклонятся
знакомые портреты:
Маяковского, Лондона.
Приветы вам!

От угара вагонного,
от московских гостиничных ванн,
от сугробов Калуги
и пропахших мазутом путей у Ветлуги.

Здравствуй, комната.
Кресло-качалка от венского мастера
скучно помалкивает.
Здравствуй, пыль подоконников
и рамы оконные упокоенные,
с небом Балтики.

Здравствуй,
рисунок кривой на обоях,
как график удоев.
 Здравствуйте,
пара циновок в цветную полоску
и в углу, - красным деревом, броский
«Герман Кох»
(еще Санкт-Петербургской работы).
 
 Он когда-то был, право, не плох.
 Только войны, блокада и две революции
затемнили его полировку
кипятком опрокинутых блюдец
и сковородками.

И охрип он еще, как и я.
 
Здравствуй дом.
 (Это дом, или только обман:
бытовая времянка лицом наизнанку?)
На полу под лепным потолком
выцветает промятый диван.

Здравствуй дом,
затхлость воздуха, книг корешки,
хвостик ручки пером –
 удивительно неудобной!
Как писал этим Пушкин?..

Как писал?.. Что - писал!
 Словно вешал игрушки
 рукою свободной.

Здравствуй дом,
старый вид фонаря под окном,
глаз зеленый такси,
острый привкус тоски
 канцелярской…
Что я, право, раскис?
Раз уж дом ты,
То – здравствуй!

Нам не долго быть вместе, -
 … (Зет), … (Кси), … (Пси)…

 
3. НАПРАВЛЕНИЕ «ЮГ»,
 или Дороги, которые выбирают нас

 1. АЗИЯ

 Когда же в тени здесь - за тридцать шесть,
 И пот по лицу стекает проказою,
 Думаешь, как же остаться здесь
 Чистым, без душа и... в Средней Азии.

 -«»-

Девочки и мальчики – пол Алма-Аты,
Светлые стаканчики розовой воды.
 Где вы, сарафанчики-русские цветы?
Быстрые чайханщики и - Ала-верды!

 -«»-

Бухара и закат в полнеба!
Пыльным золотом Бухара!
Золотым караваем хлеба:
На закате – крыш бахрома!

На восточном стою базаре
В шапке сводчатых куполов.
Здесь индус встречался с хазарами,
Тюрки шли на пролом веков,

И с долин Хуанхэ до Европы,
Сбросив тяжесть оков и пут,
По барханам шел и по тропам
Знаменитый шелковый путь.

И теперь перзвон монистовый,
Искры глаз под чадрой ресниц
Заставляют в пыли отыскивать
Красоту Вековых столиц.

И она, распрямляясь ограненно
Из проулков и глинянных стен,
Восстает от земли орнаментом
Минаретов и медресе.

А над ними, как голос памяти,
На закате, как перст - один,
Растекаясь в вечернем пламени,
Словно выпь, поет муэдзин.

Так сквозь бури веков и ветров,
Караванных путей пора,
Куполами и минаретами,
Словно праздник, стоит Бухара!

…………………………………
…В Самарканде, на Регистанге,
Ранним утром, солнцу смеясь,
Ты увидишь на расстоянии
Рубаи арабскую вязь.

Говорят, что Хайям отчаянный,
Обманув всесильных глупцов,
Зашифровывал рифмы ночами
В виноградный узор изразцов.
 
И Бабур, возвратясь из походов,
Никогда никому не сказал,
Сколько песен и скольких народов
В эти петли узоров ввязал.

Над гробницею Тамерлана -
Голубого опала овал,
Словно шлем великого хана,
Что прошел по степям и странам,
Но не смог в неизвестность кануть, -
Где возвысился, там и пал.

И стоит медресе Улугбека
Астролябией каменных стен,
Сообщая от века до века
И узбеку, и не узбеку
О величии человека
И о тех, кто здесь жил и смел.

