Стихи бывшего поэта

1. Начало
2. «Роскошное солнце, как атом…»
3. Двое из штрафбата
4. Шесть дней по Жигулям
5. Прощание
6. «Годы разметнулись между нами…»
7. Маяковскому
8. «Моя последняя любовь…»
9. Обратный отсчёт («Надежда»)
10. Придворный учитель
11. Издержки дарвинизма
12. Раздвоение
13. Старый поэт
14. «Ну, а к концу…»


1. НАЧАЛО

А завтра ты снова меня простишь
и снова, как пленных на милость,
к тебе поведу – ты судьбу их решишь –
стихов моих свет и наивность.

Мальчишка! Ну что я опять натворил,
откуда из книги, из песни?
Беспутный пьянчуга заворожил
или святоша-кудесник?

Бегом, по перилам, к знакомым дверям!
Стихи – что стихи? Экспансивность.
И всё-таки, знаешь, прости меня.
Прости меня за наивность.

1965


2.

Роскошное солнце, как атом
орбитой лучей разодето,
тянулось встревоженным братом:
«Богиня!» - кричали поэты.

А мне б тебя – на ладонях
по сумасшедшему лету,
нести, как святую мадонну –
косматых веков эстафету,

нести, как улыбку к больному,
как крохотно-нежное сердце,
звучаньем баюкать слов новых,
впадая в отважное детство,

про дальние-дальние страны,
про роботов, славных и грустных,
про мир незнакомых романов,
про Марс и морскую капусту…

По солнечным бликам уйдём мы,
пусть жмурятся парки под ветром
и в рощах, дождём осаждённых,
«богиня!» - пусть рыщут поэты.

1965


3. ДВОЕ ИЗ ШТРАФБАТА

Отрадной местью наступленье грянет
за всех напрасно сгинувших солдат,
но сколько до войны погибло братьев,
и кто остался в этом виноват?..

Молчат об этом, курят, губы муча,
перед атакой в щели земляной,
скупая радость льёт слезою жгучей:
они, как прежде, на передовой,
пускай "дела" в картонных папках лживы,
пусть нет былого званья и наград,–
единым духом с родиной счастливы,
и нет обид, когда звучит набат…

Тянулся к небу стон земли зажжённой,
редела рота под шрапным огнём, -
вы их за всё тогда простите, жёны, –
в атаку вновь они пошли вдвоём,
пшли вдвоём, сжимая сталь в ладонях,
в одном упрямом и хмельном «вперёд!»,
и ярость, как в гражданскую «по коням!»
их командармом дорогим ведёт…

Им ветер ворошил виски седые,
тоскливо пел, куда-то торопил,
и шла пехота через клочья дыма
по их следам на выжженной степи.

1966


4. ШЕСТЬ ДНЕЙ ПО ЖИГУЛЯМ
(или подготовка к экзаменам
в Куйбышевский авиационный институт)

Куда сбежать от суматошных дней,
от беготни домов в машинном гуле,
от толстых книг, от слов и от людей?

Хлыстами в небе провода тянулись,
асфальт курился у помойных ям
и улочки до Волги спины гнули.

Советовал на этот счёт Хайям:
коль вам постыло всё – напиться новым…
Нет, не вином – здесь и гроша не дам.

Вот если б лес, да горы, да просторы,
да эдакое что-нибудь свершить…
Куда? Самарские леса знакомы,

по ним на лыжах я любил бродить.
Рванём-ка в Жигули – предел мечтаний!
Одной особе, правда, говорить

мне было неохота «до свиданья».
Ушёл без слов – молчанью гимн пою:
глядишь, и не заметишь расставанья…

Обрывом вверх – и солнце на краю.
Мы с ним толково шар земной обсудим
и проведём на нём судьбу мою.

Да о делах своих не позабудем:
ему в обход, мне в ночь идти пора.
Устав, к теплу земли приникнуть грудью,

под ладный треск весёлого костра
чернеет лес, заворожённый песней,
здесь девственность долин, здесь вечера

и в них размах цветов в закате тесном,
и треск тревожный в темноте густой…
Мир по утрам вставал всё неизвестней –

я шёл в него, пленённый красотой,
в горячке слов – отныне негасимых,
смятенный и беременный душой

и знал отныне, где мне черпать силы:
тогда, в том неразменянном году,
со мной, как мать, природа говорила.

