Иван Соколовский вспоминал

1985: О ТОМ, КАК МЫ ДВИГАЛИСЬ В СТОРОНУ ВЕСНЫ
Знаменитое прослушивание московских рок-групп состоялось весной 1985 года. По заранее подготовленным спискам огромному количеству групп было предписано явиться в такой-то день, во столько-то часов. Это было что-то вроде талончиков к врачу с указанием даты и точного времени. Однако всем было так интересно проникнуть на подобное мероприятие, ничего не пропустить и услышать (наконец-то!) загадочные подпольные московские рок-группы. Поэтому уже к началу прослушивания у здания Дома Народного Творчества на Малой Бронной скопилась приличная толпа. Я помню, что нам (т.е. НОЧНОМУ ПРОСПЕКТУ) было назначено – к шести вечера (реально играли около десяти вечера), а пришли мы к полудню.
На сцене уже отчаянно «рубились» какие-то группы. Устроители не ожидали от рокеров такой возмутительной непунктуальности. Ведь каждый должен был прийти в свое, строго определенное время, а тут явились все скопом и нагло лезут в зал. Комсомольцы были не готовы к приему такого количества гостей. В небольшом зале мест на 250 все было занято.
Люди толпились в проходах, постоянно слонялись по зданию, у входа стояла неубывающая толпа. Тех, кто, собственно, и должен был «прослушивать», почти никто не видел и мало кто помнит. Все было достаточно хаотично. Помимо выступающих, в зале было много незапланированных и «непрошенных» гостей. Были злорадствующие подпольные устроители концертов, люди из Питера, «самодеятельные» фотографы, делавшие свой бизнес на тиражировании фотографий запрещенных рокеров; музыканты групп, принципиально отказавшихся от участия в «прослушивании» или не приглашенных из-за отсутствия названий коллективов в «черных списках». Были многочисленные друзья музыкантов и, наверное, были и друзья комсомольцев, пришедшие «по блату» изучать музыку своих идеологических врагов.
Мероприятие подобного рода происходило впервые и ощущалось, как нечто в высшей степени «историческое». Сама информация о «событии» была строго конфиденциальной и «засекреченной». Поэтому знать о месте и времени «прослушивания» означало быть приобщенным к некоему субкультурному таинству. Все пришедшие ожидали чудес и откровений. Настроение было праздничное, что-то типа первомайских маршей или Нового Года.
На входе первоначально предпринимались попытки сверять пришедших со списками и пропускать только тех, кто был в них занесен. Но спустя пару часов контроль ослаб, и анархия восторжествовала. В зале воцарилась неразбериха. Все напоминало московское метро в час пик. «Запрещенные» рокеры моментально знакомились друг с другом, обменивались информацией, номерами телефонов и артефактами. Спустя пару часов после стандартного хард-рока, (которым я в то время уже не увлекался так бурно, как в школьные годы), я познакомился с прогрессивной по тем временам группой ДОКТОР.
Их менеджер Антон Павлюченко, известный деятель «рок-сообщества» 80-х (пользуюсь излюбленным термином журналиста Владимира Марочкина), неожиданно сказал: «По моим данным еще три часа беспонтовый рокешник будут лабать какие-то лохи. А что, господа, не вспомнить ли нам отца нашего Венечку Ерофеева и не отправиться за портвиём в местный лабаз?» У окружающих радостно заблестели глаза. Общаться друг с другом оказалось интереснее, чем «прослушивать» «лоховый» и «пэтэушный» рок.
Мы дошли до Елисеевского. В очереди в винный отдел стояло значительное количество людей, лица которых мы запомнили на «прослушивании». Мы взяли несколько бутылок розового вермута по 1 рубль 80 коп. Это был культовый напиток тех лет, особенно любимый и почитаемый студентами гуманитарных вузов. Недаром он был воспет в песнях ДК: «И вермут мутно-розовый завел тебя в ништяк…». Мы безумолку болтали: «Какие у вас примочки… А клавиши какие… А гитары… А база где… Записи есть?… На каких сейшенах играли… Вас «винтили»…?». Эти темы были особенно волнующими.
