Круиз

По морю плыл пароход. Ничего себе пароходик: три трубы, два колеса и сотня тварей на борту. Короче, круиз. Дальше - вода, шторма и несколько зеленых стоянок. Кусты, смешанный лес и крики: На помощь! На пароходе плыл Черт, и звали его Чертом, иногда Чертенком и Шалуном, но это было не часто. Черт любил поесть, попить и воду мутить. Но больше, все таки, дам любил морочить. Карточной игрой, уговорами, росказнями, баснями, пошлой лестью и просто подлой брехней. Любил черт бабам рассказывать о том, какой он молодец. И слушателей ему искать не приходилось. На судне бабы-дуры подобрались, будто тестировали их. День плывут, второй плывут, а на третий Черт и вовсе оборзел: стал по палубе без штанов ходить и хвостом пол мести. Но это ничего, пустяки. Приплыли в Константинополь. Твари сошли на берег и отправились нужды свои тварские по лавчонкам справлять, а Черт надел гриву лисью, привязал к хвосту змия-кошкодава и по музеям. Захотелось ему сладенького. Идет вдоль витрин, перстни царские разглядывает, а сам думает, - «Пусть я нечистый, так что ж мне вечно по круизам да по экскурсиям разным шариться, буду ка я лучше бестией мирской, пусть меня в газете пропечатают». Сказано-сделано. Пошел Черт к редактору «Красного Константинополя» господину Беглому, сел перед ним в кресло, ногу на ногу положил, очками поблескивает. Говорит, - «Пес, ты драный, выморочник засиженный, я тебя насквозь вижу, подлеца, будешь ты у меня всю жизнь плевки на вокзале в совочек собирать». От наглости такой Беглый рот открыл, а Черту только этого и надо было. Прыгнул он ему на язык и был таков. Как есть, в очках и гриве, в животе у Беглого оказался. А в животе главного редактора благодать, колокольня из красного кирпича, копна сена да фунт изюму. Стал Черт на работу ходить, да в колокол звонить.
У главного редактора была жена Полина Беглая, строгая, серьезная женщина с бакенбардами. Так вот, стала она замечать, что муж ее на сторону похаживать стал. Козочек молоденьких по ресторанам да кофе-шантанам таскать. Возмутилась она, да не тут то было, поздно, Климентий так во лжи увяз, что и очков не видно. Пошла тогда Полина к знахарю одному, на мужа своего пожаловаться, а тот ей и говорит, - «Иди ка ты Полина Прокопьевна домой, ко всем котлетам своим телячьим. И дорогу сюда забудь, в этом деле я тебе не помощник. Бог тебе судья. С тех пор Полина Прокопьевна и вовсе загрустила. Волос не чешет, лица не скребет, ногтей не красит, сидит в окно смотрит, вовсе дурой сделалась. А Климентий, до этого домой не часто захаживал, а теперь и вовсе одним приходом в месяц обходится стал. Придет, носки грязные под ванну швырнет и бегом. Ну, кобель кобелем, что тут скажешь.
И все б хорошо, да пароход, помните, тот на котором Черт приплыл, как загудит, запыхтит, дескать, пора и честь знать. Ну, тут как водится твари спохватились, шмотье свое похватали и назад драпать стали. И так Климентию от этой картины тошно стало, что Черт чуть с ума на колокольне не сошел. Выпил желудочного соку с горя и ну звонить, тут уж очередь Климентия настала, понял он, что жену обидел. Святую женщину, не без вредных привычек, конечно, но все же человека, в основном, положительного, и где-то даже симпатичного, в животное превратил. А как понял он это, так со всех ног за пароходом и побежал. Занял каюту Черта и стал в его одежды рядится, с дурами о погодах разговаривать, что называется круизом наслаждаться. Дальше хуже, капитан парохода Рогов, на двенадцатый день после отплытия, обнаружил у себя на теле не двусмысленное покраснение, а через пару дней и вовсе в лихорадке свалился, экзотическим недугом плененный. На судне паника, дамы, те что с собачками, в истерике бьются, нет на корабле спасательных жилетов, а если и есть то фасона доисторического, собачки от них нос воротят и где попало мочатся. Крик, гам, грызутся, как падлы, шлюпки делят. Вышел тогда Черт из Беглого на палубу, ему это обстоятельство слаще меда, когда одна звероматка другую за причинное место цапнуть норовит. Расхаживает, рученки потирает, о мачту спину почесывает, на сволочь человеческую любуется.