Так везде в сиянии ликов
Минаретов и медресе
Понимаешь, что память великая
Здесь записана - в изразце.


 -«»-

На крыше вагона по Азии еду.
Узбекское солнце, узбекское небо
Узбекские горы, узбекский ландшафт
И ветка дороги - как клетчатый шарф

Пыхтит, и гуди, и дымит паровозик,
Он всех от селенья к селенью подвозит.
А здесь от села до села – три шажка,
И едем со скоростью мы ишака.

Усесться в вагоне мне не было места, -
На полке моей – три головки узбекских
Устроились вместе, к окошку припав,
И я, и на пыль, и на дым наплевав,

Забрался на крышу к веселым мальчишкам,
Которые веселы право же слишком;
Мы – как на дуване, мальчишки и я,
И нашей добычей все Аз и Я:

 Мы едем в долине реки Зеравшана,
Там, - вроде, чинары, здесь, - вроде, каштаны,
А там по каналу стоят тополя:
Высокие пики, сухая земля.
 
Поля и арыки, каналы и горы,
Аулы, дороги, бахчи и заборы, -
Все это вокруг по долине ползет:
Бараны, верблюды и прочий народ.

Мы к вечеру будто бы будем в Ташкенте,
Конечно же, грязные будем, как черти,
Но что нам за дело, когда под тобой
Вся Азия движется шумной толпой.

Внизу – тюбетейки, котомки и кофры,
Цветастые платья, халаты и кофты,
Арбузы и дыни, литой виноград
И белых тюрбанов парадный наряд.

И все это грузится, едет, трясется,
По тамбурам и по проходам толчется
И вновь разгружается: мал и старик, -
Минуты две едем, а десять – стоим.

А все, что не едет, не спит, не трясется,
Все это вокруг нас и рядом пасется:
Ослы, и верблюды, и прочий народ,
И наш паровозик - тихонько вперед.

И как на Байкале торчали торосы,
Так здесь под деревьями – сыпь абрикосов.
Едят их и люди, и ишаки,
Я ем их из кепки, мальчишки - с руки.

Дымит паровозик, чихая от пыли,
Ему поддувало прочистить забыли,
И едет со скоростью он ишака,
Но дым от него
          улетает - в века.


КИНОКАМЕРА – ТАШКЕНТ


В Ташкенте узком,
 ..........в тени чинары
Три старца белых
 ..............из чайханы
Кивают сдержанно:
 ................Возьми подарок,
Мы разрешаем тебе, сними.

В Ташкенте глиняном,
 ...............в пыли мальчишка
Глазами узкими кричит:
 .................Сними меня!
Так где-то в Горловке
 ................девчонка с вишнями
Волной охватит,
 ...............глазами синими.

В Ташкенте солнечном,
 .................как блеск латуни,
От брызг фонтанов
 ..............струится воздух
И бьется гибкий
 ..............в накале струнном,
Как будто воздух
 ...............из звона создан.

В Ташкенте знойном,
 ..............как горло домны,
Один орнамент
 ..........другого красивее.

Я, кажется, все здесь глазами обнял,
Но сам остался -
 ...............в лесах России.


 2.

 ПОЛИГОНЫ
 Моим товарищам,
 конструкторам и технологам
 п/я 493*

 САРЫ-ШАГАН*

Бетпак-дала. Голодной степью
Тебя назвали неспроста:
Песок, сухой травы отрепья,
На горизонте – лик куста.

И – солнце… огнеметом света,
Палящим жаром сверху бьет.
Кричи, молчи, - здесь нет ответа,
Здесь, что ушло, - пропало ветром:
Уйдет на сотни километров,
Но ни к зиме, ни даже к лету
Ни отголоска не вернет.

Сухая пыль, дроблёный камень,
Слюной заклеенные рты,
И даже нет воспоминаний
О тени, о прохладной ванне,
О розовой воде в стакане,
И мы бредем, как на аркане,
Закутав темя мокрой тканью,
Глаза закрыв от слепоты.

