В том же ключе...

ШЛЯГЕР О ПАНК-БОЕ
Печальная народная раскраска о нравах большого города Киева

Словно в небе паутики, мальчик жил в одном ботинке
рядом с девушкой-блондинкой у фонарного столба.
Мысли в нём роились кашей, звали мальчика Абрашей,
целовал свою блондинку он от попочки до лба.
Словно в небе дирижабли, жили-были люди-грабли,
по планете проползали, как железные ужи…
По-судейски: зло и ясно, по-житейски: громогласно
приговоры оглашали, как строжайшие мужи:
– Целовал бы ты блондинку, словно в небе паутинку,
и носил бы ты, Аркаша, два ботинка и жакет…
Тесным оборазом при этом брось чудить себя поэтом,
шёл бы в ЗАГС ты с ней, Аркаша, ты мужчина, а не шкет!

НЕВЕРНАЯ ЖЕНА

Сыграем, Миша, в пулечку на маленькую Юлечку,
пока она не ведает житейских распрь и бед.
От пальчиков до пальчиков безумно любит мальчиков –
средь них с волненьем следует на праздничный обед.
Сыграем, Миша, в пулечку на маленькую дурочку,
пока ещё родимая не тронута никем,
пока ещё волнуется, кусает губки, дуется –
в ней страсть неукротимая и знак вопроса: «С кем?»
Бросаем, Миша, пулечку! Ей Богу, жалко Юлечку –
её влекут события известные сполна –
любовница, любимица, по паспорту – кормилица,
но кончится гостиница – неверная жена!

Не марайте, мадам, ваши пальцы ваксой –
всё равно мои штиблеты разлетелись вдрызг…
Лучше сядьте, мадам, в кресло рыхлой кляксой –
ни к чему вам сейчас слёзы или визг.
Не питайте, мадам, редкостных иллюзий –
этот милый офорт в рамке не для вас.
Шёл в ваш дом я не к вам, а к служанке Сюзи –
ей проведана страсть, а у вас маразм.
Вам обилие лет с ватой в одеяле,
в вас обилие слов, ленты, плюмажи…
Клавесин помнит вас – вы на нем играли,
ну а Сюзи в любви знает виражи.
Не марайте, мадам, ваши пальцы ваксой –
мизантропы в бреду бродят по земле…
Может где-нибудь в вас – «Вальтер» или «Заксен»
в полночь пулю свою выпустит во мгле.

КАРТЫ ТАРО, ДЕКАМЕРОН И КОЕ-ЧТО СРЕДНЕВЕКОВНЕНЬКОЕ…

Маг, Жрица, Императрица – бабушка Фира пьёт кефир,
Император желает влюбиться, Капеллан говорит: «Вейзмир!»
Колисницею в понедельник к Правосудию едет Отшельник –
согрешил в Декамерон – совратил ребёнка он.
«С кем Фортуна, с тем и Сила» – говорит Повешенный без мыла,
Смерть навеки к Дьяволу взяла все его потехи и дела.
Крепость Звёзд в грехопаденье, а Луны – в любовной пене,
Солнце правит тел объятья, правый суд вершит Распятье,
мир людей и глуп, и прост – посмеемся в полный рост.
Карты Тары да кот Факир – вот и весь старушкин мир.
Пьет их юлюдечка кот молоко – бабушка дышит во сне глубоко,
в красной тряпочке свёрнут мир – бережет его кот Факир.

МОСКОВСКАЯ ЦЫГАНСКАЯ ПЕСНЯ

Цыганский город. В нём – дурдом, куда ни глянь – бароны,
бредут по миру босяком, как в лужах макароны.
На каждой улице барон, на каждом переулке,
цыганский табор с трёх сторон, с чётвертой – бродят урки.
Бродяжий город, в нм – бардак, куда не брось – бродяги,
в кирпичный цвет пропился всяк, как вурдулак бодяги.
На каждой улице притон, рассеченные лики,
здесь каждый страстью заражен – в чём куш урвать великий.
Славянский город – в нём бедлам. Знать на Москве проруха.
На каждой улице – вигвам, куда войдя без стука
прав душу сдать за полцены, а то и за полушку.
Здесь бродят люди без души, давно презрев друг дружку.

МОСКВА ИЮНЬСКАЯ, ГОД 1991-ый
1.
Чулки червоточат хамсой, колготки разят колбасой,
чесночные юбки в быту, хмельные мужчины в бреду.
Живём не живём – не понять, пустыми руками не взять,
а с полного – всё одново – срослось с невезеньем кино.
По праздникам – луковый суп, по пятницам – из ботвы,
до времени всякий не глуп, но только не стало жратвы.
Смоленская площадб пуста, как холм у распятья Христа,
лишь дыни в оплетке ботвы – нагробье ушедшей жратвы.
И падшие женщины в ряд себя продают за жратву –
ужаснейший бал-маскарад, как рана кровавит Москву
2.
«Балычным» астрономам проведана цена,
у кромки гастрономов – безденежья волна:
от стерляди до стервы, всего на полпути, –
протухшие консервы – от правды не уйти.
– Не жри-кась на ночь, Муся, ни мяса, ни конфет,
бодрись, как баба Дуся, и проживёшь сто лет,
но если дурь тлетворна, и хочется пожрать,
в желудок свой ведёрный брось клич: «Едрёна рать!»
При этом приговоре утихнуь жернова
голодной рыхлой хвори, такие вот дела…
Ты ж, Муся, не брюхата? Га что тебе живот?
А на одну зарплату не шибко бросишь в рот.

ГЕРОЯМ НЕНАШЕГО ВРЕМЕНИ
По мотивам микротворчества Лобанова Павла

Из следственной части депеша пришла,
что летчик Карачек – гнида…
А тот за штурвалом всё пел: ла-ла-ла,
сражаясь в небе Мадрида.
У летчика Франца шесть пальцев ноги
оторваны взрывом навеки.
Кто скажет теперь, будто жмут сапоги
счастливому в небе калеке?
И летчика Миклоша вовсе без ног
носило по небу три года…
И то, слава Богу, – «испанских сапог»
ему не знакома природа.
У летчика Нельсона был дальтонизм –
в кальсонах зеленого цвета
он мчался по небу, как сорванный лист,
и грохнулся факелом в лето.
У летчика Олуха нет орденов.
А, впрочем, ему и не надо –
он навеки пьян и бездарно здоров
для секса, войны и парада.
У летчика Трахалы нет головы,
а он торжествует поныне –
на атомной бойне он выскалит: Гы!
холодной безумной пустыне.
Есть летчики-ассы, и есть «глухари» –
порхают, как птичье отребье,
есть «пахари неба» и есть «ухари» –
в них боен грядущих нахлебье.
Не надо убитых, не надо живых,
дерущихся в схватке конвоя.
По небу проносится память о них,
парящих средь чертово воя.

1990-1992 гг