Абстракция

- Мишань, приходи ко мне, а? У нас сегодня будет праздник свободы!
- Что будет? – недоуменно спросил он.
- Праздник свободы!
- Это что? – он ещё не совсем проснулся и никак не мог понять, что подруга от него хочет.
- Ладно, приходи, увидишь. Жду тебя через час. Пока, – и она повесила трубку.
Мишка глянул на часы, чтобы запомнить время, и поплелся в ванную обливаться холодной водой – лишь после этого он смог окончательно проснуться и начал быстро собираться. Всё-таки, если любимая девушка просит – надо идти.
Дверь открылась после первого же звонка, и он невольно замер на месте, так и не переступив порог. Впрочем, было от чего.
Ника была одета в светлые, чуть потертые джинсы, обшитые бахромой и красную пушистую кофточку – так она никогда не одевалась. Только модная стрижка напоминала теперь её ту - суперсовременную и недосягаемую Нику. Сейчас же она выглядела просто и по-домашнему уютно. Даже макияжа не было заметно, хотя за всё время, что он её знал, он никогда ещё не видел её совсем не накрашенной.
- Ну что ж ты, Мишань? Проходи! – нетерпеливо проговорила она, - здравствуй!
- Здравствуй! – парень, наконец, вышел из ступора и протянул подруге букетик роз с ромашками – как она любила.
- Ой, спасибо! Это по какому случаю?
- В честь сегодняшнего дня – ты ведь сказала, что у нас будет праздник…
- А вообще-то мне просто захотелось подарить тебе цветы, – сознался он и зашел в квартиру, притворив за собой дверь. Запахло чем-то вкусным-вкусным и ему показалось, что он вновь очутился в деревне, когда ещё жива была прабабушка, от которой всегда пахло чем-то таким, вкусным.
- Проходи в мою комнату, я сейчас, - бросила Ника и скрылась в кухне.
Мишка зашел – и не сразу смог оправиться от нового потрясения. Здесь тоже ничего не напоминало ультрамодную, гордую и недосягаемую Нику. Всюду было множество горшочков с цветами и мягких игрушек, которые выглядывали со всех уголков. Диван был застелен светлым покрывалом, вручную вышитым по краю, такие же вышитые салфеточки прикрывали все прибитые к стенке полочки, сглаживая остроту углов…
- Что же ты опять стоишь, Мишаня? – спросила девушка, заходя в комнату, и это прозвучало почему-то наигранно весело и с некоторым внутренним напряжением.
Она тоже знала, что для него сегодня всё было потрясением. Никогда прежде не был он у неё дома – провожал до двери, и всё. Никогда прежде не видел он её такую. И она боялась. Он любил её ту - как же теперь отнесется к тому, что она совсем другая? Может, не стоило всё это затевать? Страшно…
- Я испекла пирог – меня ещё бабушка научила – и раздобыла к нему парного молока – будешь?
Он только кивнул, ещё не привыкнув к ней. Наблюдал, как она проворно застелила такой же вышитой скатеркой маленький столик у дивана, поставила на него большое блюдо с пирогом и глиняный кувшин (и где только взяла его?) с молоком да две чашечки с тарелочками. И опять умчалась, чтобы через минуту вернуться с подаренными им цветами и поставить их рядом, на рабочий стол.
- Ну, бери же, попробуй! – она нетерпеливо пододвинула ему тарелочку с куском пирога и зачем-то принялась теребить край скатерки.
Мишка послушно взял в рот кусочек и почему-то закрыл глаза. И снова ему почудилось, будто он, маленький, сидит в прабабушкином деревенском домике, подумалось, что вот сейчас и сама прабабушка подойдет, потреплет по голове теплой натруженной рукой, сейчас…
Эти видения длились всего несколько секунд, потом он открыл глаза и посмотрел на Нику. Обвёл взглядом всю её комнату и снова возвратился к ней – никогда ещё не казалась она ему такой красивой! Давно уже он не чувствовал себя так хорошо и уютно.
- Что ты на меня так смотришь? – не выдержала она его долгий взгляд. – Что-то не так? Тебе не нравится?
- Нет, мне всё нравится. Всё. И ты мне сегодня особенно нравишься.
Ника легко вздохнула и улыбнулась:
- Как хорошо! И праздник будет, - тихо добавила она.
- А всё-таки, какой у нас сегодня праздник? – спросил он, не услышав её последние слова, но вспомнив утренний разговор.
- Сегодня – праздник свободы, праздник окончания школы, если хочешь. Я так долго этого ждала!
- Почему? Ты так не любишь школу? Мне наоборот жаль, что всё закончилось. Я даже хотел бы, чтоб время немного возвратилось назад…
- Не то чтобы я не люблю школу – мне нравилось учиться, но… да, мне не за что было любить её… - девушка вздохнула и задумалась.
- Когда я закончила пятый класс, мы переехали жить в деревню, и я пошла в местную школу. Ты слышал, наверное, что дети бывают жестоки. Теперь я сама это знаю. Они не приняли меня, они меня ненавидели…
- Почему так?