Бетпак-дала… Ала-верды.

* Первый самолетостроительный завод в России (Завод Гаккеля), с 70-х годов - Ленинградский Северный завод, разорен в начале двухтысячных.
* Один из крупнейших испытательных полигонов в Казахстане.


 ПЛОЩАДКА № 5*

Гера Гардымов* встретил на газике
У проходной КПП.
- Хочешь увидеть, что не показывают?..
Прыгай в мое «канапе».

И затряслись по степным буеракам,
Шлейфом под солнца пыля,
Газик то рвет, то летит сайгаком,
Сбоку летит земля.

На горизонте изломами кратера
Вырос дощатый забор:
Вышки, столбы, провода, изоляторы -
Брошенные, как укор.

Ни человека, ни звука… Разлетом,
Влево и вправо – стена.
Выше торчат хвосты самолетов -
Выгороженная страна.

Мы подрулили. И… как у Уэллса,
В однообразной стене,
Словно пятно, - неказистая дверца,
Грязный потек на стекле.

Мы постучали, со скрипом натужным
Дернулась дверь с кольцом,
Приотворилась, словно нагруженная,
Высунулось лицо.
 
 Вышел солдат в гимнастерке помятой,
Долго смотрел в пропуска.
 - Ну… проходите, - сказал непонятно,
Как не хотел пускать.
 
Но пропустил, мы вошли и, как вкопанные,
Стали. На поле, в ряд -
Техника, техника самолетная,
Сотня машин подряд.
 
Серые, черные, грязно-песчаные,
Крапленые в камуфляж,
Тросами кое и как зачаленные:
Шасси, рули, фюзеляж.

Битые, трепаные, уставшие, -
Солнцу и пыли брат.
Здесь – отлетавшие, там - не летавшие, -
Сотни машин подряд.

Нет, не музей и не свалка, не кладбище -
Склад, только склад забит -
От винтовых до ракетных, собравшихся
После небесных битв.

Спущены шины, висят элероны,
Этот – без колпака,
Рядом – разбросивший крылья-погоны:
Выдумка чудака.

Смята обшивка, сорваны датчики,
Как от чужой руки;
Все – истребители, все - перехватчики,
Малые штурмовики.

Здесь - отлетавший, там – изуродован:
Лом на подъемном крюке.
Сколько же их разбивалось предродово,
Не выходя из пике?

Кто на форсажах, кто на подставках,
Кто – на заклинке рулей,
Кто на браковках, недопоставках,
Гонке: «Скорей! Скорей!»

Мы проходили по строю машинному
Глядя в зрачки их зев.
- Здесь не серийные, - бросил Гардымов.-
Опытные здесь все.

 Сколько наделали, мог ты представить,
Только за двадцать лет?
Сколько на них провели испытаний? –
Думалось мне в ответ.

Сколько людей создавали, форсируя,
Техники этой порыв?
Сколько томов под секретным курсивом*
Память о них сохранит?
 
Склепано, свинчено, стянуто, сварено,
Выношено в чертежах...
Сколько трудов еще разбазарено
В наших «лихих» виражах?

- Сколько разбилось, ты можешь представить,
Все это облетав*?
Сколько из них умирали от старости?
Разве что, комсостав?..

Двадцатилетие жадного бега,
Сжатого - в миг вложись!
На километре – длине разбега
И аппарели ввысь.

Двадцатилетие?.. Тысячелетия,
Если людей сложить
Только лишь тех, кто машины эти
В небо стремился вжить.

Плазы, расчеты, подъемники, стапели, –
Прежде, чем станет жить;
Каждой машине – свои испытатели,
Каждой – свои виражи.

Мы проходили по строю, остынув
Холодом немоты.
Там, за забором жила пустыня,
Здесь – островки мечты,

Техника, техника… техника пламени,
Воздуха и огня…
Сквозь прогрешения, сквозь испытания,
Сквозь навороты дня,

Воля к победе, воля к успеху…
Памятью – награди!…
Гера напомнил: - Ну ладно, поехали,
День еще впереди.

