Демократы

ДЕМОКРАТЫ
(Драма написана в 1991 году.)

Действующие лица :

Горбачев Михаил Сергеевич, президент СССР
Раиса Максимовна, его жена
Хоботов, личный врач Горбачева
Ельцин Борис Николаевич, президент РСФСР
Руцкой, вице-президент РСФСР
Хасбулатов, заместитель Председателя Верховного Совета РСФСР
Попов Гавриил Харитонович, мэр Москвы
Собчак Анатолий Иванович, мэр Ленинграда
Станкевич Сергей Борисович, зам. Предс. Московского гор. Совета
Афанасьев Юрий Николаевич, известный историк, депутат
Травкин Н.И., лидер движения "Демократическая Россия"
Галина Старовойтова , народный депутат СССР и РСФСР
Евгений Евтушенко , известный поэт, народный депутат СССР
Татьяна Толстая , известная писательница
Солженицын Александр Исаевич, известный писатель-антикоммунист
Наина Ельцина, жена Б.Н.Ельцина
Людмила Нарусова, жена Собчака
Супруга Попова
Офросимова Анастасия Дмитриевна, родственница Ельциных, 70 лет.
Аня, ее внучка, 17 лет
Трофимов, поэт-импровизатор
Фирсов, лакей на даче Ельциных, 65 лет
Яша, 20 лет.
Наташа, прислуга на даче Ельциных, 35 лет
Пуговицын, человек из охраны Ельцина


Место действия - Подмосковье, дача Ельцина
Время действия - конец июня 1991 г.



ПРОЛОГ

Спальная комната дачи Горбачевых. В ней широкая кровать. На кровати лежат, спят Горбачев и его жена. Утро. Горбачев просыпается раньше. Раиса Максимовна еще спит; лежит, отвернувшись от него и немного на груди, немного на животе, рука на подушке. Он лежит на спине, смотрит в потолок.

Горбачев (тихо): Эх, народ, народ ...
Раиса Максимовна (шевелится, сопит несильно; спросонок): Ты что-то сказал?
Горбачев: Нет, Рая, я про себя ...
Раиса Максимовна: Что про себя? (медленно поворачивается на спину) Хорошо или плохо про себя?
Горбачев: А ты как думаешь? (поворачивает голову к ней и смотрит)
Раиса Максимовна: Думаю, что ты о себе не можешь плохо думать. Так, иногда находит на тебя, когда долго сидишь и слушаешь, что тебе от Крючкова поступает.
Горбачев: Не надо слушать, по-твоему? Так?
Раиса Максимовна: Слушай, но - не мучай себя.
Горбачев: Я тоже человек, как и все. А иногда такое услышишь! (немного раздраженно) Говорят: и фашист, и подонок, и Змей Горыныч (морщит нос)...Ельцина вон избрали президентом, а я - если бы был выдвинут рядом с ним на этот пост - избрали бы меня? А кто больше для страны сделал? Ельцин только болтает, либерал ... Мне иногда кажется, что и ты бы выбрала Ельцина, если бы ...
Раиса Максимовна: Если бы что? (подбородок прижала к груди, колупает ногти)
Горбачев: Знаешь что. (раздраженно, морща слегка нос)
Раиса Максимовна: Ты сегодня плохо спал? Опять видел сон, как Старовойтова кричала: "Приведите Гдляна!" и бегала вокруг трибуны?
Горбачев: Что, и тебе уже этот анекдот рассказали? Спал я хорошо. Проснулся плохо!
Раиса Максимовна: Рядом со мной? Ну иди в свою комнату!
Горбачев: Ладно, не драматизируй!
Раиса Максимовна: Я тоже знаю много, не меньше тебя ... И слышу тоже много чего. Но не переживаю, а живу, пользуюсь благами - и совесть не мучает меня ... Да и тебя тоже ... Ты же проглотишь любого, а потом скажешь: мало, голоден.
Горбачев: Вот и ты мне говоришь.
Раиса Максимовна: Да, я знаю, ты вчера весь вечер слушал, что там было у Ельцина. Ну и что там было? Вынюхала твоя душенька что-нибудь? Не появилось ли на горизонте Илейки Муромца? (узит прорези между веками и смотрит на Горбачева) В каком селе он, в какой земле? Ты же на самом деле уже свыкся давно с тем, что тебя Змеем Горынычем в народе, и не только в народе, зовут. Что совесть? Тебе неплохо, вот и вся совесть. Зачем нужна она, когда неплохо? Совесть нужна тем, кому плохо.
Горбачев: Совесть просыпается, когда грозит опасность, когда будущее рисуется в мрачных, темных тонах, ты это знаешь. Вчера я весь вечер слушал разговоры у Ельцина и потому только спал хорошо, что устал.
Раиса Максимовна: Чем кончились эти разговоры?
Горбачев: Я пошел спать тогда, когда та ... глупая старуха назвала меня ... сволочью ... Я думал, что она поймет мое значение в истории государства и не посмеет сказать обо мне.
Раиса Максимовна: И это причина для переживаний? (облизывает губы)
Горбачев: Там еще читали поэму, импровизацию. Я так и не понял - кто же ее автор.
Раиса Максимовна: Успокойся, пусть Крючкав выясняет, а то снова расходятся нервы.
Горбачев: Ты тоже смотришь на меня, как на ...
Раиса Максимовна: Как на кого?.. Договаривай ... На Змея Горыныча?
Горбачев: Ну, ты тоже - змейка.
Раиса Максимовна: Я знаю, что моя любовь тебя уже давно не греет. Ну ... что ты встаешь?.. Боже, как ты дрожишь весь!.. Дать таблетку?
Горбачев (сидит на кровати, опустив ноги на пол, дрожит): Что мне твои таблетки!
Раиса Максимовна: Позвать твоего врача? ( Горбачев молчит, время от времени его охватывает дрожь) Я позову врача (снимает трубку) Алло!.. Хоботова сюда!.. Сейчас придет Хоботов ...Я выйду, оденусь, приготовлю себя. (надевает шелковый халат, выходит)

[Горбачев сидит на кровати, дрожит время от времени. Вскоре входит Хоботов.]

Хоботов: Ну что такое, Михал Серегеевич?.. Волнуетесь?
Горбачев (дрожит):Да.
Хоботов: Так, волнуетесь ... Что тревожит?
Горбачев: Народ ... народ ...
Хоботов ( у него волосы с проседью, очки): Так, народ ...( сидит на стуле, держит руку на колене у Горбачева) На народ у нас есть Язов ... Язов не волнуется ... Еще что, Михал Сергеевич? Мы, психиатры, лучшие духовники. Святые отцы - это для невежд ... Не скрывайте, Михал Сергеевич ... Что еще беспокоит?
Горбачев: Я боюсь, что ко мне вот так войдет когда-нибудь Язов, увидит в таком состоянии и объявит недееспособным, скажет, что не гожусь управлять государством. (опять дрожит)
Хоботов: Так, придет Язов и увидит ... Еще что?.. Чем больше вы мне скажете, тем быстрее пройдет ваше волнение ... Язов - человек военный, а у нас, психиатров, и на военных найдется средство ... Михал Сергеевич, вас еще что-то волнует, не скрывайте ... Что вы делали вчера?..
Горбачев: Весь вечер слушал разгворы у Ельцина.
Хоботов: О чем были разговоры?
Горбачев: О политике, литературе.
Хоботов: О вас говорили?
Горбачев: Почти все время.
Хоботов: Говорили все время о вас ... Хорошо?.. Плохо?..
Горбачев: Плохо говорили.
Хоботов: Так, плохо говорили ... Ну, мы возьмем у Крючкова запись этих разговоров и исследуем, что в них так вас беспокоит ... Так, все Михал Сергеевич?.. Я вижу, что вы еще волнуетесь ... Ну, Михал Сергеевич, дорогой, скажите, что вас еще тревожит?
Горбачев: Я чувствую, что где-то сидит. ( слегка морщит нос)
Хоботов: Так, сидит ... Кто сидит?
Горбачев: Не знаю ...
Хоботов: Так, сидит ... И что делает?
Горбачев: Пишет.
Хоботов: О вас?
Горбачев: Да.
Хоботов: Правду пишет?.. Ну, Михал Сергеевич, говорите ... Правду пишет?
Горбачев: Да. (плачет)
Хоботов ( подперев лоб рукой, смотрит немного в сторону и в потолок; задумавшись): Кто ж у нас из писателей пишет о вас правду?.. Ну ладно, Михал Сергеевич, не беспокойтесь, найдем мы этого ... писателя правды. От нас ничего не укроется ... И будет он у нас до конца своих дней ... Найдем мы его, не волнуйтесь. А вам я советую отвлечься немного от дел, от слушания разговоров у Ельцина и съездить куда-нибудь отдохнуть, в Крым, например. Теперь такая жара, лето ... На море покупаетесь.

[Входит Раиса Максимовна Горбачева]

Раиса Максимовна: Ну что наш больной?
Хоботов: (встает, кланяется) Больному лучше, Раиса Максимовна, он уже не волнуется ... Я советую съездить вам в Крым или еще куда, отдохнуть ... Хорошо вам сегодня провести день, без стрессов, без нагрузок, перегрузок. ( кланяется обоим и уходит)
Раиса Максимовна: Ну что, успокоился?..Лежит довольный, губки сложил трубочкой, хоботком ...

= Занавес =


ВЕЧЕР У ЕЛЬЦИНА

Большая комната дачи Ельциных. Время - около семи вечера. За окнами еще светло. Дорогая мебель, кресла, столики, в дальнем углу телевизор. Но в комнате просторно. Фирсов прибирает, смахивает пыль кое-где, ходит слегка сгорбившись. Входит Аня, идет к телевизору.
Аня: Вы все возитесь, дедушка? (включает телевизор)
Фирсов: Скоро начнут съезжаться гости.
Аня: Почему Яша вам не помогает?
Фирсов: Да вот, не помогает, все хитрит, непоседа. Кажись, купаться пошел на речку. Борис Николаевич взял нахаленка и держит. Чего в нем нашел?