С группой ДОКТОР, Антоном Павлюченко и еще несколькими тусовщиками и музыкантами мы посидели часок другой на бульварах. Антон по имиджу походил на американского блюз-рокера. Длинные волосы, борода, довольно широкое скуластое лицо. По виду он был очень похож на музыкантов Creedence Clearwater Revivаl. Антон постоянно цитировал любимого своего поэта Венедикта Ерофеева и русских философов – Василия Розанова, Н.А. Бердяева, Льва Шестова и т.д. Это был очень начитанный человек, любитель выпить и поговорить. Он неустанно рекламировал ДОКТОР и ДК, ругал питерский рок. Это был стопроцентный московский хиппи-интеллигент, водивший дружбу с такими ветеранами советского хиппизма, как Вася Лонг и Красноштан…
Насладившись мутно-розовым вермутом на московских бульварах, мы вернулись к Дому Народного Творчества. Там ничего не изменилось, кроме того, что значительное количество пришедших уже успело вдоволь насладиться «запрещенной» музыкой в душном зале и предпочли рассредоточиться на улице в ожидании чего-то более интересного и необычного.
Рядом с клубом на парапете сидел мало кому известный тогда в Москве Костя Кинчев и пел новые песни, аккомпанируя себе на акустической гитаре. Мы налили ему стакан вермута и послушали несколько хитов из его только что вышедшего альбома «Нервная ночь». Кинчев в «прослушивании» принципиально не участвовал. Его группа была «питерской», и он считал себя принадлежащим к высшей касте ленинградского рока, престижной и лидирующей. В общем, просто так зашел… Кто-то зашептал: «Вот, смотрите, это КИНО! Наверное, специально приехали из Ленинграда. А это с ними рядом знаменитый Фирсов. Очень важный человек… У него в коллекции весь архив ленинградского рок-клуба. Вот бы переписать!»
Каждые полчаса на сцену выходили рок-группы с пугающими названиями типа ЛЮЦИФЕР и играли смесь стандартизированного хард-рока с русскими текстами, напоминающими МАШИНУ ВРЕМЕНИ и ВОСКРЕСЕНИЕ. Иногда, у более «продвинутых» чувствовалось влияние АКВАРИУМА и ЗООПАРКА. Но все было как-то банально и скучно.
Профессиональный исполнительский уровень колебался от среднего к низкому. Много пилили на гитарах по пентатонике, но ритмическое взаимодействие музыкантов слабо прослеживалось, каждый играл сам по себе, пытаясь выделиться из коллектива и показать собственную крутизну. Поэтому главного, что привлекает в хард-роке, - а именно драйва, который достигается общим чувством ритма и сыгранностью, а не виртуозными запилами, - этого, как правило, не было. Особенно страдала ритм-секция. Барабаны не попадали с басом в долю. Плюс гулкая аппаратура, не выдававшая и половину нужных частот в «умелых руках» звукоинженеров, не имевших никакого специального образования.
Через пару часов публика перестала хлопать после выступлений, в воздухе запахло подпольно принесенным алкоголем. Народ в зале стал убывать и перекуривать на воздухе. В соседних скверах и детских площадках появилось много волосатых людей в кожаных куртках, с гитарными чехлами за спиной. «Крутые» рокеры как-то сникли. Нарастало разочарование – праздник явно не удавался. Где – обещанная подпольная «крутизна», где – антисоветчина, где – «фашизм», который «не пройдет», и «стремные» тексты?! Десять групп подряд и – у всех одна тональность (как правило, ми минор – так удобно для гитаристов), три блюзовых аккорда и – тексты о «кораблях счастья», «домах надежды» и «бухтах отчаяния». И – никакого бунта, молодежного протеста, никакой секс-революции, никаких наркотиков, никакого смелого и бескомпромиссного обличения чудовищных деяний КГБ и КПСС….
