Покаяние

Меж скал угрюмо-одиноких,
Расщелин страшных и глубоких,
Шел путник древнею тропой
Святыне местной помолиться
В последний раз и на покой
Из этой жизни удалиться.
То был старик, истлевший телом,
Весь в лоскутах, но духом смелый
И Богу в помыслах своих
Надежно преданный и верный.
Но видно час его пробил
И смерть к нему стучаться стала,
Старик колени преклонил
И смерть на миг еще отстала.
Последний раз молился он
Величью Божьему взывая,
Душа, так трепетно витая,
Стремилась бросить тело вон,
Чтоб возлететь в чертог небесный
На вечный отдых и покой.
Заслужен тот покой и честный
При жизни на земле мирской.
Молитву до конца свершив,
Старик улегся у дороги,
Глаза свои совсем закрыл,
Простер вперед худые ноги
И смертный час свой ожидал,
Но в этот миг он услыхал
Надменно-грубый чей-то глас
К нему жестоко обращенный:
«Зачем валяешься здесь пес,
Болезнью словно прокаженный?»
Старик, с трудом глаза открыв,
Увидел статного детину,
Одежда золота полна,
А на лице не добру мину.
И молвил старец, не спеша,
Последни силы собирая:
«Дитя, душа твоя черна,
И мне она совсем чужая.
Я вижу, жизнь тебя холит,
Одежды убранством сверкают,
В твоих очах огонь горит,
Так знай же, пламя затухает.
Тебе сопутствовал успех,
С тобой всегда была фортуна,
Но час твой пробил на земле,
Звезда удачи обманула.
Закат судьбы несется вниз,
Но ты его не замечаешь,
Твое спасенье падать ниц,
Но ты лишь спесью бахваляешь.
Ужасны будут дни твои
Во мраке долгого забвенья.
Дитя, прошу тебя, молись,
Прося великого прощенья.
Ты много в жизни согрешил,
Душа твоя добра не знала,
Людей ты вовсе не любил
И сердце веры не впитало.
Во мне остался жизни миг
И я добра тебе желаю.
Прими, как есть, мои слова,
Я вместе с ними умираю».
И тут глас старца задрожал,
С последней искрой жизнь угасла,
И тело, дух свой испустив,
Застыло смертною гримасой.
Детина, видя старца смерть,
Лишь рассмеялся громогласно:
«Безумца старого слова
Мне были сказаны напрасно».
Им было молвлено то вслух,
Как будто клятва роковая,
Его надменно-гордый дух
На свои силы уповая,
Казалось, был непобедим,
И мыслью о самом себе
Он был всегда неоспорим.
Детина – баловень судьбы,
Не знавший в жизни испытаний,
Имевший все, чего хотел
За счет родительских стараний.
Не ведал цену ничему
Трудам, любви иль дружбы крепкой,
Он жил без совести в себе,
Минуя чашу жизни терпкой.
Как дикий зверь по жизни шел,
Девиз его не ведал чести.
В груди – пылающий огонь
Наживы, власти, лютой мести.
В глазах – бушующая ярость,
С которой шел он напролом,
На силу только полагаясь,
Не сожалея ни о чем.
Инстинктом низменных страстей
Был скован дух его и тело,
С презреньем взгляд его взирал
На мир людей, судеб их дело.
И где бы ни был он - везде
За ним тянулся шлейф ужасный:
Мораль растоптанной была,
Любовь поруганной, несчастной.
Но не дремали небеса,
Громада туч над ним сгущалась,
Раскаты грома и огня
Кинжалом молний объявлялись.
Знаменье было то ему,
В груди тревожно сердце сжалось,
Холодным потом по челу
Смертельная пришла усталость.
Настал черед ему платить,
Расплата страшной оказалась,
Слова седого старика
Теперь воочию сбывались.
Осиротел детины дом,
Тоска и смерть в нем поселились,
Уж нет родителей давно,
Друзья куда-то удалились.
И сын его в лесу погиб,
Жена долг верности не чтила,
Судьба, заслуженная им,
Теперь за все счета явила.
Вдруг стало холодно ему
И сердце тише застучало.
Жить показалось ни к чему,
Беда врасплох его застала.
В глазах померк жестокий мир,
В который верил он беспечно,
Ему казался он всегда,
Стоящим в этой жизни вечно.
И покрывало темноты
Ему на плечи опустилось
И боль мучительной тоски
В груди широкой поселилась.
От боли той метался он,
Подобно раненному зверю,
Но мрак преследовал его
Неумолимой черной тенью.
И нету выхода нигде,
К нему дороги он не видел,
Спасенье в вере не искал
И потому судьбой гонимый
В тупик погибельный попал.
Не мог держаться на ногах,
Безвольно руки опустились,
Гордыня в жалкий серый прах
В мгновенье ока превратилась.
Вулкан в душе его затих,
Но лава жечь не перестала,
Ведь жар не ведает своих,
Вонзая раскалено жало.
Жар, выжигая изнутри,
Там оставлял лишь черный пепел,
Страданья только впереди.
И путь средь мрака. Путь не светел.
Шло время. Боль не утихала,
Лишь становилася сильней,
Но боль его же очищала
От скверны прожитого дней.
Мученья были выше сил,
И он просил, и он молил
О смерти только небеса,
Стоя у пропасти глубокой.
Чужие чьи-то голоса
Из бездны звали одиноко.
То смерть его уже звала,
Последней жизни миг отмерив,
Но даже миг сильнее зла,
Когда душа в добро уверив,
Бессмертной станет навсегда.
Но словно кто-то не давал
Ему погибнуть в том ущелье,
Даруя шанс последний раз
На жизнь и вечное спасенье.
Да видно в нем едва жива
Теплилась Божия искра,
Которой было суждено
Будить сознание его.
И понял он, что жизнь прошла,
И понял он, что прожил зря,
Что седина его фальшива,
Что жизнь его не научила
Любить кого-нибудь еще,
А не себя лишь одного.
Что он один среди пустыни
Забыт и предан сам собой,
Что на фундаменте гордыни
Построил замок вековой.
И замок тот вдруг, зашатавшись,
Мгновенно рухнул будто зло,
Жестокой болью отозвавшись
На сердце каменном его.
Осталось лишь пустое место,
Руины, черная земля.
Но это справедливо, честно,
Оценкой стало его – Я.
Остались жалкие руины
Порока, зависти и зла,
И он признал себя повинным
В своей гордыне, в своем – Я.
И час настал прозренья свыше,
И пелена слетела с глаз,
И к Богу чуточку стал ближе
В своей он жизни первый раз.
Молитвы с губ сухих слетали,
Глаза невидящи как ночь,
Душа в раскаяньи рыдала
Моля Всевышнего помочь.
Хрипящий стон, как зверя рев
Три дня и ночи раздавался.
В тех муках умирая –
Он снова заново рождался…
Так и свершилось предсказанье
Седого старца древних лет.
Настало время покаянья
За недостойный жизни след.