Аня уже не слушает Фирсова, смотрит телевизор. Там выступает Хазанов.
Хазанов: " Горбачев. А теперь начинаем прения по моему докладу. Слово имеет депутат Афанасьев Юрий Николаевич. Афанасьев. Уважаемые депутаты! В докладе, к моему глубокому сожалению, не прозвучало отношение докладчика к тому догматическому учению, к той идеологии, которая господствовала в нашей стране 70 лет. Горбачев. Прозвучало. Афанасьев. Вот у меня на листке пометки, Михал Серегеевич. Горбачев. У меня вот тут сотни листков с пометками. Вы придите, я их вам все покажу. Но я могу и повторить свое мнение по этому вопросу для тех, кто не умеет внимательно слушать. Дважды два будет не четыре и вообще не число, как утверждают некоторые, а - стеариновая свечка. И альтернативы этому нет".
Аня улыбается. Входит Ельцин, за ним Анастасия Дмитриевна. Фирсов выходит.

Ельцин: Что тут? Горбачев все выступает? (садится тоже смотреть телевизор)

Хазанов: " Вот товарищ Ельцин просит слова. Дадим ему слово? Зал. Да-а! Горбачев. Прошу вас, Борис Николаевич. Ельцин. До сего дня я не высказывал своих разногласий с Генеральным Секретарем ЦК КПСС в столь высоком собрании, но теперь обстоятельства вынуждают меня сделать это. Я не согласен с тем, что дважды два - стеариновая свечка. И потому я выхожу из КПСС. В зале волнение. Многие качают головами. Ельцин уходит с трибуны. Кто-то кричит с места. Горбачев. Борис Николаевич, тут вот просят вас изложить вашу точку зрения: сколько же будет дважды два? Ельцин с трибуны, подняв вверх палец. Дважды два будет не стеариновая свечка, а - парафиновая свечка. Подчеркиваю: па-ра-фи-но-ва-я!"

Ельцин встает с кресла и уходит.

Анастасия Дмитриевна. Аня! Борис Николаевич ушел.
Аня (слегка смеется): Ну, бабушка, не мешай. ( не отрываясь от телевизора, отмахивается рукой)
Анастасия Дмитриевна: Мы же в гостях, а не дома. (сидит, через некоторое время тоже встает и уходит).


Хазанов: "Горбачев. Прения по моему докладу окончены, приступаем к голосованию. Те, кто считает, что дважды два - стеариновая свечка, пусть подымут свои мандаты. Я бы просил вас, товарищи, поддержать это мое убеждение. Я убежден, убежден и с этого пути не сверну. Поддержите меня. Молчание в зале. Ну я прошу вас! Зал молчит. Ну ради меня! Зал молчит, кое-где движение. Ладно, приступаем к голосованию. Счетная комиссия работает. Итак, кто за то, чтобы дважды два было стеариновая свечка, прошу поднять мандаты. Считайте!.. Проходит два часа. Председатель счетной комиссии. За - 970 депутатов. Горбачев. А сколько всего зарегистрировалось? Всего зарегистрировалось 2000 депутатов. Горбачев. Не проходит, что ли? Шарит глазами по залу. Председатель счетной комиссии. Тут еще вот два ряда по двадцать человек руки тянут. Забыли посчитать, Михал Сергеевич. Дважды два - четыре, да нуль припишем - будет еще 40 депутатов за. Итого 1010 депутатов - за. Горбачев. Предложение проходит. В Конституции отныне записано, что дважды два - стеариновая свечка. Вы что, товарищ Собчак?.. Товарищ Собчак просит слова. Дадим? Зал. Да-а! Собчак. Товарищи депутаты! Мы строим правовое государство, и с этой точки зрения я не вполне понимаю, откуда взялись эти 40 депутатов? Путем какой операции получилось это число? Лично я не голосовал за, потому что лично мне ближе вообще мнение Бориса Николаевича Ельцина. Я считаю, что эти 40 голосов за получены с нарушением закона. Шум в зале. Горбачев. Прошу соблюдать порядок! Товарищи, я хочу, чтобы вы поняли меня правильно. Давайте условимся, что только на время этого голосования дважды два будет четыре, только на это время, а в дальнейшем это правило отменяется. Ну я прошу вас поддержать меня в этом. Голосовать не будем? Значит на это только время дважды два будет четыре, так? Зал. Да-а! Горбачев. Хорошо. Принято. Двигаемся дальше... Что такое? Опять вы слова просите, Анатолий Иванович? Ну давайте, три минуты, не больше. Собчак. Товарищи, мы строим правовое государство, и потому должны проголосовать и другое предложение, а именно, что дважды два будет парафиновая свечка. Шум в зале. ... Горбачев. Товарищи, мне бы не хотелось драматизировать ... Что?... Хотите проголосовать?.. Давайте проголосуем. Проходит еще два часа. Председатель счетной комиссии. За - 1010 депутатов. Горбачев. Как? Опять 1010 депутатов? Нет, товарищи, теперь не проходит. Надо отминусовать те 40 депутатов. Мы ведь уже условились, что правило уже не действует..."

Анастасия Дмитриевна (входя): Аня, выключи телевизор, девочка, уже съезжаются гости. Собчак с женой приехал.
Аня ( выключает телевизор, выглядывает в окно): А вон и Попов на машине.

[Входит Наина Ельцина.]

Наина Ельцина: Так, все чисто. Надо сказать, чтобы готовили шампанское, лед, мороженое. Какой сегодня жаркий день! (выходит).

[Входят Попов, Собчак, их жены, за ними Ельцин. ]

Ельцин: Так, прошу, располагайтесь.
Супруга Попова: Вот они все наши красавцы, все трое.
Ельцин: Четвертого нет еще. Руцкой ведь четвертый. Вице-президентом со мной избран. Да, теперь все страхи позади.
Собчак: Рыжков - это вчерашний день, Борис Николаевич. Вам и переживать не надо было.
Супруга Попова: Здравствуйте, Анастасия Дмитриевна. Аня? Ну как вам Подмосковье?
Аня: Нормально.
Анастасия Дмитриевна: Жарко у вас очень. Скоро мы уже поедем в свой Свердловск.
Супруга Попова: Чего? Надо погостить. В Москве очень много интересного.
Аня: Скучно как-то теперь всюду стало.
Супруга Попова: Ну вот!
Людмила Нарусова: Поезжайте в Петербург тогда, там еще интересней.
Собчак: Петербург надо еще думать, как сделать Петербургом.
Попов: Вопрос времени.
Людмила Нарусова: Да, вы знаете, что вчера Солженицын прилетел?
Ельцин: Я слышал уже.
Людмила Нарусова: Борис Николаевич, он обязательно вас навестит здесь, чтобы поздравить с президентством. Сегодня Анатолий говорил по телефону с Травкиным, и тот сказал, что Евтушенко поехал к Солженицыну и обязательно привезет его к вам.
Анастасия Дмитриевна (тихо Ане): Вот, Анечка, ты читала его книгу, а сегодня увидишь живого.
Аня ( тоже тихо): Ой, я так и не смогла осилить его "Архипелаг ГУЛАГ". (отходит к окну).

[Входит Фирсов, несет шампанское, мороженое и пр. , затем уходит. Входит Наина Ельцина и за ней Руцкой, Афанасьев, Станкевич.]
 
Супруга Попова: Собирается вчерашняя компания?
Станкевич (слегка картавя): Ой, не напоминайте о вчерашнем.

[Все смеются. Здороваются. ]

Супруга Попова (Собчаку): Жаль, что вас вчера не было, Анатолий Иванович. Вы бы послушали, как ораторствовал вчера Станкевич о Горбачеве. Не хуже Хазанова или Петросяна. Вот что значит не уметь пить.
Попов: На Горбачева теперь всякий норовит вылить грязь.... Что бы там ни было, а Горбачев еще нам всем нужен.
Ельцин (оглядываясь на Аню, стоящую у окна): Ну, мы-то ему нужнее ... Я знаю все, что он думает ... Народ за ним не идет. Он думает: пусть за Ельциным идет. Хоть я и не люблю Ельцина, да к Ельцину привязан этот самый народ, который судит все на глаз, а не умом. Он все ходил, как вождь, и думал: "А что как я руки суну под мышки?" (Ельцин сует руки под мышки) Да лысиной своей светил. Теперь это не проходит, народ отвернулся. Горбачев хочет, чтобы Ельцин шел за ним, вот и получится, что народ как шел за Горбачевым, так и дальше будет идти. Кто нужнее?
Наина Ельцина: Борис, ты опять начинаешь вчерашнее. Он знает все, что ты о нем рассказываешь.
Ельцин: И пусть знает. Я и самому ему это скажу и говорил уже ... А где Фирсов? Пусть принесет чего-нибудь посущественнее.
Наина Ельцина: Ну нет! Хватит вчерашнего. Вот шампанское есть. Впрочем, если кто желает, я велю принести коньяк? (смотрит на всех) Кроме тебя, Борис.(уходит).
Ельцин: Реформы нужно проводить быстрее, чем это делает Горбачев.
Собчак: Тут спору нет, нужно быстрее создать, точнее, расширить слой мелких собственников, мелких хозяев, которые бы нас поддерживали. Создавать не надо, этот слой всегда был. Горбачев то же самое делает, но только медленнее, чем нам хотелось бы.
Попов: Но Горбачеву тоже нелегко, он маневрирует. На его месте любой из нас делал бы то же самое.
Аня: А вон Евтушенко и с ним кто-то еще.

[Анастасия Дмитриевна встает и отходит медленно к окну.]

Ельцин (смотрит ей вслед, тихо): У нас вчера развязались языки, ну да скоро они уже уезжают. Завтра, видимо.
Супруга Попова: Кончили о политике, сейчас начнется об искусстве и литературе.

[Входят Солженицын, Евтушенко, Татьяна Толстая. За ними супруга Ельцина и потом Фирсов несет что-то из выпивки и закуски. Ельцин встает с кресла, идет навстречу Солженицыну.]

