Восьмерка набок

В разодранной глотке рождается крик,
В руках обваренных трепещется нож;
Взбесился обрюзгший, облезший старик,
Но сел вдруг и хрипло промолвил: «Ну что ж...

Зачем я ношусь, коли есть табуретка,
Бумага и ручка, бутылка, салфетка?
Зачем я бешусь, словно черт окаянный?
Эй, ты, объясни мне, зачем я буяню?»

В разодранной глотке вновь крик разродился,
Ужаснейший крик, словно зов преисподней;
Старик набок весь, будто труп, завалился,
И сердце его стало чуть-чуть холОдней.

Но, нет, он не умер, он все еще с нами,
Он дышит, он шепчет какие-то фразы,
И даже немножко он машет руками,
Как рыба на льду, жалок он, несуразен.

Веревка ползет к нему, словно гадюка,
Бумага и ручка к хвосту прицепились;
Потом табуретка с бутылкой- вот злюка-
У смертной кровати его объявились.

Конец... круг закончен: веревка на шее,
Строчит что-то ручка, стоит табуретка,
Уж скоро наш старец «повиснет на рее»;
Куда-то во мглу удирает кушетка.

Бутылка резвится, вином обливает,
Старик лишь сопит, иногда подвывает;
Cкрипит табуретка под тяжестью тела,
Почти все готово, пора и за дело.

Закончила ручка играться с бумагой,
Бутылка со звоном разбилась пустая;
И с грохотом на пол летит табуретка,
Висит наш старик, все шепча что-то редко.

Уж силы иссякли, но все не молчит он.
Вино печень жрет, словно червь окаянный.
Часы все текут бесконечно, хрипит он...
Вдруг рвется веревка, и падает пьяный.

«Проснись, друг прилежный!»,-орет половица,
Но он все хрипит и не слышит ни звука.
В окно вдруг впорхает замерзшая птица:
«Ни праха тебе, старый грешник, ни пуха!».

«Заткни рот!-в ответ он, едва поднимаясь,-
Я знаю, что смерть меня больше не любит.-
Старик наш дрожит, потом весь обливаясь,-
«Твой вздор никогда моей жизни не сгубит».

Ворона обиженно прочь улетает,
В ответ напоследок: «Ах, гад ты бессмертный!,
Понятен ты мне, о тебе все я знаю,
Загадочный узник, ты, дед долголетний!

Вовеки злой мученник жить обреченный,
Тебе не нужны я и узел крученный;
Ложись лучше спать ты, сомкни свои веки,
Быть может, проснешься другим человеком...»

В разодранной глотке рождается крик,
В руках обваренных трепещется нож;
Взбесился обрюзгший, облезший старик,
Но сел вдруг и хрипло промолвил: «Ну что ж...».



 N.-Y. 2005