Сашка

 


 - Ты кто? – спросила я, когда в проходе вагона, который кидало из стороны в сторону как утлую лодочку во время шторма, появился мальчишка лет четырех - пяти. Из-под длинных, до колен, трикотажных шорт торчали худые босые ножонки, со следами «боевых» ранений, кое- где уже розовеющих от свеженарастающей кожи. Выше шорт располагалась мятая рубашонка с застегнутыми через одну пуговками, а над всем этим нехитрым нарядом круглые, внимательно-удивленные глазенки. Было одинаково непонятно что из этих двух ощущений первично: удивление, и уж потом пристальное внимание, или совсем наоборот. Во всяком случае, эти серые глазищи то и дело перебегали с моего лица на роскошную сладкую вафлю, уже наполовину съеденную в прихлебку с крепким горячим чаем.

 Вафля хрустела так, что казалось, слышно было как минимум на полвагона. Возможно именно на этот хруст, как голодная рыбка на червячка и поймался этот мальчонка.
 - Ты кто?
 - Сашка, - с готовностью, не сводя глаз с лакомства, ответил он весело.
 - Здорово, Сашка. Вафлю хочешь?
 - Хочу! – ответил тот, не заставляя себя долго упрашивать. Сказал, и, для убедительности, дважды кивнул головой.

 Он внимательно проследил за моей рукой, которая почти торжественно извлекла искомое из ярко- красной блестящей упаковки и поднесла к курносому носу. Мгновенно перекочевав в цепкую ручонку, вафля хрустнула мне на прощанье под мелкими острыми зубами и исчезла вместе с новым хозяином так быстро в чреве вагона, будто ее вовсе и не было.

 Вероятно, Сашкины зубы сработали моментально, потому, что уже через секунду, еще дожевывая мой гостинец и держа в руке игрушечную машинку, он с невероятным урчанием прокладывал нелегкую автомобильную трассу по моему вагонному ложу. Машина то и дело катастрофически натыкалась на свернутое одеяло, скомканное полотенце или находила иные препятствия, так как внимание шофера было сосредоточено совсем на другом. Красная пачка, лежащая на столе, притягивала взгляд юного гонщика к себе как магнит и, учитывая это непреодолимое тяготение, вскоре могла случиться крупная авария. Не дожидаясь пока Сашка вместе со своим автомобилем свалится на пол, вторая порция лакомства ушла по первоначальному адресу. На этот раз было промолвлено « спасибо» и авторалли переместилось в соседний отсек плацкартного вагона, где через некоторое время урчание возобновилось с новой силой.

 Набирая ход, поезд еще торопливее начал обгонять холмы поля и перелески, отъезжающие, казалось, куда- то в прошлое. Ведь к ним, также как и во вчерашний день нельзя было вернуться для того, чтобы потрогать изумрудную зелень, трепетно отзывающуюся на дуновение знойного, пропахшего пряными запахами летнего дня ветерка. Нельзя было упасть в заросли луговых трав, стрекочущие и поющие на все лады, и вдруг ощутить себя центром вселенной вокруг которого разворачиваются грандиозные события, где все вертится, крутится, живет собственной жизнью, воркует или ухает, хлопает крыльями и дышит. А ты в это время лежишь не в силах пошевелиться, лишь устремив взгляд в далекую высь над головой, и провожаешь в неизвестный путь облака, как будто спешащие по своим неотложным делам. Целиком отдавшись этому движению, ты теряешь ощущение времени, потому, что оно перестает существовать пока заблудившийся на твоей руке муравей не заставит вновь вернуться в этот мир, где секунды, не поспевая друг за другом отсчитывают часы, дни, недели, не давая, порой, еще раз взглянуть в далекое небо, которое как перевернутое бесконечное море раскинулось сейчас над цепью вагонов, ведомых усердным, неугомонным локомотивом все дальше на Восток.

 Сашка ехал с «папкой», немолодым, худым и каким- то потасканным мужиком с корявыми руками и хриплым голосом. Папка надоедливым не был: не говорил что нужно делать, а что нет, не заставлял надевать ненавистные тапочки и бесконечно переодеваться в чистое, да к тому же кормил вкусными пирожками со сладкой газировкой, купленными на очередной станции, а, если повезет, приносил твердое, будто каменное мороженое в вафельном стаканчике. Последнее было особенно приятно, потому, что вагонная жара допекала даже Сашку. Он прикладывал ледяной стаканчик к щекам и лбу, то и дело прохаживаясь языком по выпуклому заиндевелому шарику. Мороженое приятно холодило не только изнутри, но и снаружи, поэтому, до первых растаявших капель, стекавших как молочные слезы по чумазым щекам, есть его, не торопился. Но после медлить было нельзя и, вылизывая свои липкие ладошки, Сашка, наверное, сожалел о том, что удовольствие нельзя растянуть подольше. На его мордашке читалось разочарование, которое, впрочем, быстро улетучивалось, потому, что ехать Сашке нравилось.