Солженицын: Здравствуйте, Борис Николаевич! Поздравляю вас с избранием на этот высокий пост!
Ельцин: Спасибо. (жмут руки, обнимаются)
Солженицын: Вы теперь должны оправдать.( продолжают держаться за руки) На вас все надежды России. Вся Россия смотрит на вас.
Ельцин: Нет, нет. Главная надежда России - это вы. Писать так, как вы, теперь никто не пишет.
Татьяна Толстая: Борис Николаевич, обижаете.
Ельцин (улыбаясь): Я имел в виду мужскую половину писателей.
[Усаживаются в кресла.]

Евтушенко: А Евтушенко уже не в счет?
Толстая: Женя, вы поэт, к вам не относится.
Евтушенко: Ладно, мы еще себя покажем.

[Все смеются негромко.]

Людмила Нарусова: Над чем вы сейчас работаете, Александр Исаич?
Солженицын: Пишу повесть.
Людмила Нарусова: А вы знаете, я была уверена, что вы сегодня обязательно будете здесь.
Собчак: Да, я говорил по телефону с Травкиным сегодня, и он сказал, что Евтушенко поехал за вами.
Ельцин: А где сам Травкин?
Евтушенко: Травкин теперь на вечере у Александра Иванова.
Ельцин: Так он что - не приедет?
Евтушенко: Приедет.
Татьяна Толстая: Вот тоже неугомонный.
Евтушенко: Кто? Александр Иванов?
Толстая: Травкин. Вот увидите, он сегодня опять чего-нибудь выкинет.
Станкевич: С Травкиным не соскучишься.
Супруга Попова: С вами тоже, господин оратор.

[Снова смеются. Аня отходит к окну, высовывается из окна, смотрит в сад. На пороге появляется Травкин, ведет за собой Трофимова.]

Супруга Попова: О! Вот и Травкин, легок на помине.
Травкин: Господа!..Господа!..(руки разводит посреди комнаты, говорит хриплым баритоном в слегка приблатненной манере) Вы послушайте, кого я с собой привел! Это импровизатор, поэт. Он вам даст гениальную импровизацию на любую тему, которую вы ему предложите. Разумеется, за деньги. Иначе он не согласен.
Попов: Так это Евтушенко с тобой?
Травкин: Какой Евтушенко? Евтушенко вон сзади стоит.
Попов: Похож на Евтушенко.
Травкин: Это - импровизатор.( Трофимову) Прошу вас, дайте им что-нибудь! Предложите ему тему, господа. Любую тему!

[Все разглядывают Трофимова. Аня уже здесь, смотрит на Травкина и Трофимова. Трофимов выходит на середину зала.]

Людмила Нарусова: Что, опять про Клеопатру будем слушать?
Супруга Попова: Ну ее!
Станкевич: Нам что-нибудь позанимательнее.
Толстая: Пусть покажет искусство делать чужие идеи своей собственностью, точно они выстраданы им самим.
Евтушенко: Саша, ты не против, если я предложу ему следующую тему: ответ на "Архипелаг ГУЛАГ", произведение великого русского писателя Александра Исаича Солженицына?
Супруга Попова: Ой, как скучно!
Евтушенко ( с надеждой): "Архипелаг ГУЛАГ" скучен?
Супруга Попова: Нет, ответ будет скучен.
Людмила Нарусова: Александр Исаич, вы только вчера прилетели, а завтра снова улетаете. Как жалко!
Солженицын: Работа, надо писать.
Евтушенко: Ну так как? ( Солженицыну) Ты не против, Саша?
Солженицын: Да пожалуйста.
Трофимов: Я буду читать с условием - с каждого сто рублей. Моя задача окончить импровизацию, не сбившись. Если выполню - ложите деньги.
Анастасия Дмитриевна: Сто!
Ельцин (ей): Ничего, ничего.
Травкин: Зачем же сто? Можно и больше - рублей двести-триста. Уверяю, господа, вы не пожалеете!
Толстая: Депутат Травкин совсем не заботится о наших кошельках.
Евтушенко( Трофимову): Дайте нам импровизацию размером строк этак в двести, и, ради бога, не четверостишиями! Придумайте какую-нибудь ... неприевшуюся строфу. (морщит лицо, кривляется)
Людмила Нарусова: Евтушенко - поэт, и он заботится о полноте наших кошельков.
Толстая: А также и о том, чтобы не затмили его славы, так, Женя?
Евтушенко: Как вы находите тему, Борис Николаевич? Вы хозяин, ваше слово решающее.
Ельцин: Нет, вы - гости. Вам решать. Но вообще я нахожу тему очень интересной. Ибо "Архипелаг ГУЛАГ" есть действительно составившее эпоху произведение. И тема очень трудная. Поэтому даже если импровизация не удастся, я все равно даю, вот, заранее ... (вынимает деньги и передает Трофимову).
Наина Ельцина: Борис, ты вечно в своем репертуаре.
Травкин: Господа, тишина!

[Наступает тишина.]

Трофимов (читает):
Начать и мне свою поэму
В две сотни строк иль к тому близко?
И скучную хоть дали тему,
Да уж примусь - для пробы сил;
На русском письменно и устно,
Как Байрон на своем английском,
Поэт чрезвычайно грустный -
Так Чернышевский говорил.

Супруга Попова: У этих поэтов нет никакой скромности! Как Байрон ... как Гете ... Как Пушкин ...
Травкин: Тишина, господа!
Людмила Нарусова: Между прочим, и у великих тоже. Пушкин, к примеру. "Я памятник себе воздвиг нерукотворный".
Толстая: Державин написал: "Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный".

[Входит Старовойтова, здоровается с Ельциным, другими. За ней является Хасбулатов.]

Травкин (посреди комнаты): Господа! Ну, тишина, ну! Господа!
Старовойтова: Что здесь за представление дают?
Ельцин (улыбаясь): Гоголь писал , обращаясь к России: "Зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?" (держит указательный палец вверх)
Травкин: Ну что такое!
Евтушенко: Давайте послушаем поэта!
Попов: Толстой говорил о "Войне и мире": "Это как "Илиада" Гомера". А Чернышевский писал в "Что делать?": "У меня нет художественного таланта, потому что у меня талант более важный: я правильнее других понимаю вещи".

[Смеются. ]

Хасбулатов ( когда он начинает говорить, Травкин бессильно опускает руки, все слушают; Хасбулатов говорит в своей манере: вяло, гнусаво): Недавно ради интереса открыл второй том "Дон Кихота Ламанчского" и там читаю в обращении к читателю, как один сумасшедший ловил собаку, затем наступал ногой собаке на заднюю лапу, а другую лапу задирал вверх, затем вставлял ей в заднее место трубку и дул в нее, пока собака не надувалась, как мяч. А когда вокруг сумасшедшего собиралась толпа зевак, он хлопал эту собаку и говорил им: "Что вы скажете, ваши милости, легкое это дело надуть собаку?" [ негромко смеются, выделяется смех Попова] Ну и Сервантес обращается к читателю: "Что вы скажете, ваша милость: легкое это дело - написать книгу?"
[слабый смех.]

Станкевич ( декламирует, картавя слегка): "Слушайте, товарищи потомки, агитатора, горлана, главаря. Заглуша поэзии потоки, я шагну через лирические томики, как живой с живыми говоря ... Мой стих дойдет через хребты веков и через головы поэтов и правительств".

Супруга Попова: Особенно марксисты! Эти вообще не имеют никакой скромности.
Людмила Нарусова ( не замечая Толстой): Писатели вообще все такие - пророки, протопопы; за исключением вас , Александр Исаич.
Аня: Нет, Чехов обладал очень большой пистельской скромностью.
Травкин: Господа! Вспомните об импровизации.
Ельцин: Не будем мешать импровизатору. [Все смолкают.] ( Трофимову): Вы видите, наша публика очень взыскательна. Вам предстоит выполнить трудную задачу, чтобы тронуть ее. Если вы будете говорить, точно с амвона, у вас ничего не получится. Мы здесь не на съезде депутатов, мы у себя дома ...

Трофимов ( читает):
Бывало ль прежде, чтоб великих
В завистливые речи кутал?
Иль уксус подносил к их лику?
Да вроде не был я змеей.
А ныне сам скажу: завистник!
Или то черт меня попутал,
Но стал я мрачный ненавистник
Восславленному всей землей.

О Солженицын!.. Вот мастито
Сидит - в почтеньи рядом люди -
[Солженицын невольно, еле заметно меняет позу.]
И говорит о нас, марксистах,
Такие горькие слова:
"На суд с сим родом все кадеты
Восстанут и его осудят,
Ведь от Бердяева заветов
Покаялись, гласит молва;

И вот здесь более Бердяя.
И Гиппиус на суд восстанет -
Осудит, ведь из дали-края
За Мережковским она шла;
И вот здесь больше, без сомненья ...
Марксисты, прочь! Для вас Христа нет.
Не дастся вам мое знаменье -
Дух-голубь моего чела.

Почиет он на мне от века,
Но пугала кругом - марксисты,
Хотят с такого человека
Спугнуть его, чтобы не пас
Моих овец. Я околичность
Не стану разводить речисто ...
Неограниченная личность -
Вот что знамение для вас!

Когда бы далось вам знаменье,
Не меньшевистским Алексашкой
Меня назвали б!" - Череп в тленьи
Он поднял, подержал в руке:
"О, бедный Йорик! Лишь прорехи
В тебе! - изрек, вздыхая тяжко, -
Так и в марксизме лишь огрехи,
Как ныне в этом Йорике.

И в отношеньи этой догмы ,
Лежащей под плитой в Хайгете,
Сказать еще верней я мог бы:
"Да был ли мальчик-то?" Отнюдь! -
Вновь засмеялся Солженицын, -
Ну что, марксист, смущен ты этим?
А вот сидящие здесь лица
Идут за мной - открыт им путь!"

