Капля никотина или Такая странная любовь

I

Он час за часом тратил вхолостую,
Копаясь в гигабайтах пустобреха,
И, шевеля копну на голове густую,
Шептал, что Интернет – одна прореха

На общество, на мир, и даже человека.
Искал он что-то, но никак не мог найти.
Искал кого-то, словно истину Завета,
Колёсиком листая закоулочки сети.

Его никто не ждал, он никому не верил
И, в шуме блока, как отшельник одинок,
Тянул с бокала яд Кровавой Мери;
В бессилье пальцы складывал в замок.

…Она мелькнула точно ночью озаренье.
 Страница поневоле возвратилась вверх,
На снимке два на три – другое измеренье!
Лицо до чёртиков родное. Свет померк,

И всё вокруг исчезло, дымом испарилось,
Он отупевшим взглядом плавил монитор,
И что творится, что когда-то с ним творилось,
Прочёл он в грустном взгляде. Уловил укор,

Поймал её мечту, почувствовал усталость,
Хлебнул, как с родника, простого естества.
И выдохнул любовь, вдыхая чуть не жалость,
А в окнах от порыва тронулась листва.

Пот прошибал, и под рукой дрожала мышка:
Её анкета необычней всех других анкет.
Умна, отзывчива, не пьёт и обожает книжки…
Сломался он вконец. И, вместо «хай», «привет»,

Оставил в диалоговом короткое посланье:
Печатал, дескать, отчего мы так грустны?
Ответа не было весь день. И, вопреки желаньям,
Он брёл по улицам семнадцатой весны.



II

«Привет, - пришло уже на третье сообщенье. –
Я отвечала…Просто был какой-то сбой сети.
Грустна? Такая я всегда». «Видать, плохое обращенье
Ей трудно сердцем от людей перенести…» -

Подумал он, не потерявший за четыре дня надежду,
И что-то у Серова из «Мадонны» зацитировал с трудом,
Засунул глупый смайлик, где-то строчек между,
И фраза вмиг покинула по телефону дом.

Он стал беспомощным мышонком в лапах кошки:
Она не подпускала на полметра к собственной душе,
Таившей полвселенной в крошечной ладошке,
Дававшей на любые откровенья только рикошет.

Пытался побороть навязчивую донельзя идею,
Но тщетны все порывы уничтожить мысли плен.
Почти не ел, не спал - дышал и жил лишь ею,
В минуты дрёма представая у родных колен…

Он жаждал утолить печаль и разогнать тревоги,
Чтоб одарённым быть улыбки радостным лучом.
Открытками и песнями засыпал почту «недотроги»,
Но всё, казалось, как горох о стенку - нипочём.

Казалось. Но он знал: однажды днём иль ночью
По капельке отвесно вниз летящая вода
Не то, что камень – сплав металлов переточит,
И отворит она ему доверия широкие врата.

Зачем, зачем? Добьётся дружбы, ну а дальше?
Вопросами не задавался он, как бесом одержим,
Бил добротой по льду, открытостью по фальши
И с каждым днём ей становился не таким чужим.

И строчки будто бы текли теперь раскрепощённей;
К экрану с фотографией губами он приник…
Помилованный, но за что-то свыше не прощённый,
Увидел ссылку и приписку: «Это мой дневник»…



III

Ах, дневники!.. В наш век от них осталось слово,
Каким помянут толстую тетрадку в ящике стола,
А те, что в Интернете – страх: душа без крова,
Урезанный невидимою, злой цензурой постулат.

Но он плевал на постулаты с колокольни
И каждой строчкой, как рапирой вспарывая грудь,
Читал ЕЁ. Читал и оторваться был не волен;
Представил что-то, но шепнул себе: «Забудь…»

Забудь… Легко сказать, а попытайся, сделай!..
Она из выси поднялась теперь на небеса.
Он улыбался через слёзы той открытости несмелой,
Что возрождала, очищала, как весенняя гроза.

«Спасибо…» - написал он, бесконечно благодарный;
«За что?» - наивно удивилась несколько она.
«Ты мне открыла жизнь…мою». Хрипел ударный,
Но даже он не мог понять всего сполна.

…Апрельская прохлада, между тем, сменилась зноем.
Пожар в груди не утихал и даже жёг сильней,
И перед монитором, словно перед аналоем,
Он сутки проводил и чуть ли не молился ей.

Она писала: «В восемь», - заходила в десять;
Клялась, что на минутку – отлучалась на два дня.
Кто знает, сколько мегабайт страданья весят…
А он всё ждал, беспрекословно, лишь себя виня.

От безысходности и по её невинному совету
Завёл он свой, немного обеднённый чувствами дневник.
Жизнь в Интернете. Что поделать: настоящей нету.
…Она потребовала мило рассекретить ник

И стала мыслей на страницах вожделенным гостем,
И праздником её любая в комментариях строка.
Но правду он излить не мог: ни радости, ни злости…
Она посмеивалась, обращаясь свысока.