И поскакали обратно на газике,
Пылью под солнце звеня,
От островка безымянного в Азии -
К материку Земля.


* «Площадка №…» - обычное обозначение отдельных объектов на полигонах.
* Герман Гардымов, выпускник Военмеха, инженер-испытатель, представитель Северного завода на полигоне Сарышаган в начале 70-х годов, в 90-е годы – директор завода. Скоропостижно скончался в 2000 году после развала завода в период «реформ».
 * Гриф секретности печатался на документах курсивом.
 * «Облет» - испытания самолета на различных режимах полета.

 
 СПИЧ
 за упокой души летчика-испытателя, врезавшегося с самолетом в волны Балхаша

 (Тесная подсобка мехчасти, бутылка водки разлита по стаканам.
 Говорит приятель погибшего, бывший летчик.)

…Он в жизни не труслив был парень,
Обидят – не тянул бодягу:
В карагандинском ресторане
Один бил морды трем делягам,

И в госпитале пер шарады,
Когда ему суставы правили:
«Вам грушу б здесь повесить надо,
я сам бы все на место вставил бы».

Три раза собирался в космос,
Как будто мало было неба,
И брал призы на мотокроссах:
Награды, кубки, краги белые.

Его любили, но язвили.
Комэск* подкусит женским полом,
А он ему – обратно вилы:
«Мне не полсотни, мой то – колом»!

С комэском он не очень ладил.
Болтают, в отпуск что ли, летом,
Как будто дело было в бабе…
Но я не верю сплетням этим.

 Я думаю, что здесь другое,
Бывает бзик у человека:
Не взлюбит что-нибудь живое,
А должность есть, и давит этим.

Тщеславие?.. ну, что ж, быть может…
Ведь он - на каверзной машине.
Когда просился, лез из кожи,
Как будто рвался на вершину.

Радисты говорят, кричал он,
Открытым шпарил, без подтекста:
«Ребята, шасси крепче чальте!
И дайте по зубам комэску»!

Тут треплют: «Пропустил стаканчик…».
Вранье, мы здесь не шутим пьянкой.
Су20 – это не бипланчик*,
На нем не сядешь на полянку.

Здесь явно – нервы, что еще-то?
Не захотел же он, конечно,
Сводить какие-то там счеты
С причудливым своим Комэском.

Я падал на «винтах»* однажды, -
Там времени – раз в двадцать больше,
Так вспомнил почему-то сразу же,
Как мы квартировали в Польше.

Черт знает, почему такое?
Сдвиг боком, видно, в полушариях.
Фонарь* не отдавить рукою,
А я вдруг вспомнил ночь в Варшаве,

Девчонку-польку, ресторанчик,
Две свечки, столик, фляжку спирта.
Тут не сыграть бы в чемоданчик,
А ты вдруг вспомнил ночку с флиртом.

Когда заклинит элероны,
А ты – в пике и на форсаже,
Забудешь должность и погоны,
И все подсечки в экипаже.

На реактивном тянет в рвоту,
Когда заходишь в перегрузки.
Штурвал забрызгаешь блевотиной
И радуешься, что в подгузниках

Ну, а когда закрутит в штопоре,
Тут кроешь в душу, в бога, в мать-ети.
Там вспомнишь все, что не заштопано,
Хотя давно ушло из памяти.

Попробуй дома на кушетке,
Такая вот манипуляция:
Как штопор – руку на гашетку,
Вниз головой не отстреляться* бы.

Тут, в общем, просто все, как в вальсе,
Чтоб помнить, где у дам застежки.
А он не выдержал, сорвался,
Ну, и сам – к рыбам… на кормежку.

…Комэска отстранили сразу,
Все документы – под арестом.
По части, - как пошла зараза:
Все ищут слабенького места.

Кругом – комиссии, техбоги, -
Варьируют в предположеньях:
Кому-то с мясом вырвут ноги
И выскочат из положенья.