И Солженицын удалился,
В душе победный вопль взлелеяв.
А я в поту вдруг пробудился ...
Так это был я в забытьи?
И впрямь - великий этот гений,
Грызущий плиты мавзолея,
Не будет знать таких творений,
Как Маркса ранние статьи.

Хасбулатов: Вот так петрушка! Он не хвалить, а ругать собрался. Это - марксист.
Руцкой: Пусть выйдет прислуга!
Травкин: Тише! Господа!

(Фирсов уходит. Трофимов продолжает).

Портреты монстров, Солженицын,
Представлю. Их хвалы приятны
Тебе за скучную водицу
Гулажьего собранья лжи?
Немало исписал бумаги;
К полям бумажным с полей ратных
Бежал, а стал на них дворнягой -
Господский хлев ты сторожишь.

Смотри - идет вот ушлый Горби.
Он честен, искренен, как Яго;
У мавзолея выю горбит,
С печалью на цветы глядит.
С серпом и молотом под мышкой
И с пролетарским красным флагом,
Не то что глупые мальчишки,
Что валят бюсты с гладких плит.

Так, ровно в срок кладет венок он,
Как будто ленинизму верный,
И тут кручинится он оком,
Дает поклоны до земли.
Но приглядитесь к Горби ближе -
Другим он оком рад безмерно.
А клонит голову пониже,
Чтоб вы заметить не могли.

Он рад, что всюду проникают
Столь верные ему агенты;
То были брежневцы, все знают,
А ныне, шествуя гурьбой
За солженицыными следом,
Они уж стали "диссиденты".
Ведь страх пред совестью неведом
Тому, кто полон сам собой.

И льют гнилых словес помои
На мрамор и гранит героев.
А Горби честный, то подстроив
Исподтишка, - о ловкий плут! -
Свою энергию утроил
В защите старины устоев,
И в том страну всю перестроив,
Народу глазки строит тут.

А вот он шествует к трибуне:
В движеньях - важность капуцина,
И будто у него во лбу нет
Ни отпечатка, ни следа,
Что Мефистофель оставляет
Своею шпорой петушиной
На тех, кто лжи узор петляет,
Немало принося вреда.

У Ленина в статьях и книгах
Сократа ум и смех Эзопа,
У Горбачева же на фигах
Построен каждый силлогизм.
Дай, Пушкин, рифму мне для тона! -
Так точно пустит газы ... ,
Когда Горбач у микрофона
Произнесет: "социализм".

Вот Горби, "верный" ленинизму,
В парламенте толкает речи
И, кой-кому поставив клизму
Из депутатов на скамьях,
Заводит вновь мотив любимый
Про плутни своего предтечи.
Все вьется, скльзкий и налимьий,
Вцепившись в пролетарский флаг.

А вот в "возможного искусстве"
Преуспевает он ужасно -
Он в ложе уложил прокрустово
Не только Сталина дела;
Все чаще произносит спичи,
Мешая вместе белых, красных,
А сам - так прячется за притчи
Про Насреддина и осла.

Попов: Длинно что-то. Не хватит ли, поэт?
Евтушенко: Пусть продолжает. Попов любит только сальные анекдоты, а остальное наводит на него сон.
Попов: Еще неизвестно, кто больше любит сальные анекдоты. Я только слушаю, а не рассказываю их повсюду, как Евтушенко.
Наина Ельцина: О Горбачеве хватит, я запрещаю. Это - нарушение закона, оскорбление личности президента СССР.
Травкин: Ну что мне с ними делать? (разводит руки)
Толстая: Пусть другое что-нибудь тогда, если не Горбачев.

Трофимов (читает):
Мещанский ум, умишко, умик!
Ты в отысканьи беспорочен,
Нет, не открытий, не Ойкумен,
А пятен темных у светил.
Тому ж, кто ныне вечер каждый
С экрана голову морочит,
Лизать ты зад томишься жаждой
За то, что Маркса извратил.

Здесь Юрий Афанасьев первый,
Затем Коротич и Заславский,
И вот уже ласкают нервы
Мещанам выдумки попов,
Все тех же вечных фарисеев;
Станкевич стал вождем заправским,
Но превзошел и Моисея
Архангел Гавриил Попов.

[ На лице Попова слабая презрительно-ироничная улыбка]

Вот на трибуну он взбегает
Пророком пламенным и блеет:
- "Развал и хаос наступает?"
Но что ж стране он предложил?
Нашел он панацею - рынок.
Что может быть того пошлее?
У тех нет даже и алтынок,
А эти тянут кровь из жил!

- "Эй, Горби! Друг! Вот кучу денег
Я дам для рынка, приезжай-ка!" -
Вдруг из Куста ему виденье -
Американский президент.
И Горби свой народ оставил,
Помчался ездить попрошайкой,
Где с Илиеску Вацлав Гавел -
За долг уже привез процент.

Там Горби подписал бумаги
И обменялся речью скучной,
Продать хотел архипелаги -
Без солженицынской туфты,
Ведь не водица же, а суша;
Домой летел благополучно,
Вдруг в зеркале увидел Буша
И дураков его черты.

Однако же при каждой встрече
Физиологии законы
Неблагосклонны к миссис Тэтчер,
И остается всякий миг
Она, как в "Gardian" газете,
Где, дав сатиру, не икону,
Steve Beu черты ее подметил:
Нос клювом, гребень и кадык.

Ну, что ответишь, Солженицын?
Что там лепечешь еле-еле?
Так мнется пьяницею Вицын
В кинокомедиях своих ...
Что ж, впредь прошу не беспокоить,
Не то придется в самом деле
Священной прозой удостоить
Тебя и агнцев твоих.

Толстая: Все, что ли?
Трофимов: Я не сбился, прошу готовить деньги.
Травкин: Да, надо платить. Никуда не денешься.
Старовойтова: (раздраженно) Какие деньги? Я никаких условий не заключала, я пришла после и ничего не знала.
Станкевич (Трофимову): Согласитесь, что поэма далека от художественного совершенства.
Трофимов: Уговор был - не сбиться. Все четко, в рифму.
Станкевич: Кем-то было верно замечено, что смыслом стиха командует рифма. Я заплачу за одни только аллюзии на произведения мировой литературы.
Хасбулатов: Я тоже ничего не знал. Ладно, я заплачу.
Старовойтова: Дорогое удовольствие.
Толстая: Женя, мне нужны твои услуги.
Евтушенко: Всегда готов. (отходит с ней к окну)
Супруга Попова: Ужас! Я уже думала, что он вот-вот станет крыть нас всех матом.
Попов: Обычный грязный пасквиль.
Руцкой: Каков наглец! Оплевал все, не стесняясь.
Наина Ельцина: Борис, не вздумай за меня платить!
Яша (везя столик с закуской): Господа, дорогу рабочему классу.
[Руцкой и Хасбулатов отходят в сторону пропустить Яшу, Руцкой смотрит Яше вслед; тот провозит столик и прежде, чем уйти, незаметно, казалось бы, пьет бокал шампанского. Входит Наташа, берет со столиков на поднос пустую посуду и прочее. Идет назад. Не доходя до дверей, сталкивается с Яшей.]

Наташа: Ты все шампанское тянешь, шкет?
Яша: А ты все следишь?
( уходят)
Евтушенко: Как вы оцениваете эту поэму, Александр Исаич? Дали перцу?
Солженицын : Да брось.
Трофимов: Вас здесь 17 человек, а у меня только тысяча рублей.
Аня: Я еще должна. Бабушка, нужны деньги.
Анастасия Дмитриевна: Ты что - с ума сошла? Не дам!
Руцкой: Я платить не собираюсь. И пора тебе отсюда сматывать удочки!
Евтушенко: Спокойно! Все будет устроено. (Трофимову) Импровизация виртуозна, поздравляю. Побольше бы только объективности! ( морщит лицо, кривляется)
Трофимов: Как получилось.
Евтушенко: Согласитесь, что поэма не вполне марксистская по духу, что в ней есть что-то сталинистское. Вы не в партии Нины Андреевой?
Трофимов: Я сам по себе.
Толстая: Женя, идите сюда. [ снова уединяются у ближнего окна, не у того, возле которого обычно стоит Аня ]
Аня (Трофимову): Скажите, вы только импровизации сочиняете или еще работаете над чем-нибудь серьезным, продуманным?

[Медленно идут к краю сцены, к залу.]

Трофимов: Вообще я пишу сатирические миниатюры, а сейчас вот начал сочинять драму, по утрам. Вечера у меня обычно все заняты.
Людмила Нарусова: Вас уже на свидание зовут? Быстро!(проходит)
Аня: Интересную драму? О чем?
Трофимов: Обычную, литературную драму.

[Вниманием оставшихся в глубине сцены овладевает Травкин. Слышен его хриплый баритон. Рассказывает что-то о партийных делах. Солженицын незаметно уходит.]