Вскоре обстановку разрядил ДОКТОР во главе с певцом, клавишником и композитором Дмитрием Кутергиным. Это была музыка в духе раннего Питера Габриэла с известной долей электроники, с использованием дорогих синтезаторов и примочек, с модным слэп басом, которым мало кто владел в то время в совершенстве (в отличие от басиста ДОКТОРА Сергея Сулейменко). Плюс абсурдные и ироничные тексты неизвестно о чем.
ДОКТОР имел уже ряд альбомов. Известностью пользовалась запись, сделанная на гиперсовременной для тех лет, студии культового советского электронщика Эдуарда Артемьева, (чей сын Артемий был участником группы), которой подпольные дилеры «добили» дебютную запись БРАВО. На том же концерте они подарили мне магнитофонную катушку с записью инструментального саундтрэка к фильму Николая Данелия «Эй, Семенов!». Там я впервые услышал саксофон Сергея Летова в сочетании с электронной скрипкой Кутергина. Эта запись оставила неизгладимое впечатление и оказала очень сильное влияние на мои музыкальные вкусы. Это был первый авангардный психоделический инструментальный русский альбом.
Следующим «открытием» стала группа 27-й КИЛОМЕТР. Поразил их гитарист – Роман Суслов. Он играл виртуозно и небанально. Новая гитарная эстетика в духе Роберта Фриппа и Энди Саммерса. Позднее, организовав ВЕЖЛИВЫЙ ОТКАЗ, Роман играл более сдержанно и менее экспрессивно, более тщательно отслеживая стиль.
Исполнительским профессионализмом всех удивил тогда ГУЛЛИВЕР. Отличный звук, четкие аранжировки, сильные музыканты. Часть коллектива позднее вошла в первый состав БРИГАДЫ С: Горячев на гитаре (потом он играл у Владимира Кузмина), Сергей («Серьга») Галанин на басу. Возглавлял группу Аедоницкий (на клавишах). Это были «упакованные» люди. Музыка ГУЛЛИВЕРА была близка группам типа КРУИЗА и ПРИМУСА. Все профессионально, полистилистично и, одновременно, попсово. Их имидж был нарочито «мажорным», «нарядным» и явно не «подпольным». Типичный филармонический, «разрешенный» рок, мутировавшая эстетика ВИА. В БРИГАДЕ С не без помощи талантов Гарика Сукачева все это переросло в стилистику «ироничного» и «стебового» советского шоу-рока, популярного в конце 80-х – начале 90-х годов.
В процессе «прослушивания» вдруг стали обнаруживаться мифологические корни восприятия публикой отечественного рока. Реальность не соответствовала образам, сформировавшимся в общественном сознании тех лет. Людям, реально интересующимся современной музыкой, стало ясно: хард-рок в середине 80-х – явление исторически устаревшее и архаичное, поддерживаемое провинциальными иллюзиями населения СССР. Такие стили, как: нью-вейв, панк, постпанк, ска, индастриал, авангардная электроника, – прошли мимо даже подавляющего числа меломанов. Люди по привычке продолжали коллекционировать Deep Purple, Nazareth или Jetro Tull. Большинство же увлекалось итальянцами, гей-диско западногерманского образца и вторичной советской эстрадой. Музыкальная революция конца 60-х – начала 70-х прошла мимо.