IV

Ведь он писал, работал маслом, ведал совесть;
Романтик был и не с больших дорог с ножом…
Кто есть сам, вспомнил, сочиняя повесть:
Родился человеком – будь им, не живи ужом!

…Она читала долго, до последней строчки.
Вдруг что-то ёкнуло, оборвалось внутри.
Лишь, просидев полночи в шёлковой сорочке,
Опомнилась. Без четверти уснула три.

А он не спал: на фото чёрно-белой распечатки
Смотрел, осознавая всю несбыточность мечты.
Он пал бы ниц пред ней на камни, на брусчатку,
Но ей на целом свете не могло найтись четы.

«Ты – ангел», - повторял он, будто отрешённый,
«А я – глу…» Не договорил, поник главой:
Провинциал, практически умалишённый,
Уже был в городе на крыльях мысли волевой.

…Едва ль секрет, что каждый человек имеет цену;
На рынке отношений не используется торг.
Ах, если бы от «ценников» найти нам панацею,
То сколько бы проблем ушло, переросло в восторг!

И «сумасшедший» знал, что он куда дороже,
Чем мнилось ей, и, может, чем она сама,
Но «знать» и «понимать» - далёко не одно и то же.
Иллюзия сознанья, или попросту обман.

…А на дворе блаженствует июнь в разгаре,
А через месяц день рождения его Звезды.
Он сбился с ног (куда там думать о загаре!):
Чем одарить ту, что живёт в полутора часах езды?..

Он что-то рисовал упорно три недели:
Придумал анимации лирический сюжет.
Но предан был машиной неудачник-гений:
Настал «Великий» день, а файл исчез. «Прости…привет».



V

Пропал подарок. Появился некто третий,
Который по значению мог стать и не вторым.
Она твердила: «Самый-самый он на свете!
Мы с ним однажды в жарком пламени сгорим».

А пламя жгло совсем не их: провинциала.
Он обо всём молчал: не находилось просто слов;
Царапал на столе её инициалы,
Забыл о психологии, чему учил Козлов:

Она публиковала кое-что «поинтересней».
Он видеть не хотел – не слушался курсор.
Тот третий услаждал едва ли песней!
А он всего… А он… Пред совестью позор.

Он звал её к себе: на речку, на природу –
Они ведь становились закадычные друзья.
ДА что друзья! Любил её сильнее, чем свободу,
А говорил когда-то: «Так любить нельзя!»

И скобочку-улыбку ставил через слёзы.
Шутил не к месту, словно на похоронах.
Смеялся машинально. Принимал серьёзно
Любое слово, узревая тайный знак.

Признаться, ей он стал довольно дорог:
Привязанность – неволи названная мать.
Коль им на пару легче нюхать будней порох,
Зачем же отношения бессмысленно ломать?

А он взрывал мосты и даже слёзы вытер;
Исчез из виду, опустел его дневник.
И вдруг: «Привет. Я ненадолго в Питер.
Да, вот мой телефон. До скорого, звони!»…

И в запятую мигом превратилась точка…
Кому удастся сердце лихо обмануть?
Его лишь укротит в груди заточка –
Патологоанатомическая муть…



VI

Мы выросли в пыли по горло и в печали.
Всё есть, но не хватает пониманья, доброты.
Домой пришедший хочет, чтоб его встречали
Родные люди или, на худой конец, коты.

И он ей слал в усталости и грусти,
Звонил услышать голос, поболтать по пустяку.
Чём чёрт не шутит? – Он признался в чувстве
В шести строках, чуть уподобленных стиху…

«Ах, мальчик мой… Прости. А я не знала…».
«Простить? За что? Я лишь благодарю».
Он опрометью бросился из зала.
Вскричал: «Я только лишь благо… горю!»

И всё. И ничего не изменилось боле.
Не в силах с ней порвать, висел на волоске.
Он мучился всепоглощающей сердечной болью,
Сгнивал, как древесина в сырости, в тоске…

… «Словами не сказать, как мы близки друг другу.
Ты – из немногих, у которых есть Душа,» -
Читал он на картинке обнаженных двух супругов
В свой день рожденья до пульсации в ушах.

«А, хочешь, приезжай на выходные в город.
Увидимся, пройдём по тихоньким местам.
И пусть мороз – подкладку тёплую и с мехом ворот.
Я буду с парнем. Третьим будешь? Эй, ты там?»…


И в воскресенье он стоял пред нею.
Она была одна. Он улыбнулся: «Извини,
Я для тебя навеки здесь закоченею.
Забудь, так вышло. Не пиши и не звони».

«Нет!!! Ты…сейчас вернёшься…Я же – капля никотина!
Тебя ломает без меня!.. Тебе… родней дядьёв!» -
Кричала вслед идущему по лестниц серпантину.
Он обернулся, дрогнул… «Милая, адьё!»