Аня: А разве есть необычная или нелитературная?
Трофимов: Кроме литературной есть сценическая.
Аня: Чем они отличаются друг от друга?
Трофимов: Показом глубины человеческих чувств, переживаний.
Аня: Я плохо понимаю ваше определение. Вы не могли бы привести примеры?
Трофимов: Ну, например, "Фауст" Гете - это литературная драма, а "Вишневый сад" Чехова - сценическая.
Аня: Какую написать труднее?
Трофимов: Сценическую труднее. Хорошую сценическую драму написать труднее всего. (мимо Яша провозит столик и вытирает руку, липкую от мороженого, о полу пиджака Трофимова, который стоит к нему несколько задом) Это - оселок, на котором проверяется мастерство писателя.
Наина Ельцина: Борис, ты посмотри, что твой Яша вытворяет. [Все смотрят на Яшу, смеются. Трофимов и Аня не видят Яшу.]
Супруга Попова (подходит): Уединились и шепчутся! О чем разговор? (смотрит то на Аню, то на Трофимова) А мы говорим только о вас и вашей импровизации. Она нас всех пересоздала - мы заглянули в собственные души, они у нас были до сих пор мертвыми.
Аня: Почему литературную драму написать легче? Гете писал "Фауста" всю жизнь.
Супруга Попова: Фи! Они болтают о чепухе! (отходит)
Трофимов: Потому что здесь можно представить блестки фантазии и ослепить ими читателя. Правда, только на время. Или изложить целую научную теорию, философскую систему. Да только вместо живых людей будут представлены схемы. Мало жизни. У Чехова люди - как живые.
Аня: Значит я не зря люблю Чехова. Но скажите, почему вы не напишете сценическую драму?
Трофимов: Время - деньги, а иногда приходится выбирать: живые деньги - или живые люди. У меня есть знакомый, который пишет такую пьесу. Хочет реформировать театр, стать вторым Чеховым, показать всем и здесь, и Западу - знай наших! Но все безуспешно. Вероятно, и не напишет ничего. Вот теперь он сидит голодный, без денег. Ему нечем заплатить даже за свет, и теперь он пишет по ночам при свече. Разве это не глупо? Вот видите, и вы улыбаетесь.
Аня: Нет, просто я вспомнила, как Хазанов сегодня выступал. А вы бы помогли ему, раз он ваш приятель. У вас теперь много денег.
Травкин ( в глубине сцены): Зачем нам Яковлев, Шеварднадзе? Они себя уже показали, народ уже знает их. Пусть организуют свою партию, отдельно от нас.
Трофимов: Он будет угнетать себя до гения, а я буду помогать ему становиться гением, угнетая себя до бездарности? И разве это деньги - тысяча рублей?
Аня: Какой вы! Я думала, вы действительно поэт, а вы ... (отходит от него к дальнему окну)
[Трофимов уходит]

Попов: И все-таки он похож на Евтушенко в молодости, я был прав.

[Евтушенко в это время говорит о чем-то с Толстой у ближнего окна]

Наина Ельцина: А по-моему, больше на Жириновского.
Людмила Нарусова: Скажите, Александр Исаич, что он говорил о неограниченной личности?.. Где Солженицын?
Супруга Попова: А Солженицын, вероятно, ушел.
Ельцин: Что-то у нас не так тут вышло.
Толстая (отходит от Евтушенко): Это Травкин с Евтушенко сговорились и устроили эту сцену.
[многие смеются]
Травкин: Нет, уверяю, господа!
[снова смех]
Евтушенко: Предательница! За это я тебе деньги дал?
[смех]
Толстая: Вот они - неограниченные личности. Я тебе завтра отдам эти деньги! Может, поэму и раньше написали, а они представили ее здесь как импровизацию, чтобы посмеяться над Солженицыным. Вот уже!
[снова общий смех, кроме Офросимовой и Ани]
Станкевич: Неограниченная личность - это личность Христа. Толстой считал Христа идеалом, к которому движется все человечество, и именно потому, что Христос был девственник. Толстой и видел будущее общество - обществом одних только девственников.
Старовойтова: Глупость.
[Травкин и Евтушенко отходят к ближнему окну и там тихо разговаривают о чем-то]
Станкевич: А Джойс, английский писатель, именно по той же причине, то есть что Христос никогда не любил женщину, считал его личностью ограниченной. Он видел идеального героя в хитроумном Одиссее.
Супруга Попова: Вы очень сильно начитаны, Сережа.
Станкевич: Стараемся повышать свой культурный уровень. (пьет вино)
Людмила Нарусова: Христос был девственник просто потому, что никому не был нужен. Кому ты нужен, если у тебя ничего нет, кроме твоей ризы?
Толстая: Сейчас многие ждут второго пришествия Христа и думают, что он въедет в Москву, как две тысячи лет назад в Иерусалим на осле, и все будут кричать ему: "Осанна!" - из-за одного только его святого лика. А он не нужен и последней проститутке, какой-нибудь грязной опустившейся девке. Верующие тоже такие все ханжи; они первые бы его продали, а деньги отнесли своим попам.
Старовойтова: Борис Николаевич тоже со свечкой в церкви постоял, на всю страну показывали.
Ельцин: Ну, Борису Николаевичу (улыбается) нужно было, чтобы его избрали президентом.

[Травкин и Евтушенко идут к выходу]

Станкевич: Да, Толстой великий реалист, а здесь не мог понять такой простой вещи. Удивительно, как такие реалисты становятся романтиками, как только речь коснется личности Христа. А что - Солженицын и вправду уехал?
Супруга Попова: По-видимому, он расстроился из-за этой импровизации.
Евтушенко (кричит по выходе из дверей, кривляясь, жест рукой): Человек хочет войти в историю как великий писатель России. Хрен ему с маслом! (выбрасывает правую руку с кукишем под 45 градусов вверх и в сторону, вправо, как если бы Солженицын уже летел в самолете. Уходит вслед за Травкиным)
Собчак: По правде сказать, какие мы его агнцы? Если завтра одержат верх полозковцы - вот увидите, что девять десятых из нас вновь станут ругать Солженицына вместе с Горбачевым и его перестройкой.
Попов: В "Советской России" Солженицына не особенно ругают, а то и хвалят. Так что полозковцы почти такие же, как и мы, грешные.
Толстая: Что вы думаете об этой поэме, Анатолий Иванович? Действительно ли это социалистический реализм или что-то другое?
Собчак: Мне кажется, что он у кого-то списывает или, по крайней мере, черпает идеи.
Попов: Или общается с кем-то и хорошо знает психологию.
Старовойтова: Босяка?
Собчак: Нет, не босяка, но что-то в этом роде.
Руцкой: Неплохо было бы выследить, с кем он общается.
Собчак: Вообще надо не забывать опыт охоты на ведьм.
Ельцин: Этим пусть Крючков занимается. Мне дела до этого нет. (пьет рюмку, жена вышла раньше)
Хасбулатов: Вы знаете последний анекдот про Крючкова и Горбачева?.. Вызывает Горбачев к себе Крючкова и говорит: "Я заметил, что вы стали допускать большие промашки". Тот говорит: "Следим за всем неусыпно, Михал Сергеевич". Горбачев: "А вот я вас сейчас и поймаю, как вы сны вороните"...
Толстая: Что вороните?
Хасбулатов: Сны, сны, говорит, вороните. Ну и рассказывает Крючкову: "На днях приехал это я к себе раздерганный, и все из-за этих Гдляна и Иванова. Поговорил с внучкой. Потом включил телевизор, а там "Вий" идет. Ужасы американские, порнухи западногерманские - все это уже приелось, а тут - по Гоголю. Ну что может быть более русского? Я все ж из Ставрополья, через Дон только - вот тебе до Малороссии и рукой подать. Посмотрел, а потом спать пошел. И вот ночью снится мне, будто я с трибуны свой доклад читаю, читаю ... И вдруг Старовойтова прямо на парламентской скамье в воздух этак медленно взлетает. Я едва успел круг мелом вокруг трибуны очертить, как она стала в этот круг на скамье своей ударять. И все летает и кричит: "Миша! Миша!" А потом вдруг как крикнет: "Ступайте за Гдляном! Приведите мне следователя Гдляна!" Тут Ельцин, Собчак, Попов, Афанасьев и другие бросились из зала и через некоторое время ведут Гдляна. Старовойтова кричит Гдляну: "Найди его! Найди его!" Гдлян тут говорит басом: "Подымите мне веки, не вижу". Бросились поднимать ему веки. Я спрятался под трибуну - рассказывает дальше Горбачев, - и дрожу там, как осиновый лист. "Вот он!" - говорит тут Гдлян, показав на меня пальцем. Они сразу все бросились на меня, на Горбачева то есть, и только начали душить, как я проснулся весь мокрый. Вот, выходит, как, товарищ Крючков, вы следите". Крючков говорит: "Нет, Михал Серегеевич, мы следим. Мы ведь во-время успели отключить Ваш сон. Мы потому и не торопились отключать, что надеялись доставить вам удовольствие - в случае, если вы одолеете этих вурдалаков". - "Ах ты, хитрец! - говорит Горбачев, - Выкрутился все-таки!" - "Никак нет, Михал Серегеевич, у нас и видеопленка осталась, где ваш сон записан". Горбачев: "И пленка есть?" - "Есть, Михал Сергеевич!" - "Ну, молодцы! И все же лучше следите за снами обывателей, даже если это руководители государства".

[слабый, негромкий смех]

Толстая: Вот видите, Галина, вы уже снитесь по ночам нашему президенту.
Старовойтова: Этому анекдоту уже больше года.
Людмила Нарусова: А у Гдляна и в самом деле - такие веки большие!
Ельцин: Оказывается, он большой любитель Гоголя. А я думал, что его настольная книга - "Как закалялась сталь", а любимый герой для подражания - Павка Корчагин.
Наина Ельцина: Борис!
Афанасьев: А вот тоже анекдот ходит ... об Илье Муромце, Добрыне Никитиче и Алеше Поповиче ... Как же?.. Да я забыл уже ...
Хасбулатов: Ну, ну, хоть о чем, скажи, интересно же услышать, Юрий Николаич!
Афанасьев: Ну, там - как Верховный Суд СССР реабилитировал Змея Горыныча, Соловья-разбойника и Кощея Бессмертного и осудил Илью Муромца и остальных богатырей за применение насильственных мер в отношении этих невинно пострадавших товарищей ... И еще есть: сравнивают Гостелерадио с Соловьем-разбойником.
Хасбулатов: Ну и дальше? - Свистит оно! - И что?
Афанасьев: А общественное мнение уплетается, как травушки-муравушки.
Собчак: А телекамеры - это будет око со косицею? Кто же его у нас выбьет или вырвет? [смех] (вполоборота Афанасьеву и глядя вниз, на его туфли) Вы, Юрий Николаевич, что-то сегодня весь вечер стоите, что такое с вами?
Людмила Нарусова: Он недоволен выпавшим ему местом и хотел бы занять кресло мэра или президента.
Толстая (медленно, солидно, без злобы и зависти, а как бы удивленно, грудным "басофальцетом" ): И такой солидный, напыженный, как будто хочет надуть себя до богатыря и отрубить какому-нибудь чудищу голову.
Ельцин: Ну, кто Змей Горыныч мы уже знаем. Теперь узнали, что Соловей-разбойник у нас - Ленид Кравченко и его служба ...
Собчак: Вы хотите знать, кто Кощей Бессмертный, Борис Николаевич?
Ельцин: Да.
Толстая: Господи! Да вон Травкин бегает. И Евтушенко ... Два даже - оба тощие.
Старовойтова: Главное, не кто более тощий, а у кого больше денег.
Собчак: Ну, есть и побольше у кого, чем у Травкина или Евтушенко.
Старовойтова: У вас, Анатолий Иванович?
Собчак (вздыхая): Нет, не у меня.

