Пятно

Пятно.

Обычно, они - рабы человеческого тела. Обычно они - половая тряпка, о которую вытирают грязную обувь. Обычно это серые чайки, упавшие наземь. Обычно это серые бескрылые чайки, затоптанные ревущей толпой.
Их рождение прекрасно - они рождаются в сплетении солнечных лучей, в синтезе весенних улыбок. Их жизнь несчастна - перебирая обрубками крыл, которые некогда были воплощением грациозности и совершенства, они вяло ползут за хозяином по пыльным, безлюдным тротуарам. Иногда хозяину скучно, и тогда они пляшут для него на холодных ночных стенах, повторяя дрожь трещащего костра, повторяя смерть остывающей золы. Иногда хозяину весело, и тогда они тонут в вине, пролитом на пол...

С ней все было иначе. Ее никто не звал. Ее никто не продавал в рабство. Она сама пришла в его жизнь и наполнила ее одиночеством. Она сама прижалась к его подошвам и стала его тенью, стала его продолжением, его проклятием, его хозяйкой!
Исчезали люди, исчезало время, исчезала жизнь. Оставался только ее взгляд, ненавистный и жестокий! Непокоренная серость ее глаз разъедала его фальшивую значимость, съедала его наигранную храбрость, обнажая жалкую оболочку тщедушия и ничтожества. Она открывала ему истину.
Страх. Ненависть. Сводящий с ума зуд совести.
Он ненавидел ее. Ненавидел ее молчание, ненавидел больше чем свое отражение, больше чем свое одиночество. Он раздирал спину, пытаясь избавиться от ее улыбки, но она неотступно следовала за ним, издевательски точно повторяя его походку, кидаясь под ноги, дразнила своей доступностью. Иногда, споткнувшись, он начинал избивать ее. Изуродованный яростью, забивал ее в щели плинтусов. Но она появлялась снова и снова. Огибая бордюры, извиваясь вокруг фонарных столбов, она подползала к его сморщенной фигуре и молча дышала в затылок. Она открывала Истину.
Он не спал: не мог уснуть. И по ночам, зарывшись в одеяло, он, затаив дыхание, слушал ее шорох, шорох скребущейся мыши, ощущал ее сырость, чувствовал прикосновения ее кожи, которая напоминала ему старую, изъеденную молью шерсть. Он сходил с ума. Всхлипывал, рыдал, терял сознание. Приходил в себя, истощенный, разбитый, гнал ее прочь, бросался прочь сам. Падал и всегда падал на нее! Вскакивал, вновь бежал и каждую секунду, шаг за шагом всей стопой ощущал ее прозрачное тельце, ее молчаливую улыбку, истину.
- Прочь! Змея! Я ненавижу тебя, слышишь?! Меня тошнит от твоего шипения, воротит от твоей кожи, кожи трупа! Уйди. Я прошу тебя. Оставь меня в покое. Ты превратила меня в тряпку. Я... Я сошел с ума. Я возненавидел Солнце, тебя родившее. Я возненавидел Ночь, тобой рожденную. Я возненавидел всё! Потому что везде - Ты! Потому что Ты - Всё!
«Прочь!» - билось в его голове. «Прочь!» - металось по комнате. «Прочь!» - разносилось по городу. «Прочь!» - растворялось во Вселенной - «Про-о-очь!»
Не было времени. Не было жизни. Была лишь Она, никуда не ушедшая, дающая ему Истину, им живущая...
Однажды он не выдержал. Однажды он распахнул окно и прыгнул...
Пьянея от счастья, он считал этажи, видел жизни в мелькающих окнах, подмигивал ветру, несущему его вниз. Захлебываясь от внезапной свободы, он становился чайкой со сказочно изящными, совершенными крыльями, с внеземным серебряным оперением, со стройными серыми лапками. Он пролетал сквозь солнечные лучи, пронзающие его пение. Он сливался с миллионами влюбленных улыбок, ждущих его внизу. Он был свободен...
Но уже приближаясь к земле, он заметил маленькое серое пятнышко прямо под собой. Оно росло, становилось ближе, расползалось все больше и больше. С каждым взмахом его крыльев, с каждым ускользающим миллиметром высоты оно становилось все четче и знакомее. Внезапно он увидел ЕЕ...
2000г.