Кто может знать правду?

КТО МОЖЕТ ЗНАТЬ ПРАВДУ?
 
 
_______________________Светлой памяти прекрасных людей,
_______________________врачей-онкологов от Бога
_______________________Шуваловой Ларисы Николаевны,
_______________________д.м.н., проф. Б.А. Цыбульского, и его сына:
_______________________к.м.н. И.Б.Цыбульского
 




Вот она бледная вошла в мой кабинет и смотрит испуганными глазами:

— Доктор, у меня рак?


Сколько раз приходили ко мне с подобным вопросом. И каждый раз мне было непросто.

Знаю точно, что есть люди, которым обязательно нужно сказать правду. И чем страшнее картину ты им нарисуешь, тем упорнее они станут бороться за жизнь, и тем вероятнее, что победят. Если для выздоровления от них потребуют бросить министерское кресло, уединиться в глуши, питаться мхом и всякой прочей гадостью — они и на это пойдут. Были у меня такие пациенты.

Есть и другие люди. Они тоже мужественно воспримут правду, не опустятся до суицида. Они решат, что обязаны привести свои дела в полный порядок. По нотариальным конторам израсходуют оставшиеся силы. Может быть, даже перестанут лечиться совсем, а взвалят на себя какую-то дополнительную работу, чтобы хотя бы первое время после их смерти близкие смогли нормально жить. С ними сложнее. А вдруг, именно эти излишние физические нагрузки и чувство ответственности за семью мешают ему выжить?

Есть те, кого нельзя успокаивать, потому что они тоже лечиться не станут в надежде на «русский авось».

Есть те, кому нельзя говорить, сколь опасно его положение, этого нужно утешать, что у него столь пустяково всё, что нужно просто вот полечиться. Ему нужно спокойно и уверенно растолковать, что лучевая терапия, это словно недостающие солнечные лучи для чукотского мальчика, а химеотерапия — это витамины такие, которые делают внутривенно. В данном случае большой плюс, если он далёк от медицины. Очень важно, чтобы он сохранял спокойствие.

Сегодня первый день после моего отпуска. Галину принимали и оперировали без меня. Я ещё не поняла, что за человек эта симпатичная испуганная женщина. Мне нужно время.

Я отвечаю:

— Биопсию принесут, посмотрим. Возможно, к вечеру я буду знать точно. Заходите после тихого часа.

Сейчас я лгу. Биопсия давно готова. Я знаю, что там, но не знаю, как вести себя с этой пациенткой. Мне нужно время.

Она выходит, плотно закрыв за собой дверь.

Каждый человек — целая вселенная. Что происходит в душе моей пациентки, знает только она.
 
На часах ровно 15:00. Я могу уходить. Мой рабочий день на сегодня окончен. Я подхожу к двери, выглядываю в коридор. Там пусто. Закрываюсь на ключ, снимаю белый халат. Достаю из сумочки маленькую икону Спасителя, зажигаю свечу, встаю на колени и начинаю молиться.

— Господи! Дай мне понять, как и что должна я сказать Галине! Сам говори устами моими.

Так научил меня старенький священник, который лежал у нас в отделении. Его все считали прозорливцем.

С тех пор, когда я не знаю, как поступить, я всегда вспоминаю этот совет старца.

Заметила, после такой молитвы, начинаю всё делать как на автомате.
Достала косметику, нарисовала на усталом лице радость и умиротворение. Вложила в пустой конверт Галинину биопсию. И запечатала. Достала свадебный альбом, где есть фото моей давнишней пациентки, а ныне моей сватьи, матери моей невестки и бабушки нашего общего внука. Раскрыла его и стала ждать мою пациентку.

Тихий час ещё не закончился, как в дверь тихонько постучали.
 
— Да-да! Войдите, — громко произнесла я.

В дверь заглянула Галина:

— Можно? — в глазах я заметила страх и недоверие.

— Да-да, входите.

И держу паузу.

Галина тихо вымолвила:

— Мне медсестра сказала, что биопсию уже принесли.

Ох, уж эта медсестра! Интересно, что конкретно она сказала Галине? Увы. И медсёстры всякие бывают. Некоторых к онкологии нельзя подпускать ни под каким предлогом и к медицине вообще. Хорошо ещё, если с ней разговаривала Ольга.
 
— Присядьте, — говорю я.

