Последняя глава

 Не мертво то, что в вечности живет,
 Со смертью времени и смерть умрет.
 
 Г. Ф. Лавкрафт.


 Пятнадцать лет, долгие мучительные пятнадцать лет я являюсь добровольным пленником собственного дома, но скоро все прекратится. Не Смерть заберет мою страждущую душу, но сила премного могущественнее. Я не боюсь своего последнего путешествия, своего последнего пристанища, к которому стремился всю жизнь и видел во снах все эти годы, – чувство страха покинуло мою нервную систему, ибо я создатель того, что невозможно вынести обычному рассудку. Когда я допишу последние страницы этой книги, меня не станет, и никто более не вспомнит о моем былом существовании. Это не будет самоубийством, просто переход в мир Иной, справедливый и первозданный, неизведанный и неприкосновенный, ни одно животное тело, ни один человеческий разум не способны постичь его прекрасную сущность, ощутить его бессмертную живость, объять безвременные пространства его…
 Мое тело сводит от непрерывного сидения, в глазах все расплывается, но это даже к лучшему – я больше не могу видеть ужасный пейзаж, убивающий своей серостью и скукой: проклятые четыре стены, разбитые в порыве бешенства фотографии с изображениями недалеких предков, диван, письменный стол и ни одного окна, ни одной двери во внешний мир. Когда-то я сам выбрал такую планировку комнаты для того, чтобы уличный шум не отрывал меня от работы, но это было давно, теперь же я не могу переносить этой тишины, она убивает меня. Дверь позади меня ведет в прихожую, оттуда еще одна – на улицу… Так много дверей, так много границ нужно преодолеть, чтобы попасть всего лишь во внешний мир. Только к чему он мне с его движением, течением времени, безумством мыслей и недостатком чувств? Я очень скоро обрету вечное блаженство, буду первым среди людей, истинным гением, нашедшим путь к бессмертию всего лишь через бегство. Я бы хотел передать мое достижение людям, но, боюсь, среди них нет достойных вечности…
 Все началось очень давно, когда я был всего лишь неопытным мальчишкой, до безумия гордящимся своими пробами пера. Рассказы лились и лились из глубин моего сознания, а я придавал им воспринимаемую форму, записывая в свои многочисленные тетради, создавал рукописные сборники, перечитывал их, все больше и больше убеждаясь в том, что они стоят существования. Я жаждал славы и преклонения перед моим гением, был уверен в себе, и каково же было мое разочарование, когда мне отказали в издательстве моей книги. Будучи вне себя от злости, я рвал на себе волосы, кричал, называл их ублюдками, бездарностями, говорил, что они не способны меня понять, что они на множество порядков ниже меня, но в ответ получал только безжалостные насмешки. Несмотря ни на что, воля все же заслоняла уныние, ручей моего творчества бил ключом, и перо не уставало рисовать разнообразные картины. Я чувствовал себя настоящим богом, воплотившимся в невзрачном тесном человеческом теле, ведь благодаря мне появлялись на свет миры, измерения, растения, животные, ранее не существовавшие. День за днем, не зная отдыха и усталости, я творил, осознавая, что обязан дойти до цели, забывая про все тернии на долгом пути, ведь впереди меня ждут светлые звезды…
 «Кому нужны твои детские сказки» - говорили мне, насмехались и не желали поднять себя на высоту воображения и бессмертной фантазии, погружаясь все глубже в грязь противной реальности. Что мешало им открыть для себя порталы в иные миры, для меня до сих пор остается загадкой, ведь что может быть проще этого.