[Ельцин смеется как бы кряхтя, нет, не кряхтя, а улыбка - как будто на унитазе сидит]

Толстая: А что вы скажете о социалистическом реализме, Юрий Николаевич?
Супруга Попова: Как не надоест вам это копание в идеях? Уже сотни раз писали во всех газетах, во всех журналах! Уже Горький переименован в Нижний Новгород! Уже за Санкт-Петербург проголосовали! А им все мало! Как будто вы не знаете, что он скажет!
Людмила Нарусова: В самом деле, не хватит ли? У Анастасии Дмитриевны уже болит голова от всех наших саморазоболачений. Она привыкла видеть наших Гекторов только по телевизору.
Аня: Давайте я вам скажу. Я думаю, что самое главное - это не направление, а талант. Каково бы ни было направление, у гения всегда больше правды, чем у бездари. А бездарь может просто использовать направление, чтобы выезжать за счет него.
Людмила Нарусова: Браво! Вам нужно поступать в литературный институт.
Супруга Попова: Такие высокие материи сегодня у вас, Борис Николаевич!
Наина Ельцина: Он себя чувствует сегодня нездоровым. Иначе бы здесь была попойка, как вчера. А так - только шампанское ... ну и еще немного. Не ищи, Борис, не для тебя.
Аня: Искусство - не наука. В науке одна теория отрицает другую, отжившую, и от той почти ничего не остается, потому что в науке главное не образы, а логическое мышление. В искусстве не так. Как бы ни был велик Толстой, Чехов, но Шекспир вечен! И Гомер вечен! И Моцарт вечен! Пусть есть Толстой, Чехов ...
Попов (иронично): Горький ...
Аня (поворачиваясь к Попову): Да, и Горький! (снова ко всем) Пусть есть все они, пусть у них много правды, но сколько правды и у Сервантеса, Гете, Байрона!
Толстая: Очаровательная у вас родственница, Борис Николаевич! Это я вам как писательница говорю.

[Анастасия Дмитриевна смотрит на Аню любящими глазами. Некоторые тоже смотрят на Аню, слегка и невольно улыбаясь. Очарованы, почти как вся страна Жириновским. Из прислуги в комнате только Фирсов. Он смотрит на Аню, приоткрыв рот. В дверь заглядывает Пуговицын, человек с угрюмым, холодным, серым лицом]

Пуговицын: Борис Николаевич, вас Михаил Сергеевич к телефону.
Ельцин ( медленно, грузно встает; с досадой): О! Уже звонит ... Вездесущий дух ... Вий косолапый ... (уходит)
Супруга Ельцина: Пойдемте в сад! Вечером так хорошо, свежо.
[поднимаются и один за другим выходят. Станкевич и Старовойтова задерживаются. В комнате еще Фирсов, прибирает]
Станкевич (декламирует, размахивая рукой): "Уже давно томит меня предчувствие, что я паду от руки какого-нибудь коммунистического Ахилла!"
Старовойтова: Что с тобой, Сережа?
Станкевич: Это слова Гейнцена. Сегодня днем открыл том Маркса и прочитал полемику Маркса с Гейнценом. Маркс называет его Гектором и говорит: "Лишь Гектору дано предчувствовать , что он падет от руки Ахилла". ... Черт бери! Как грустно и тоскливо иногда становится!.. Но я не унываю: там есть продолжение слов Гейнцена: "Ныне же, когда я подвергся нападению со стороны Терсита, избавление от опасности снова вселяет в меня бодрость".
Старовойтова: Под Терситом надо понимать сталинистов, сторонников Полозкова и Нины Андреевой? Думаешь, Ахилл не придет?
[входит Яша]
Станкевич: А если придет - так что?.. "Природному недостатку я обязан своим спасением; природа не приспособила меня к уровню моего противника".
Старовойтова: Это оттуда же?
Станкевич: Да, все из Маркса ... Я - не Гектор.
Старовойтова: Запомнил все, чтобы себя тешить, как мысли черные найдут?.. Не утешайся. Выпей лучше шампанского, вон как этот ... Как его?.. Яша ... пьет остатки.(встает, идет к выходу; по выходе у дверей идущему следом Станкевичу) Мы ведь с тобой тоже, не меньше других, мнОго пакостей ему, коммунистическому Ахиллу, сделали.
[исчезают, в комнате только Фирсов и Яша.]
Яша: Ты за кого голосовал на выборах, хрыч?
Фирсов: За Рыжкова.
Яша: Ну и дурак. (жует что-то) Рыжков - не политик.
Фирсов: А ты за кого голосовал?
Яша: За Ельцина.(жуя)
Фирсов: Ельцин - чучело.
Яша: Кто чучело?
Фирсов: Ельцин.
Яша: Когда ты уже сдохнешь, старый пень?
Фирсов: А ты молод, так должен старших уважать, а не слушать тут всяких.
Яша: Кого это всяких? Тут всякие не ходят, тут лучшие умы России.
Фирсов: Были бы лучшие, они бы так не поступали.
Яша: У тебя мозги высохли, хрыч! Ельцин поумнее твоего Рыжкова будет. Думали, что Ельцина потопили уже, а он вон снова куда пошел. А Рыжков уже все, только такие, как ты, за него и голосовали.
Фирсов: Ельцин - чучело.
Яша: Рыжков - дурак.
Фирсов: Когда никого лучше нету, так и за дурака не грех проголосовать.
Яша: А Сталин лучше был бы, да?
Фирсов: А чем Сталин был плох?
Яша: Сталин бы тебе в зад вставил бы какую-нибудь ракету или свечку, поджег бы и пустил бы бегать. ( пьет шампанское, остатки. Фирсов смотрит на Яшу, как бы опешив) Что уставился?
Фирсов: Я тебе поговорю! (медленно идет на Яшу со щеткой)
Яша: Да что ты в самом деле-то? (отступает)
Фирсов: Поговори!
Яша: Обиделся, что ли?
Фирсов: Поговори мне!
Яша: Ну пусть Ельцин будет чучело, пусть!
Фирсов: Я тебе поговорю, ты узнаешь! (снова убирает)
Яша: Да что вы, в самом деле, вспетушились? Что я такого сказал?

[Входит Ельцин и наблюдает происходящую между Фирсовым и Яшей сцену.]

Фирсов: Узнаешь вот!
Яша: Ну я готов сказать, что Ельцин - олух, свинья, скотина! (ходит за рассерженным Фирсовым).
Ельцин: Что вы тут ссоритесь, как Иван Иванович с Иваном Никифоровичем из-за пустяков?
Яша: Да вот - обиделся, что я Рыжкова назвал дураком.
Ельцин: А ты, Фирсов, не можешь, что ли, Ельцина дураком назвать?
Яша: Он вас чучелом называет. Я ему говорю: ладно, прости, говорю, Ельцин - скотина, говорю. Все равно дуется.
Ельцин: Иди-ка, Яша, позови сюда Попова, Собчака и Хасбулатова. Женщин не зови, не надо. [Яша уходит].Ну, Фирсов, назови Ельцина дураком и хватит дуться. (смотрит выпить чего-нибудь крепкого, но не находит.)
Фирсов: Не смею.
Ельцин: Эх, Фирсов, Фирсов, никогда тебе не стать демократом, (пауза,ищет выпить; как бы про себя) точнее, истинным либералом .(все еще смотрит выпить) Принеси-ка лучше сто грамм, да только так, чтобы жена не видела.

[Фирсов уходит. Входят Попов и Хасбулатов. За ними Яша. Ельцин садится в кресло. Другие, кроме Яши, тоже усаживаются.]
Яша: Анатолий Иванович уже уехал.
Хасбулатов: Да, ему на самолет.
Попов: Афанасьев, Толстая - тоже уехали.
Хасбулатов: А Евтушенко так и не появлялся, как ушел.

[Входит Фирсов и несет водку или коньяк. Ельцин опрокидывает в рот рюмку.]