 Довольно перебирая босыми пятками по полу, он кочевал по всему вагону, собирая дань то там, то здесь. Что самое удивительное - в нем чувствовалось достоинство. Оно выражалось в том, что Сашка никогда не просил, то есть не попрошайничал в обычном смысле слова канюча бесконечное «дайте». Он стоял молча, глядя куда- то рядом с вожделенным предметом, временами зыркая на него, или, наоборот, нарочито отвернувшись совсем в другую сторону. Как правило, это срабатывало. Но если попадались непонятливые пассажиры, имелся второй способ, может быть несколько прямолинейный, но действующий на все девяносто восемь процентов. Громко и четко на весь вагон слышалось: « А че ты ешь?» И, то ли человеку становилось стыдно за свою непонятливость, то ли кусок в горло уже не лез, меньшая или большая доля дорожной снеди уходила в адрес пытливого попутчика. Оставшиеся два процента самых непробиваемых, а скорее всего жадных, не удостаивали не удостаивали Сашку вниманием, на что он, с мудростью ребенка принимавшего жизнь такой как она есть и не пытавшегося ее переделать, совсем не обижался. Покрутившись еще немного, он с безразличным видом отправлялся восвояси.
 Справедливости ради нужно сказать, что Сашка не был нахальным. Каким- то внутренним чутьем он угадывал, когда нужно ретироваться, чтобы не надоесть. Это достоинство Сашкиной натуры было как нельзя более кстати. Так что скудный список дорожных развлечений взрослых пассажиров, в который входили игральные карты, кроссворды различных модификаций, чтение детективных историй и любовных романов, разговоры с попутчиками на разные житейские темы, или просто бездумное или глубоко задумчивое разглядывание проплывающего за окном пейзажа, был пополнен Сашкиной персоной. Он с готовностью включался в разговор, доверяя собеседнику свои незамысловатые думы, и очень пространно отвечал на вопросы, порой прихватывая другие области из собственной жизни. Настраиваясь на эту наивно- простодушную, непосредственную волну, взрослые тоже начинали немного фантазировать и привирать, пытаясь «надуть» Сашку. Но, не тут- то было!

 Сашка любил правду, и во всевозможных байках, которыми его потчевали все кому не лень, про бабу Ягу с лешим, про злого милиционера, забирающего всех маленьких мальчиков на перроне, про папку, будто бы втихаря от него, Сашки, съевшего аж две порции мороженого, он угадывал какое- то несоответствие и безапелляционно звонко говорил: «Врешь!» В этом емком словечке он подписывал бедолаге- рассказчику приговор, по которому провинившийся лишался на некоторое время доверия, на что неудачник пытался задобрить Сашку каким- ни будь подарочком, что бы вымолить желанное прощение.

 Однажды ранним утром меня окликнула соседка. Я открыла глаза и увидела в окне напротив розовое, словно снегириная грудь, небо, склонившееся к своему зеркальному отражению. Байкал вбирал в себя начинавшийся день и, казалось, что это застывшее омовение - часть природного ритуала под названием « Рождение Солнца». Говорить не хотелось и мы, завороженные зрелищем, созерцали молча. Также молча смотрел в окно и Сашка. Никто не знал долго ли он так сидит и кто его разбудил. Он тихо сидел на куче свернутых в рулон матрасов, поджав под себя голые коленки, и не отрываясь, смотрел на Байкал, пока папка снова не отнес его на постель, уверяя, что когда тот проснется, озеро все еще будет видно. Успокоенный этим обещанием, не отрывая взгляда от окна, Сашка позволил себя отнести, и вскоре затих, вероятно, заснув.
 
 Тоже засыпая, я подумала как же велика изначальная тяга человека к прекрасному! Навряд ли кто-то специально учил этого мальчугана так воспринимать гармонию природы. Может быть, это исключительное свойство Сашкиной души, но, скорее всего то самое что живет в нас уже до рождения. Говорят, еще не родившись, младенец способен отличить хорошую музыку от плохой и отозваться на нее соответствующим образом. А после… Чем и какими ощущениями руководствуется малыш, когда тянет свои ручонки к яркой игрушке, словно не замечая той, что попроще. Тогда почему же потом, со временем в некоторых из нас что- то наглухо закрывается, позволяя безжалостно губить, уничтожать, осквернять, вопреки здравому смыслу то, что должно делать нас лучше и возвышеннее? Я мысленно пожелала своему маленькому попутчику никогда не испытать этого страшного перерождения и заснула.
 
 Мне снились цветные сны, но в отличие от домашних эти, дорожные, выделялись излишней суетностью. В них все куда-то ехало, летело, плыло, в общем, двигалось в разных направлениях независимо от времени, места и потребности. Поэтому проснувшись, я с чувством облегчения поняла, что мой путь все также неизменно приближается к конечному пункту следования.

 Сашкиным конечным пунктом был Хабаровск. Весь вагон знал, что там живет не бабушка, как предполагалось, а некая Наташка. Это имя произносилось с гордостью и необыкновенной нежностью, и всем сразу становилось понятно, что у этой самой Наташки так здорово, что ехать куда-то в другое место совершенно недостойное занятие, по крайней мере, для него, Сашки. Поэтому, подъезжая к большому, шумному городу под названием Хабаровск, в мятой, но чистой рубашке, он выставился в полный рост в оконную раму и смотрел на всех «гоголем». Сашка вещал народу о том, что, наконец, приехал, и по-мужски пожимал протянутые руки, то и дело подставляя лицо навстречу теплому приветливому ветру, пытаясь первым увидеть долгожданный перрон.
 
 Заскрипев от натуги, поезд остановился и, помахав всем на прощанье растопыренной ладошкой, мальчуган исчез в тамбуре и, тут же вынырнув из вагона, серьезно и крепко держась за папкин чемодан, двинулся вслед за толпой, отхлынувшей от поезда в сторону вокзала. А я, пока не затерялась в людских водоворотах светлая круглая головенка, провожала его взглядом, мысленно приговаривая: « Счастливо тебе, Сашка!»