А если глубже разобраться,
То, может, виноваты все мы:
Политика, разгульность нации
И недоразвитость системы…

Ну, ладно… Приподняли братья,
 За упокой служивца неба…
 
 ( В дверь просовывается голова посыльного солдата.)

Что там?… Опять политзанятия?…
Скажи, не видел!… Нету!!… Не был!!!....


 * «Биплан» - конструкции тихоходных самолетов с двойными крыльями.
 * «Комэск» - командир эскадрильи.
 * «Винты» – винтомоторный самолет.
 * «Фонарь» - раздвижной или откидной прозрачный колпак над кабиной пилота.
 * «Отстреляться» - здесь – катапультироваться из кабины самолета


 ТЮРАТАМ! *

 Рахмаилычу
 
 Когда на небо отлечу,
 Во глубине счастливый в тайне,
 Вы дайте в руки не свечу,
 Кость для моей собаки дайте.
 Е. Евтушенко
 
 Я целый позвоночник дам
 и шлепай, милый, в Тюратам.
           Кто-то из ребят.

Тюратам.
 .......Не ищите на карте.
Тюратам – это где-то в песках.
Тюратам – это пульс на азарте
И большая по миру тоска.

Тюратам –
 ........это море тюльпанов
Ранним маем казахской весны,
И звенящие песни варанов,
И тяжелые потные сны.

Здесь в пейзажах – кофейные скалы
И просохший седой солончак.
Дальше – степь: ни конца, ни начала.
И чешуйками – саранча,

Розоватые стрелы сайгаков
Через гул зачехленных колонн, -
«Эй, солдатик, в штаны не накапай, -
в эпоксидке завяз скорпион!»

Здесь – полсотни процент прогрессивки -
Компенсацией за угар.
Вон кого-то несут на носилках:
Новичок, тепловой удар.

Дни,
 неделями дни ожиданий:
Пять, четыре, три, два, один…
Телеграф в Ленинград:
 ГДЕ ЗАДАНИЯ?
ГДЕ ОБЕЩАННЫЙ ГЕТЕРОДИН?
 
 НА КОНТРОЛЬ НЕ СРАБОТАЛИ БЛОКИ.
 ВИБРОДАТЧИКИ ИМПУЛЬС ПРОВЕРЬ.
САМОЛЕТОМ. СРЫВАЮТСЯ СРОКИ.
ГОСКОМИССИЯ БУДЕТ ЧЕТВЕРГ.

Тюратам – это очередь почты,
До востребования с «О» до «Я»,
И спокойствие звездной ночи,
В ней пылинкой плывет земля.

Тюратам – это марши на запад, -
По колену бренчит карабин,
И тяжелый бензиновый запах
Из горячих коробок кабин.

Тюратам – это вышки и стройки,
Это камень, долблёный в муку,
«Слышь, начальник, плати неустойку!
Видишь, в мясо раздрямзил руку`».

Тюратам – это символ восходов,
Нетерпение поднятых масс,
Тюратам – это дерзость народа,
Замахнувшегося на Марс.

Тюратам – это небо закатов,
Если бурей не взорван закат...

 «ТЮ-РА-ТАМ!…» - отдается раскатами,
когда едешь назад, в Ленинград. .


* Тюратам – казахский поселок, с которого начинался знаменитый полигон Байконур.


 ДОРОГА ДОМОЙ.

Я никогда не писал о тебе, мой город.
Слишком знаком ты мне каждой клеточкой камня,
Слишком, должно быть, ты близок мне и дорог
В строгих колоннах и серых туманах гавани.

Только уехав, вдруг вспомнишь фасад Мариинского,
Крылья архангелов, звон мостовых диабазовых.
Дрогнут глаза -
 начинают по небу отыскивать
Купол Исаакия в дымке вечерней плазмы.