 Я не призывал их к созиданию, ибо для этого воистину необходимо искусство, я созидал сам и дарил людям миры один за другим, город за городом, но все усилия были тщетны. Мне приходилось покидать земное пространство все чаще ради спасения моих драгоценных созданий, которые безвозвратно погибнут, если память хотя бы одного человека не будет касаться их границ…
 Время безжалостно бежало вперед, изменяя мою внешность и изничтожая мои силы. Вместе со мной претерпевали изменения и мои миры – они приобретали мрачные, уродливые формы, порой теряя даже материальность, четкость. Чтобы отомстить четвертому измерению, игравшему со мной в свою жестокую игру, я лишал их времени, оставляя лишь бесформенное пространство. Искусствоведы назвали бы это импрессионизмом, сюрреализмом, имажинизмом, нашли бы новые имена, если мои создания были бы им понятны, а так же лишены души жизни, как и все творения мастеров этих жанров. Безусловно, их творения были обоняемы, осязаемы, видимы, слышимы, чего нельзя сказать о моих – они зарождали седьмое чувство, восьмое, многие другие, тем самым, пугая посредственные личности и возвышаясь над всем существующим. Старея телом, но, обладая великой, неиссякаемой душевной силой, я вновь и вновь отправлял рукописи во все издательства страны, тая надежду на понимание, но вновь и вновь я слышал отказы, насыщенные причинами самого неправдоподобного характера: скука, богохульство, непонятность, даже невменяемость. Но что есть безумие в нашем мире, как не отличие, непохожесть, отхождение от общепринятых стереотипов. Невменяем тот, кто придумал этот термин, а не тот, кто по своей натуре подходит под его определение…
 В итоге я стал замкнутым в себе, не выходил из дома и писал, писал, нередко забывая о еде и сне. Благо, отцовское наследство было достаточным, и, медленно опустошая банковский счет, нужды я никогда не испытывал. Да и много ли мне было нужно: чернила, бумага, немного еды и конверты – составляющие моей скучной жизни. О поиске спутницы я никогда не задумывался – у меня не было времени задумываться о пустяках, от меня зависела судьба тысяч миров, живущих в моих тетрадях и еще не рожденных, а лишь зарождавшихся в моем сознании. Я не дорожил своей жизнью и не боялся прожить ее бездарно, ведь что наша жизнь, как не увертюра грандиозной оперы бытия, которая после смертельного мига дарует мелодичные ноты блаженства. Я ждал этого с нетерпением, как ждет влюбленный юноша свидания со своей единственной и неповторимой после долгого расставания, однако провидение не торопилось открывать мне двери, и приходилось терпеливо ждать момента истины (ибо только в мгновение смерти дух человека, покидающий заключение мысли, обретает способность познания всех истин, сокрытых от нашего понимания жизненной пеленой тайны), мрачно, самовлюбленно и самодостаточно упиваться присутствием моих драгоценных миров, которые в своем развитии достигали уровня живого существа. Они впитывали в себя мои соки, и я щедро, с радостью отдавал их, развивались и захлестывали меня своим превосходством. Я был влюблен в них. Во все сразу. Ведь они были моими творениями и всецело зависели от меня, меня, единственного гения, способного воспринять нечто…
 Осознание собственного величия грело мне душу, но не давало полного удовлетворения – я жаждал исполнения мечты найти читателя, готового разделить со мной бремя ответственности и питать мои создания так же, как питал их я. Вокруг таких не было. Отчаяние убивало меня безжалостно и безропотно – что может быть убийственней отчаяния – и, казалось, выхода не было, но судьба распорядилась иначе, сжалившись надо мной и моим разумом. Выход объявился сам собой, он нашел меня, так как нуждался во мне не менее чем я в нем. Пятнадцать лет назад я увидел до красоты ужасающий сон, который принесет мне спасение с последними строками этой главы. Он был исполнен великолепия, которое не могло породить даже мое могущественное воображение, идеальных картин, излучающих гармонию и изменяющих все представления об утопиях и идеалах. Я осознал, что есть некто, истинный гений – Великий Создатель Миров, подобный мне и в то же время несоизмеримо выше. Его недосягаемость породила во мне желание увидеть его, прикоснуться к его гению, назвать его своим учителем. Был ли то Бог, Дьявол, ангел, демон, я не чувствовал разницы, но был уверен, что он есть, и он могущественнее всех земных богов, вместе взятых. Я был готов покориться, только ему. Господь дарует людям мир, который зовется раем, Дьявол дарует мир, который зовется адом. Люди принимают их с радостью и безрассудством, считая эталонами красоты, пределами, идеалами. Я же говорю, что красоте предела нет. И живу этим…