Сейчас мне бояться нечего. Все истории болезни у меня закрыты в сейфе. Я беру папку, в которой у меня лежит тот самый конвертик и, направляясь к двери, говорю Галине:

— Посмотрите пока фотографии сделанные на венчании моего сына. Я скоро вернусь.

У сестринского поста Ольга. Оглянувшись на дверь своего кабинета, я знаками зову коллегу в сестринскую, и плотно закрыв дверь, шёпотом спрашиваю, что конкретно она сказала Галине. Ольга — девушка добрая и умная. Если её предупредить о том, чего говорить нельзя, а что говорить можно и даже нужно, то она — самый надёжный банк по хранению тайн.

— Я сказала только то, что биопсию уже принесли. Вот и всё.

Немного подумав, Ольга ещё более уверенно и так же шёпотом добавила:

— Да. Только это.

— Хорошо! Если кто из больных спросит о биопсии в другой раз, отсылай всех ко мне, мол, она сама за результатами ходит. А в этот раз, я у тебя её забираю.

Делая упор на слове «забираю», я сделала многозначительные глаза, вынула из папки конверт и показала его Ольге. Папку за ненадобностью я протянула Ольге.

— Забирайте, доктор! Забирайте! — радостно и уже громко ответила мне на это Ольга.

Галина сидела на краешке стула и едва, касаясь альбомных листов, смотрела фотографии. Входя в кабинет, я как бы, между прочим, с улыбкой произнесла:

— 25 лет назад её мама была моей первой пациенткой, и это был, пожалуй, самый трудный случай. Никто не верил в её выздоровление. А вот же! Я оказалась права! Мы победили. Через три года после лечения она родила вот эту очаровательную дочь. А теперь у нас общий внук.

Я распечатала конверт, вынула листок с выпиской и стала спокойно просматривать, с первых мгновений довольно кивая головой, как бы в такт усвоению хороших мыслей.

— Всё хорошо! Всё чистенько. Нет никакого рака. Через недельку можно выписывать, — говорю, а сама в ужасе думаю, что я несу?!

Но на моё счастье откуда-то приходит подсказка, и я добавляю:

— Я прочла в карте, что вы недавно родили ребёнка.

— Да, — радостно улыбнувшись, отвечает она.

— Вынашивание ребёнка, роды, кормление грудью, бессонные ночи, увеличившаяся нагрузка ослабили ваш организм. А давайте мы его поддержим, подпитаем витаминчиками, проведём всякие процедуры оздоровительного характера. У нас это можно устроить. Я договорюсь, — говорю я, — Отсыпайтесь, отъедайтесь, накапливайте силы, а за это время и швы все срастутся. А то ведь вам сейчас и ребёнка на руки брать нельзя — швы-то ещё свежие.

Что я несу! Она безнадёжна. С такой картиной бесполезно всё! Но я чувствую, что она сейчас нуждается в покое и в уверенности, что всё идёт хорошо. Иначе будет море слёз, а это только ускорит развязку.

Мне навсегда запомнилась моя неопытность и наивность первых лет моей работы в клинике. Я свято верила, что могу всё! Когда профессор Цыбульский сказал мне, что моя молоденькая пациентка Ира безнадёжна, что мы ничего не сможем для неё сделать, я всё равно продолжала верить в чудо.

Мы тогда убедили семью Иры, что ей будет полезен свежий воздух, козье молоко. Они вывезли её из Москвы в деревню. Цыбудьский был уверен, что мы никогда больше не увидим Иру. Не возможно передать ту всеобъемлющую радость, какую испытала я, когда спустя три года Ира живая, розовощёкая и округлившаяся вошла в наш кабинет. Даже у профессора Цыбульского на глазах появились слёзы.

Недолго думая, я рассказала Галине историю моей сватьи Иры. А потом я предложила Галине выпить чаю, и мы проговорили с ней до 9 часов вечера.



Что с Галиной теперь? Прошло пять лет. Она жива. Не верите? Это ваше дело. Но она и в самом деле жива. В сентябре она приезжала на проверку. Проведённые обследования показали, что динамика отсутствует. Галина рассказала мне, что пять лет назад, выписавшись из больницы, она с супругом пошла в храм и обвенчалась. Исповедь и венчание вёл тот самый священник, который был в своё время моим пациентом.

Ложь во спасение?
А ложь ли?
Дано ли нам самим знать правду?
Правду не знает никто. А вера в лучшее способна сотворить чудо.
(с) Наталья Исаева (Епифанова)
Москва, Россия
2005 год