Вспомнится Невский, чернёные кони летящие,
Луковки церкви, цветные, как яйца пасхальные,
Сфинксы-молчальники, в вечность бесстрастно смотрящие,
Запах залива, закатов мазки пасторальные…

Я никогда не писал о тебе, мой город, -
Вечно тянуло то в Азию, то на Карпаты…
Ты, уж, прости, скоро в жизни, что будет за сорок,
Остановлюсь
 .........и сложу для тебя Кантату.


 5. ПОСЛЕДНИЕ МЫСЛИ

Все это было, и все это вновь повторится:
Боли и были,
 .........часы ожиданий и гнев,
Ветры в дороге,
 ..........зависшие в небе зарницы,
Песни пейзажей
 ..........и болью натянутый нерв.

Но не туристские тропы, ни пляжная галька
Нас не заставят пускать на колени слезу,
Лучше девчонка с простейшим именем Галка,
Или провайдер, толкующий про АСУП*.

Мы, возвращаясь,
не очень веселыми выглядим,
В тридцать уже седина пробивает виски.
Дай мне в ладонях губами лицо твое вылюбить,
Тяжесть находок в колени твои опустить.

Мир созерцателей много изящного высказал,
Ласки пастелей принежились в золоте рам.
Нам не пришлось -
 ..........эвакопункты, бомбежки и выстрелы
Были для нас первокнижьем эмоций и драм.

Так внутривенно,
 .........как гены в мозгу, – беспокойство:
Где-то в цветах упокоил себя Зороастр, -
Мы оставляли другим бытовые устройства,
Ночи любви и букеты несрезанных астр.

Да, энтропия
 ..........и часто – изменчивость ритмики,
Страстность стремлений из розового в голубой.
Видно, всегда уходить
 ...........то в бродяги, то в схимники,
В тысячах лиц оставаясь самими собой.

Множатся боли,
 .........ошибки и радости множатся,
Будущность жизни по-прежнему мысль бередит.
Знаю сегодня,
 ..........что лучшее в жизни не прожито,
Худшее – тоже, возможно, еще впереди.

Но непреложно,
 ..........вернее всех мнений и истин
То, что в мозгу, как надежда сознанья, дрожит:
Множество – мы,
 .........нас статистикой всех не исчислить
В наших тревогах
 ............и дерзком желании жить.


*   АСУП – здесь – автоматическая система управления полетами.



 И СНОВА К МУЗЕ.


Искусство жить,
 ................Искусство умирать,
Искусство ждать,
 ................Искусство сомневаться,
Искусство соз-давать и от-давать
И древнее искусство отдаваться…
 
Иду вперед по хронике искусств,
Мгновеньем дня спрессованный до сгустка.
Мир бьет в лицо изысканностью уст,
Напором мысли, вздыбленностью чувства.

Миниатюры смеха и слезы,
Полотна красок,
 ..............боль и смех в полотнах,
И целые поля эпох дремотных,
Где тишина – преддверие грозы.

Что в руки взять?
 ...............К чему прижаться лбом?
Смешать ли все - пускай решит реакция?
Черкнуть стихи в надушенный альбом?
Свободному течению отдаться?

Иль, может быть, завиться в площадях,
«Синкопами по прибалтийским далям»?
Когда ничтожна мысль, убог размах,
То есть порыв
 и правда есть в скандале.

 «Пора, пора!…» -
 .................опять рога трубят,
 Опять зовут… к перу ли?.. к пистолету?..
 Иду вперед,
 .............в спине – стрелой твой взгляд,
 Лишь волосы, как дым, летят по ветру.


 РЕФРЕН

 …Так пусть же, пусть же нам всегда
 Так трудно жить, как трудно славить,
 Пусть мысли холостят года,
 ...........................ажиотажи – города,
 Но в чувствах – музы не лукавят.




 КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ПОВЕСТИ


Так где же НАЧАЛО того КОНЦА,
которым оканчивается НАЧАЛО?..

В НАЧАЛЕ КОНЦА НАЧАЛА.


 Ленинград 1970–1975. Санкт-Петербург. 2003 г.