 Я измучен одиночеством, но счастлив, что не вижу кошмарной яви и грязи, не чувствую тошнотворного смрада города. Город смердит. Что может быть отвратнее лица Тщеславия, повадок Самовлюбленности, взгляда Жадности или Коварства, улыбки лести, которые наполнили его до краев. Скрываясь от чувства, они становятся еще явственней, еще уродливей. Но я свободен от этой вони. Воздух вокруг меня наполнен благовонной смесью жасмина, ладана, сандала, опия и других ароматов. Они создают атмосферу, необходимую для моих созданий. Кто-то назовет это наркоманией, зависимостью, но я-то знаю, что свечи и масла мне нужны по другой, вполне конкретной причине – они как окно между Землей и моими мирами, тонкая нить запаха, связующая реальное и прекрасную фантазию. Она не уводит меня туда, а лишь показывает, будто дразнит картинами и чувствами, сотнями новых чувств сильнее любви, ненависти, восторга и других, таких же приземленных и несовершенных…
 О, сон, о, прекрасный сон, поведавший мне о великом способе, ты осчастливил меня и подарил мне надежду на жизнь, на изучение прекраснейшего из искусств – искусства создания. Мое сердце ужасно болит то ли от нетерпения, то ли из-за моего образа жизни, но осталось совсем немного. Еще несколько минут, и я окажусь там, где Он протянет мне свою руку и покажет Его миры, лучше, несомненно, лучше моих. Потом мы вместе будем искать похожих на нас и делить с ними счастливое бремя создания и ответственности. А вдруг Он не один? Что, если Их много, и я буду одним из них, и мириады, мириады миров найдут пристанище в моем разуме и насытятся мной, а я ими…
 Книга, лежащая сейчас передо мной – и есть тот самый коридор в Иное, созданный моей рукой и моим сознанием. Пятнадцать лет миновало с тех пор, как я начал описывать себя с другой стороны, я описывал его, создавшего меня, но не того, первозданного, а которого создал он сам. Эта книга не имеет никакой литературной ценности, но является великой по другой причине. Как свеча рисует бесконечный коридор, ведущий в бездну неизвестности, способный свести с ума, неосязаемый и все же реальный. Так я рисовал коридор из нескончаемых книг и моих миров, который приведет меня в то непознанное и неведомое, куда я стремился всю мою скучную жизнь. Зачем мне, гению пытаться подарить миры бездарным людям, не способным воспринять их должным образом, не готовых отдаться их и моему величию, когда мои создания могут ласкать разум божественного, духовного, может, даже нематериального гения Иного. Они никогда не оценят того, чего лишатся сегодня. Каждый делает свой выбор, и они его сделали, и я его сделал…
 Мое сердце разрывается от бешеной боли, но я уже догнал время, и Он, Они уже рядом. Я уже чувствую их дыхание, шепот над самым ухом. Слова пока совсем неразличимы, но с каждой секундой их разобрать становится все легче. Вот Они коснулись моего плеча. Как холодно. Вокруг огни всех цветов, они искрятся, затухают, вновь загораются. Они заслоняют мне взор, я не могу следить за почерком, но продолжаю писать. Легкое прикосновение перехватывает дыхание… трудно дышать… еще труднее выводить проклятые буквы. Но уже конец, уже все. Это последняя страница последней главы величайшей книги, открывшей проход в Иное. Этого не смогли сделать создатели библии, не смог Нострадамус, Будда, Алхазред, но я – единственный гений, смогу и скоро стану обладателем истины. Я смеюсь над всеми, кто смеялся надо мной ранее. Воистину хорошо смеется последний. Я – первый, и моя судьба стать последним, с помощью огня навсегда закрыть за собой дверь, ведущую к бессмертию. Как все изменилось. Вокруг слишком светло, и я уже пишу вслепую. Я теряю чувствительность, но все же успею. Я должен. Эти врата, они открыты для меня, за ними темнота, но это лишь коридор, лишь коридор между мной и Иным. Как свеча… как свеча…
 Но нет, постой, нет!..
 Какая глупая, фатальная, смертельная ошибка. И исправить ее уже нет возможности. Нет мне прощения и некому меня простить – Они меня покинули. Я уже уношусь туда, но вдруг понимаю… как свеча между двумя зеркалами: он бесконечен! Только не вечность, только не одиночество… опять.
 Где вы, миры, не оставляйте меня здесь. Я не хочу быть одиноким, не хочу! Снова шепот, но уже другой, четкий, легко различимый, он гласит мне: «Да будет так… да будет так… да будет так…». Глупая, глупая смертельная ошибка, безрассудство радости, но я – гений, я – гений, я…