О, песнь моя! В тебе себя найду,
а будет что не так, - не обессудьте.
В пыли дорожной по реке пройду –

соскучился по вас. Привет вам, люди!

1966


5. ПРОЩАНИЕ

В сутолоке
говорили о чём-то
по пустякам,
поглядывали на часы,
немели.
А самое важное –
там, внутри,
и я боялся смотреть
прямо в глаза
и снова заметить что-то
мучительно новое,
ускользающее…
А во мне другое «что-то»
сжималось
и тяжелели губы
от других, невысказанных слов.
Ну, что ж оно раньше молчало?
А когда поезд –
беззаботный мальчишка –
смешно загудев,
зашлёпал по дождю колёсами
и увёз,
я ушёл в дома,
засунув руки в карманы,
серьёзный и большой –
я почему-то всегда большой
без тебя.
Ты, наверно, думаешь,
мне светло,
я свечусь от собственного чувства
мирно, прилежно…
Да нет же!
Я – как фонарь,
как луч от фонаря,
светил вот, долго-долго,
а сам оставался вот так,
в мокрой темноте,
как этот дождь,
как эти брошенные автомашины…
Ну, ничего, напридумаю дел
и уж как-нибудь один.
Не привыкать.
А листья трепещут где-то
по взмыленным облакам –
осенние минареты…

1966


6.

Годы разметнулись между нами, -
полно, мне тебя уж не достать…
Девушку с прекрасными губами
ты позволишь мне поцеловать?

Больше мне тебя, увы, не встретить –
молодость, понурившись, стоит.
Кто же виноват, что губы эти
так сейчас похожи на твои?

Ты позволишь, милая, я знаю,
ведь тебе не просто сознавать,
что я, с детства нежность понимая,
никого не смел поцеловать.

Далеко, ох, как же далеко ты -
вдруг хмельной тоской в груди сошлось
всё, чем жил – те светлые заботы…
Как любить нескладно привелось!

Девушка глядит, вконец смущаясь,
пальцы в ожиданье теребя…
Губы не твои. Мне показалось.
И глаза не те, что у тебя.

1972


7. МАЯКОВСКОМУ

Ты о боях в Мадриде
не узнал,
в войну полков бы стоил
стих твой броский…
Фашизм – он только шею подымал,
когда ты застрелился,
Маяковский.

Да что б там ни пришлось
тебе стерпеть
в наш век надежд
и армий подлецов –
достойней в тыщу раз
так умереть,
как Бабель, Мейерхольд
или Кольцов!

…И всё ж я им
по-прежнему раним,
я им по-прежнему
прекрасно болен.
Пойдём, мой друг,
нахмурясь, помолчим
у гулких стен
умолкших колоколен.

1978


8.

Моя последняя любовь –
шум тополей, июльский ветер…
Фонарь качался за листвой –
тень от него – длиной в столетье.
Нам ложь казалась пустяком –
с ней свыклись, роль свою играя,
и очистительным огнём
была для нас любовь святая.
Ну, а потом – разлуки меч,
границы, расстоянья, годы…
Шальную радость редких встреч
сменяло расставаний горе.
О, одиночества майдан,
моё чистилище лихое, –
надежд богатый караван
был снаряжён моей судьбою…
Любовь последняя моя –
нет, ни за что я не поверю!
Фонарь. Качается земля.
Июльский ветер. Шум деревьев.

1982


9. ОБРАТНЫЙ ОТСЧЁТ

Я столько месяцев в тоске
и столько месяцев в надежде –
надолго, навсегда, навечно –
всё строил замки на песке.

Моя бедовая беда
и мука мутная на пару –
я пил, хмелея, их отраву…
«Надежда – три! Надежда два!..»

Нам лишь мгновение дано
для счастья в этой жизни бренной,
надежда – вечна во Вселенной…
«Надежда – раз! Надежда – ноль!»