Ельцин: Вот, господа демократы, обратите внимание на этих двух лакеев. Один из них ругает меня почем зря за глаза, а в глаза не смеет. Другой может мне и в глаза сказать такое, на что и язык, казалось бы, не может повернуться, так, Яша?
Яша: Точно так, Борис Николаевич.
Ельцин: И оба оказывают мне службу, которую никто так не исполнил бы, как они. Яша, ты совершеннейший либерал, и я подумаю о том, чтобы выдвинуть тебя куда-нибудь кандидатом в депутаты. (Ельцин слегка осовел) Учитесь у него, господа, быть либералом, как это делаю я ежедневно ... Только что мне звонил Горбачев ... Яша и Фирсов, вы свободны, можете идти ... [Фирсов и Яша уходят.] Только что мне звонил Горбачев, ему нужна наша помощь в одном ... [Заглядывает жена Ельцина]
Наина Ельцина: Борис, приехал Ландсбергис.
Ельцин: Собчак уехал, Ландсбергис приехал. Это даже лучше. Горбачеву нужна помощь в одном важном деле, но это никто не должен слышать. Пойдемте лучше в мой кабинет и Ландсбергиса прихватим.
 [Уходят. Входят Травкин и Руцкой]
Руцкой: У меня этот импровизатор все из головы никак нейдет. Где ты его подцепил?
Травкин: Был у Александра Иванова.
Руцкой: И какое нахальство - так читать, как будто здесь сидят не президенты, не мэры, а сапожники. Так все оплевал! И все сидят, внимают, как будто так и надо.
Трвкин: Слушай, я тебе приведу слова Ленина, не совсем точно, но смысл такой: буржуазии наплевать на все теории, она может терпеть любую теорию; единственное, что она не потерпит, это пролетарскую тактику. Умно сказано.
Руцкой: Я что-то не понял.
Трвкин: Я могу выслушивать спокойно дюжину таких импровизаторов каждый день и еще столько же теоретиков-марксистов впридачу, доказывающих мне ясно, как дважды два четыре, что я капиталист, что нужна революция, что вся наша политика - бред. Я буду с ними спорить или улыбаться, или даже аплодировать - это все равно. Я буду все это терпеть. Единственное, что я не потерплю, это когда они с этими своими идеями обратятся уже не ко мне, а к рабочим, да вдобавок помимо агитации разовьют организаторскую деятельность. До тех пор буду считать их либералами ... Потому что у них либеральная тактика,.. у них только теория и нет марксистской тактики. Вот этого - не потерплю! Испепелю! Сгною!.. И так все - Ельцин, Собчак, Хасбулатов ... И Горбачев тоже так, может быть, с той только разницей, что менее терпелив слушать ...
Руцкой: И все же он сорвал куш. Разве это не стоит измены тактике? На один день ... А там он опять обратился к рабочим да еще с помощью этих денег.
Травкин: Ты преувеличиваешь. Почему тогда Ельцин был так спокоен?
Руцкой: А Солженицын, между тем, уехал.
Трвкин: В Солженицыне заговорило писательское самолюбие ... [пьют; пауза] Потому Солженицын и уехал, что почтение к его произведению есть больше в газетах, чем в жизни. То есть, что оно просто используется в идеологической борьбе ... Дома я спокойно выслушаю и марксиста, правда, потом я дам знать, чтобы следили, кому надо. А в парламенте я буду драться и с полозковцами, хотя у них ни марксистской тактики, ни теории. Потому что там на всю страну ... (пауза) А за этим Тофимовым и следить не надо.
Руцкой: Как, ты сказал, его фамилия?
Травкин: Трофимов.
Руцкой: Ага, Трофимов ... Трофимов ...
Травкин: Сегодня ему, конечно, подфартило - Ельцин рад, что избрали президентом.
Руцкой: Трофимов ... А ты знаешь, мне кажется, что этот чертов, вертлявый лакей ... Яша его звать?
Травкин: Яша.
Руцкой: Что этот Яша немного того.
Травкин: Чего того?.. Тронутый, что ли?
Руцкой: На марксиста смахивает.
Травкин (смеется): Ты даешь!
Руцкой: После того, что ты мне сказал о тактике, такой вывод вполне разумен. Если Трофимов не марксист, тогда этот Яша марксист. Что-то здесь такое в воздухе носится.
Травкин: Тебе всюду мерещатся революционеры. Раз критикует, значит революционер. Так, что ли? Ты вспомни себя! Кто после вилюнюсских событий в январе говорил речи в парламенте России против насилия? Сколько после того ты Горбачеву услуг оказал? Да сама твоя речь тогда была услугой! Ты же представлял дело так, как будто Горбачев угрожал литовскому парламенту, Ландсбергису. А Горбачев на самом деле защитил Ландсбергиса от народа, когда Ландсбергис повысил цены ... Яша тоже оказывает Ельцину услуги, точнее, одну услугу. Ельцин держит его здесь, чтобы показать: вот я - без национального чванства. Яша это видит - и пользуется . [пауза] Яша - просто нахальный лакей. Марксисты совсем не такие, запомни это ... К тому же он, кажется, эмигрировать собрался ... Что ему здесь? Что держит?.. Все едут, и он ...
[сидят, молчат, держат в руках рюмки с коньяком. Пьют, закусывают.]