- Я была городской, я жила в большом городе и знала его жизнь, после школы я снова должна была вернуться сюда, в город. А они – нет. Они росли в деревне, дальше они должны были получить в наследство от родителей их хозяйство, ухаживать за огородом, коровами и многочисленной домашней птицей – вот и весь мир, который у них был. Они с детства привыкали к нему, готовясь жить так же, как и их родители, потому что не видели возможности что-либо изменить. Они ненавидели город за то, что никогда не попадут туда. И ненавидели меня за то, что я была оттуда.
Первые дни они просто игнорировали меня, по негласному соглашению объявив мне бойкот, потом стали задираться, дергать за волосы, прятать портфель… но если бы только это! Вскоре им этого показалось мало – они начали меня бить. Подстерегали на улице, обступали целой оравой и били. Кто чем попадал – сумками, портфелями, кулаками и ногами…
Им было всё равно, куда ударить – по ноге, в живот, по груди или по лицу, главное – ударить. С каким-то странным наслаждением проделывали они этот ритуал - я не могла защититься, только старалась закрыть лицо. Я сжималась в комочек и ждала, пока это закончится. Не плакала. Да это было бесполезно – слёзы не могли их разжалобить, только подзадоривали. А я не хотела доставлять им удовольствие смеяться надо мной. Знаешь, мне кажется, что они били даже не столько меня, сколько город во мне…
- О, Боже! – выдохнул Миша, задыхаясь от бессильной ярости, - как они могли? – и, повинуясь внезапному порыву, вдруг обнял её, словно закрывая собой, и крепко-крепко прижал к себе, как бы говоря: Никому не отдам! Никому больше не позволю к тебе прикоснутся! Не оставлю…
- Дети жестоки, - повторила Ника. – Я была не такой, как они, слишком не такой…
- Неужели родители не замечали?
Она неопределенно пожала плечами:
- Видели, конечно – те синяки невозможно было скрыть, как я ни старалась. Тогда я говорила, что просто упала и ударилась.
- И они верили?! – изумился он.
- Не знаю, - снова пожала она плечами. – Мне кажется, они просто очень хотели верить – и потому только верили, понимаешь? Они боялись другого объяснения – и от этого ещё больше хотели мне верить.
- А вы не могли переехать?
- Вначале я тоже думала об этом. Я плакала и просила родителей вернуться в город, но нельзя было. Мама была больна, и ей просто необходимо было жить в деревне… Поэтому я терпела, только мечтала, чтобы это быстрее закончилось. Чтоб хотя бы не били! – он почувствовал, как она задрожала, словно вновь переживала тот детский ужас…
- Только в восьмом классе они понемногу перестали меня бить, в девятом вроде даже начали уважать – но всё равно я чувствовала, как они меня ненавидят.
Они сидели молча, и Мишка слегка укачивал подругу, успокаивая, пока она не затихла и не перестала дрожать.
- Теперь ты понимаешь, почему я не любила школу и не жалею, что закончила её? У меня там не осталось ничего, ничего, кроме…
- Да, хорошая, тише, тише!
Он смотрел на неё и не мог понять, как она, его хрупкая девочка, нашла в себе силы шесть лет жить в этом кошмаре – потому что маме нужна была деревенская жизнь – жить совсем одной, и не сломаться. Она снова заговорила, словно услышав его мысли.
- Было очень трудно, мне пришлось изменить всю себя. Я закрылась от них, словно черепашка в своем панцире. Я стала другой. Мне пришлось сломать в себе всё, весь свой мир – и построить его заново. Другой. Вот это было самым трудным: мне не нравилась эта новая я, но я должна была оставаться такой. И сейчас я тоже не совсем такая, как раньше, ещё до того – но это уже нельзя изменить, слишком долго я была другой.
Я когда-нибудь покажу тебе свои рисунки – я рисую абстракцию. Не знаю, поймёшь ли ты меня… Я не могу рисовать, как другие, пейзажи там всякие, портреты, натюрморты – я вижу мир совсем по-другому. Даже когда я иду по улице, то не замечаю её. Нет, не то чтобы я ничего не вижу – я вижу всё, но как бы отгораживаюсь от всего этого. Понимаешь? – она заглянула ему в глаза и грустно вздохнула, - нет, я вижу, что не понимаешь.
- Вот смотри: получается, что я иду по улице и знаю, что вон в том доме, во-он за теми окошками меня ждут, меня любят – и я вижу только их, не обращая внимания на всё остальное. У тебя когда-нибудь было такое?
- Да, - тихо сказал он, зарываясь лицом в её модно подстриженные волосы и осыпая их поцелуями. Теперь он любил её, кажется, ещё больше, и словно боялся выпустить из своих объятий.
- Да, я тебя понимаю, я всегда, всегда пойму тебя…
- Спасибо, Мишаня, - шепнула она, а по щеке скатилась, оставляя за собой мокрый след, маленькая капелька, хотя Ника давно уже разучилась плакать…
 
 21 сентября 2001 г.