Что и говорить тряхнуло тогда эту плавучую калошу по первому разряду. Чисто лазером на четыре части разрезало и по четырем сторонам света раскидало. Капитан погиб: ему, бедняге, компасом башку размозжило. И ведь легко отделался, пес похотливый, все равно бы сдох, а тут погиб как герой при исполнении. В живых остались Климентий, Черт и баба одна, Приблудная Юлия. А остров тот был необитаем. И наступила ночь тропическая, долгая тропическая ночь. И завыло зверье лесное, и заухали совы, и приползли гады-пресмыкающиеся, и поселился в душе человеческой страх. А Черт, не будь дураком, еще днем в пещеру удалился, дескать, мышей летучих к ужину наловить, а сам возвращаться и не думал. Собака. Нажрался волчьей ягоды и спать довольный завалился. А эта паршивая овца Юлия и говорит Клементию, - «Что ж это ваш друг нас покинул, или сговор у вас какой?» Ну что тут скажешь - дура. Климентий в ответ лишь плечами пожал, да на судьбу свою посетовал, вот, мол, из всех дур самая дура попалась, как же с ней половой жизнью то жить прикажете. А та знай свое, если, говорит, задумали чего, так это зря, я девушка предусмотрительная, у меня милицейский свисток есть, засвищу - вмиг по рукам и ногам скрутят. Ну, не дура ли!? Тут уж Клементий о детях задумался, не дай Бог конечно, но мало ли, остров то необитаемый, всякое может случиться: вот родятся дебилами - это ж неприятность то какая.
Темень - страсть какая, хоть глаз коли. Разжег Клементий костерок, к счастью кораблекрушением дров полно поналомало: месяц палить можно. Сидит, на палочку руку чью-то наколол, поджаривает, а что ж вы думали, тут не до брезгливости, жрать то охота. Стал по округе мясной дух разносится, Юлия, конечно, по началу, в обморок повалилась, но потом ничего пообвыкла, села рядышком и дрожит. Толи от холода, толи от страха, толи от вожделенного ужина, их ведь баб, так сразу не поймешь. И вроде только- только все налаживаться стало, тут как повалились с деревьев леопарды крупные, мордатые, глазищи горят, зубами лязгают, одно слово хищники. Окружили Климентия и Юлию и говорят, - «Сейчас мы вас будем на куски рвать и кушать». Обнял Климентий Юлию: ну и что, что дура, пусть, зато последний человек, да еще к тому же баба. За груди ее мнет, с жизнью прощается. Тут выходит из лесу Черт, у него так, к стати, башка разболелась, что решил он прогуляться. Смотрит, зверье-животное к людишкам подбирается, схватил он их тогда за хвосты поганые, а в другую руку взял змея своего кошкодава и так всыпал наглым тварям, что шкуру им попортил. А напоследок сказал, если еще раз здесь кого-нибудь из этого благородного семейства увидит, кишки выпустит и на дерево намотает. Леопарды хвосты поджали и в чащобе скрылись, Клементий с Юлией в ножки Черту поклонились, благодарные, что живы остались. И сказал Черт, - «Черт с вами живите, раз так, только дайте таблеточку от головы, не могу больше страдания эти терпеть, спать очень хочется». Дали Черту таблетку, чаем напоили и спать уложили. Уснул Черт и стал маленьким-маленьким курносым пекинесом, лежит, посапывает. А хитро-мудрая Юлия ремешок с пояса свой сняла и ошейник с поводком из него соорудила. Накинула Черту на шею и к дереву привязала. С тех пор так и зажили втроем: Черт, Клементий да Юлия. Одно радует, что остров был необитаемый.