УСПЕШНЫЙ ПОЛЁТ НАДЕЖДЫ
В КОСМИЧЕСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ
(репортаж)

ДИКТОР: Сегодня, …надцатого бря-бря-бря 19..года, состоялся небывалый запуск космического корабля «Надежда» с неуправляемым экипажем на борту! Это блестящая победа российской науки, техники и народного хозяйства! Слушайте голос «Надежды»:
НАДЕЖДА: Уа-уа-уа!
ДИКТОР: Восторженная планета аплодирует! Поступили первые отклики из-за рубежа!
«НЬЮ-ЙОРК ГЕРАЛЬД ТРИБЮН»: О, йез! Шоу маст гоу он!
«МОНД»: О, се си бо!
«ПАИС»: Бесаме мучо!
«СИНЬХУА»: Тысяча лет памяти председателю Мао и надежде между нашими народами!
ДИКТОР: Рекордный полёт корабля успешно завершён! «Надежда» навернулась в заданный район акватории Мирового океана! Страна гордится безымянными героями!

(Далее должен был следовать романс «Прощание с надеждой», который автору, слава Богу, хватило ума не написать).

1982


10. ПРИДВОРНЫЙ УЧИТЕЛЬ

Моя маленькая королева
решила оставить меня в живых,
хотя ей очень не советовали это делать
маркиз Караджо Дулса,
барон Дуребосес
и мясник Маччо Калабозо,
первый богач нашего королевства.

Вина моя состояла в том,
что вместо астрологии,
геральдики и оккультных наук
я попробовал рассказать королеве
историю человеческих страданий
всех времён и народов.

Палач сделал мне горб
и выдал дурацкий колпак –
отныне я должен был только
развлекать мою королеву:
петь ей песни,
водить на фильмы Феллини
и Пазолини,
а ещё в дворцовый зоопарк –
постыдную выставку
цепей и клеток.

Но настанет день,
когда народ,
осатанев от глупости,
жестокости и бездушия,
пойдёт на штурм дворцов,
швыряя камнями в вертолёты,
плюющиеся напалмом…
Я буду с той толпой:
может, тогда мне удастся
хотя бы одного человека,
хотя б одного на всём белом свете
сделать хоть чуть-чуть,
хоть самую малость
добрее.

1982


11. ИЗДЕРЖКИ ДАРВИНИЗМА

Встаёт несчастье злом отпетым
у всех поэтов за спиной –
иль оттого ты стал поэтом,
что быть счастливым не дано?..

Судя-рядя людей по чину,
царит естественный отбор:
чуть что – и наш приятель сгинул,
а процветает плут и вор.

Рабам любви, певцам свободы,
нам катехизис – не указ.
Велик ли грех? Но, Боже подлый,
за что ж ты так изводишь нас!

Из поколенья в поколенье
мы с двух сторон пытаем рок:
и влюблены, и прём в сраженья
за вечно битое добро.

1982


12. РАЗДВОЕНИЕ

Безудержно-дерзкой
усмешкой твоей
я напрочь разбит – и увенчан…
Бежать? – и гадать,
то ли стал я мудрей,
то ль глупостью новой отмечен.

А параллельно –
на радость врагу,
чертям перелётным вдогонку
за юбкой, за ступой –
я те смогу! –
отчаянный взлёт по бетонке.

Тащусь и хриплю,
тыча в небо перстом, –
и с неба
паду всенародно –
зачем? – о, затем,
чтоб поведать о том,
что там – в улыбке Джоконды.

1985


13. СТАРЫЙ ПОЭТ

Чередой его лет
серый полдень заставлен,
неприкаян и сед
он к столетью приставлен.
Укатали осла
закудыкины горки,
за крутые дела
его били «шестёрки».
Выжил не без потерь,
вечно болен и беден.
Он, как евнух, теперь
совершенно безвреден.

1987


14.

…Ну, а к концу
буду старый ворчун,
но не смогу
от людей запереться, -
я подарил бы вам
тысячу струн,
тысячу струн
и моё сердце.

1966

Куйбышев (Самара) - Москва