Руцкой (откинувшись в кресле и откинув назад голову, медленно проводя рукой по лицу) : Запутано, черт бери, так все, что ничего не разберешь и не поймешь.
Травкин: Зачем понимать? Тебе хорошо - ты живи ...
Руцкой: Понимать надо, чтоб и в будущем хорошо жить, а не только минутой. [пауза]
Травкин: Ты как ... агент КГБ, все ищешь кого-то ... Может, ты по заданию КГБ и в парламенте тогда выступил, против КГБ же и Горбачева.
Руцкой: Ну, знаешь!
Травкин: Ладно, ладно, не обижайся ... Ты прав, все мы головы ломаем.[пауза] ... мы все агенты КГБ, штатные или нештатные ... вольные или невольные ... Ты по собственному побуждению выступишь, а службу сослужишь такую, что другому и по заданию не сослужить.
КГБ делает дело. Самое главное теперь - не допустить образования нелегальной рабочей партии. В этом гвоздь вопроса ... как выражался ... Ильич ... вождь ... чтоб его!.. [пауза] Пойду, не обижайся ... (останавливается у дверей) Хоть ты и вице-президент, а будешь делать то, что мы тебе скажем. У нас денег ( ладонь к горлу и затем в сторону) - зажрись! ( спокойно, палец вверх) Надо будет - и Горбачева снимем.
[исчезает. Руцкой сидит в кресле, пьет. Входит Хасбулатов]
Хасбулатов: Где-то я тут свой пиджак оставил? Жара сегодня, можно было и без него ехать ... Ты чего сидишь здесь? Все уже разъехались. Попов и Ландсбергис только что уехали. Ельцин спать ложится. Опять он сегодня принял порядочно, жена так и не уследила. (садится рядом с Руцким) Черт знает, что творится! К чему мы идем?
Руцкой: Ты о чем?
Хасбулатов (в обычной своей манере, вяло, гнусаво) Да все о том же. Ландсбергис уехал, и на днях нас опять ждет какая-нибудь резня в Вильнюсе или танки ... Снова грозят забастовки на заводах, и снова мы натравливаем литовцев на русских, русских на литовцев ... А еще этот Попов ... Он нас дискредитирует, болтает о губернаторствах, пишет в газетах, что ...
Руцкой: Разве один Попов?
Хасбулатов: Нет, не один. Но он вообще уже ... Я не удивлюсь, если я заеду к нему домой, и он будет перед зеркалом примерять китель со свастикой. У тебя нет еще?
Руцкой: Чего?
Хасбулатов: Кителя со свастикой.
Руцкой: Шутишь?
Хасбулатов: Я понимаю, что нам приходится делать пакости ... Но нужно хотя бы уметь скрывать их, а Попов ... Вон возьми Ельцина. Жириновский кричит: надо, чтоб и в других республиках русские выбирали российского президента, а Борис Николаевич - нет, это вмешательство во внутренние дела суверенных республик, говорит. Разве это не умно? Умно. Или вон тоже - держит еврея. Тоже умно ... Я понимаю, что Жириновский готовит общественное мнение к новой имперской политике - чтобы весь Союз стал Россией, единой, неделимой и все. Но Жириновский же первый и вымазан уже, запачкан в глазах рабочих. А рабочие главная сила теперь. Вон возьми Горбачева. Он все еще за эту красную тряпку держится. Вцепился, как этот сегодня кричал здесь стихами, и не отцепишь, не оттянешь. Мурло уже все в крови народной, а он все еще твердит свое: "Я за "Коммунистический Манифест"!" Не умно? Тоже умно ... Он бьет двух зайцев сразу: с помощью тряпки, коммунистической идеи, выгораживает себя и в то же время собой же до крайности дискредитирует эту самую коммунистическую идею в глазах народа, по крайней мере, в глазах средних слоев ... Или вон опять Ельцин - как хитро с рабочими, с шахтерами! Пока Горбачев и другие, вплоть до полозковцев, опошляют коммунизм, он им - рынок, капитализм. А что рынок, капитализм? Рынок и капитализм и при Брежневе были. Ты слушаешь, что сейчас все эти марксистские группки говорят? Не эти, не нинандреевцы, а молодые.
Руцкой: Либералы они все, от Нины Андреевой до самых молодых! Они только кричат, грозят. Им еще расти и расти! А пока травка подрастет, мы еще ...
Хасбулатов: Ты этот вечер что-то беспечен стал. На тебя не похоже. А я тебе про Литву говорю. Снова вон Литва ... Хотя она все время, Литва эта, в напряжении ... Мы режем по живому ... Сколько там в Литве смешанных браков?
Руцкой: Ты спрашиваешь или изумляешься тому, сколько эти скоты успели нажениться и наплодиться?
Хасбулатов: Ты тоже перебрал, я вижу ... С каким бы удовольствием я уехал сейчас куда-нибудь на море, в Крым или еще куда ... Забыть все ...
[Хасбулатов уходит. Руцкой сидит некоторое время, молчит]
Руцкой: Он прав ... Забыть все ... Чушь, глупо ... [Встает, идет. Замечает свое отражение в зеркале, или в чем-то, что дает отражение, стекло на мебели] Все забыть?.. Нет ... Вице-президент ... Второе лицо в российском государстве! Жизнь не так плоха, как она показалась этому слюнтяю ... Жизнь прекрасна ... И, может, будет еще прекрасней, если станешь первым.
[Уходит. Входит Пуговицын, осматривается по сторонам.]
Пуговицын: Никого. (лезет под большой стол) Что-то все Крючков звонит, что Михал Сергеевич хочет лучше слышать ... Поменяем-ка микрофон. ( Вынимает одну "пробку", вставляет другую и уходит).
[Входит Наташа, начинает собирать фужеры и протирать их. Вскоре входит Аня.]
Наташа: Ты еще не спишь? Уже поздно.
Аня: Я телевизор еще посмотрю. (берет газету, читает) А по телевизору и нет уже ничего интересного. (откладывает газету, подходит к окну, все одному и тому же, к которому подходит весь вечер, пока в комнате нет ничего отвлекающего ее от окна, как, например, импровизация Трофимова. Смотрит в окно).
Наташа: Так ты, значит, все же решила не поступать здесь? Поедете в Свердловск обратно? (протирает фужеры, иногда споласкивает их).
Аня: Да, поедем. (как бы виновато)
Наташа: Ну, напрасно, по-моему. Борис Николаевич вас бы здесь устроил, вышли бы замуж ... Правда, не так, как своих детей, но тоже ... катались бы, как сыр в масле ... Я бы ни за что назад не поехала! Ведь ты ему родственница ... Мало только погостила ты здесь ... Неделю всего?
Аня: Да, неделю. (стоит у окна, но лицом в комнату, к Наташе)
Наташа (после некоторой паузы): А с другой стороны, и в Свердловске можно неплохо устроиться, там тоже институты есть, и заявление подавать еще не поздно, еще месяц целый; времени сколько хочешь ... Было бы желание ... Можно хорошо в Свердловске жить и плохо в Москве ... Везде люди живут по-разному, кто плохо, а кто хорошо. Тебе даже, может, в Свердловске и лучше будет. Ты вся такая русская, вон у тебя и коса даже ... Таких даже и не носит уже никто ... [Аня слегка смеется, садится в кресло. У нее русые, льняные волосы] Не хочешь в Москве жить - дело хозяйское ... Другие вон - как в Москву стремятся! А теперь - так и Москва уже не та стала. Теперь за границу все хотят, в Штаты ... или еще куда. Вон этот - Яша, только и разговоров у него, что о загранице. Поеду, говорит. Да езжай, кто тебя держит, в землю обетованную! Кому ты нужен!.. Едь в Израиль, в Штаты ... [Аня сидит в кресле, колупает ногти, голову склонила вниз, слушает] Такой уже ... Нахальный, глаза бесстыжие ... Еврей ... И чего его только Борис Николаевич держит здесь! Пользы от него, как от козла молока! Хоть бы что делал! Ничего не помогает, только на речку купаться ходит, да шампанское пьет, да с Фирсовым ругается. А о Борисе Николаевиче такое может о нем ляпнуть, при нем же, - и хоть бы что! Борис Николаевич даже похвалит, скажет: молодец!.. Приворожил он его чем, или еще что?.. Бесстыжие глаза! Это такой народ! Одно слово: евреи ... Хитрые!.. Так, свою работу я сделала ... Ох, устала ... Завтра не надо рано вставать ... Ты еще здесь будешь?
Аня: Да, я еще книгу почитаю. ( идет к книжной полке, берет книгу)
Наташа: Ну, смотри, как хочешь. Если будешь включать телевизор, то негромко - все спят уже.
Аня ( не открывая рта и второй слог с повышением тона): Ага.
Наташа: Спокойной ночи.
Аня: Спокойной ночи.
[Наташа уходит. Аня сидит некоторое время, читает книгу. Потом подымает голову, прислушивается. Идет к двери. Хочет выключить свет. Прислушивается. Легонько бежит назад, садится в кресло и снова смотрит в книгу. Входит Офросимова.]
Анастасия Дмитриевна: Что ты не спишь, Анечка, деточка?
Аня: Я книжку почитаю, бабушка, мне еще не хочется.
Анастасия Дмитриевна: Хорошая?
Аня: Да вот на полке взяла - Михаил Булгаков.
Анастасия Дмитриевна: А Солженицын как тебе сегодня?
Аня (тихо): Ой ... такой ... противный ...
Анастасия Дмитриевна: Ох, устала я здесь. (плачет)
Аня: Что ты, бабушка? Не плачь. (обнимает ее)
Анастасия Дмитриевна: Видишь, как люди плохо живут!.. Грызутся друг с другом, как собаки ... Все у них есть, машины, дачи, тысячи на книжке ...
Аня (тихо): Какие тысячи, бабушка! Это у тебя тысячи, а у них - миллионы ...
Анастасия Дмитриевна: Я приеду, все твоему отцу расскажу ... как они тут ... грызутся ... за власть ...
Аня (тихо): Ты его не переубедишь ...
Анастасия Дмитриевна: Сумасшедший дом здесь ... Яша вон этот - или он такой же дурной, как они?.. Или он прикидывается?.. Хуже сумасшедшего дома: те запертые сидят, ничего нет у них, а эти все имеют ... Мы лучше жили ... веселее ... хоть и беднее, но ... радовались ... Я работала, детей воспитала, отца твоего на врача учиться послала ... Его теперь уважают все ... Ты вот только дерзишь ему ... Он тебе добра желает, а ты дерзишь ... Как они тут все ... живут!.. А как против народа - так вместе все, водой не разольешь ... Что делают!.. Народ для них - что трава: топчи, мни, коси ... Ленина всего грязью облили, оплевали ... Ленин бы встал, так сдуло бы их всех, только пятки сверкали ... Вместе с Горбачевым ... сволочью ... Я переживаю за тебя ... Как ты будешь жить, Анечка, внученька! Дожить бы, когда ты найдешь хорошего человека, выйдешь замуж, а потом и умереть не страшно ... Хоть бы посмотреть на тебя и на него краешком глаза ... Хорошего, простого, честного парня ...
Аня: Бабушка, не переживай ...
Анастасия Дмитриевна: Слава богу, завтра мы едем домой. (встает кряхтя) Иди, Анечка, спать, а то устанешь, головка будет болеть, а нам еще ехать ...
Аня: Я еще почитаю, бабушка ...
Анастасия Дмитриевна: Хорошая ... книга-то?
Аня: Терпеть можно.
Анастасия Дмитриевна: Ну ладно, пойду ... Недолго сиди. (уходит).
[Аня сидит, смотрит в книгу. Потом идет к двери. Стоит у двери. Прислушивается. Выключает свет и легонько бежит к окну, все тому же. Высовывается из окна]
Аня (негромко): Яша!.. Яша!..
[ Через некоторое время в окно лезет Яша и садится на подоконник, свесив ноги на улицу. Она сидит с ним рядом на подоконнике, но свесив ноги в комнату. Обнимаются. Она негромко смеется, как бы хихикает. Прячет лицо у него на груди, на плече. Целуются. Она не умеет, вероятно. Должно быть, по ее телу проходит дрожь. Она хочет что-то сказать, но он прикладывает палец к губам.]
Яша (негромко): Тс-с ... Сделай, как вчера ...
[Она легонько бежит к тахте, берет подушечку, лезет под стол, где возился Пуговицын, затыкает ею дыру, куда Пуговицын совал руку, возвращается к Яше и садится на подоконник, как и прежде. Целуются.]
Аня: Какой рот ... (хихикает) Вином пахнет ... Зачем вы пьете вино? Вам же противно, я вижу ... [Целуются снова. Вдруг она прислушивается] Ой! Шаги!..[ Замирают. Она напрягается вся, он готов в любой момент спрыгнуть с окна в сад. Чрез некоторое время расслабляются.] Ой, как я испугалась.( с выдохом) [снова целуются] Какой у тебя красивый, правильный профиль!.. Кучеряшки, как у Отелло. (проводит рукой по его волосам; снова целуются) А что вы делали сегодня утром в кабинете Бориса Николаевича?.. Рылись в бумагах?
Яша: Фирсов ездил в Москву, мне велели убрать кабинет, и я делал уборку ... Вот и все. (улыбается)
Аня: Рылись, рылись, я видела. (смеется слегка, как бы хихикая; целуются снова, непродолжительно) Я уезжаю завтра домой, и мы уже не увидимся ... Что ты молчишь?
Яша: Я приеду к тебе.
Аня: Скоро?
Яша: Пока надо еще побыть здесь. [ Голос у него уже мужской, но не грубый.] Мне ведь тоже нужно выполнить задание ... как этому импровизатору ... Меня просили об этом ... рабочие.
Аня: Я беспокоюсь, Яша ...
Яша: Я приеду.
Аня: В Свердловск?
Яша: Да.
Аня ( вздыхая, задумчиво): Город твоего тезки. (пауза) Тебе трудно здесь.
Яша (раздумывая): У буржуазии одна тактика: либо в рыло, либо ручку пожалуйте ... И мы вынуждены пока, даже лучшие из нас, все еще - не так, так этак - подавать им ручку. Ну да время придет ... Плохо, что мы разрознены, не связаны ... Мы сидим по норам ... Нужен человек, который объединил бы нас в одну партию ... Но пока нет такого человека ...
Аня: Может быть, он один?
Яша: В смысле?
Аня: Ну нет с ним рядом никого ... без жены ... Сидит где-нибудь под Муромом, в Карачарове цело тридцать лет ...
Яша: И чего ждет? Страна ведь накалена до предела!
Аня: Ждет, чтобы исцелил кто ноженьки, которые его не носят ... Чтобы полюбила кто.
Яша: Только ждет и все? Ничего не делает?
Аня: Пишет что-нибудь.
Яша: Что? О чем?
Аня: Ну о нас с тобой, например. (хихикает) ... Как мы встретились здесь.
Яша: У Бориса Второго? (смеются) Да-а, Борис, Борис, я тебя облапошу все-таки ... Ну а он пусть того Змея на троне облапошит ... Может, тогда его и полюбит кто ... Там труднее ... Потому простим ему его больные ноженьки (неодобрительно вздыхает и качает головой) и то, что он о нас с тобой пишет ... (задумчиво) Ведь попади его писанина в плохие руки - и будет Яша в далекой Сибири раньше, чем ты в Свердловске.(смеются)
Аня: Шутник.
Яша: Что-то недоглядел он в марксизме. [опять смеются, она прячет лицо у него на груди]
Аня: Фантазер ... Кто поверит тому, что он напишет? Главное - чтобы он о себе не писал.
Яша (задумчиво): Это верно ... Дурные люди не поверят. (тверже) Поверят после. Увидят своими глазами, когда народ возьмет власть. (спокойно, негромко, без пафоса) Разворачивается драма, в сравнении с которой все писаные драмы будут казаться детскими игрушками. И главное действующее лицо этой драмы - народ. Народ ни с кем не посчитается, сметет, как щепку, любого, кто станет на его пути - к правде, свободе, совершенству.

[ Замирают, обнявшись. Занимается заря.]

= Занавес =

1991 год.