Поэтому актуальных групп на «прослушивании» было единицы. Даже настоящих «металлистов» было не так много. В основном звучал утяжеленный ритм-блюз, актуальный в конце 60-х и совершенно неинтересный в середине 80-х. Причем психоделические эксперименты классического рока никак не повлияли на советский хард. Музыкальные особенности стиля, как правило, воспринимались слишком формально, по-дикарски. Привлекали внешние и бросающиеся в глаза стандарты, а не внутренняя суть, Тогда мало кто догадывался об индийских корнях музыки Led Zeppelin или о роли фанка у Deep Purple середины 70-х. Просто «рычащие» рифы, спортивные запилы на гитарах, куплет-припев-проигрыш…
Ко всему этому добавлялся и низкий уровень качества музыкальных инструментов, используемых подавляющей массой советских рок-ансамблей. Тогда доминировали гитары, сделанные в странах соцлагеря, самопальные примочки – творения местных умельцев, клавишные советского или восточно-немецкого производства. О «фирменных» инструментах большинство музыкантов могло только мечтать. Фирменные синтезаторы стоили, как отечественные автомобили. Богатых людей, способных обеспечить детей фирменным инструментарием, было единицы. Даже более-менее полной информации о наличии и специфике тех или иных инструментов не было. Играли, на чем придется. Аппаратура покупалась на деньги домов культуры, быстро ломалась и разворовывалась…
Но даже если взять удачливые группы, уже тогда экипированные самым современным оборудованием и инструментами, то и они имели к настоящему року весьма далекое отношение. Композитор Антон Батагов, выступая в «Программе А», очень верно подметил, что после прослушивания Emerson, Lake & Palmer или King Krimson МАШИНА ВРЕМЕНИ и ей подобные группы любому здравомыслящему и эрудированному человеку должны были показаться чудовищно неинтересной и скучной, рассчитанной на провинциальных недоумков, белибердой. Подобное мнение – и тогда и сейчас – разделяет достаточное количество настоящих ценителей рок-музыки в её классических проявлениях…
К вечеру на «прослушивании» более известных в «андерграундных» кругах рок-составы сменили почти совсем незнакомые группы. Удачно выступил коллектив со странным названием ФАНЯ. Это были совсем юные учащиеся первого курса юридического факультета МГУ. Руководил ими популярный в университетской среде бард Александр Барабашев. У них был проработанный имидж в духе «новой волны», некое своеобразное постановочное шоу. Их музыка была акустической, минималистской по форме и не имела к рок-н-роллу никакого отношения. Зал взорвался бурными аплодисментами. В темном царстве хард-рока появился нововолновый лучик света. После ФАНИ электронный вейв успешно продемонстрировал НОЧНОЙ ПРОСПЕКТ.
На второй день выступили ЗВУКИ МУ, музыку которых я тогда не понял. Они показались мне грубыми и нарочито урловыми. Знаменитая ирония ЗВУКОВ как-то плохо прослеживалась из-за того, что слова звучали неразборчиво. Плюс к тому они тогда и играли не очень слаженно. Их выступление было сумбурно, шумно и гулко… Хотя зал бурно реагировал. Публика отчаянно свистела, улюлюкала и долго аплодировала. Но, увы, выступления на бис на «прослушивании» не были санкционированы вышестоящими органами, и любая «демонстрация самодеятельного творчества» не должна была превышать 30 минут. Это было одно из первых выступлений ЗВУКОВ в «электричестве».
ЗВУКИ МУ считались культовой группой, и если вы ничего не слышали ранее о Петре Мамонове, то вам могло показаться, что вы случайно попали на отчетное выступление самодеятельности узников психбольницы. Но миф тех времен гласил, что Мамонов очень умный человек, переводчик с японского, и его эпатаж полон иронии и скрытого смысла… А в целом второй день прослушивания – очередной нескончаемый сериал трехаккордного хард-рока…
Говорят, был и третий день. На нем выступали БРАВО и ЦЕНТР. Но этот концерт был действительно «закрытым», и никто из моих знакомых на нем не присутствовал.
«Прослушивание», положившее начало московской рок-лаборатории, показало, что музыкальное подполье достаточно разнородно: 90 % тривиального рок-мейстрима и 10% чего-то иного. В дальнейшем картина становилась обратной – количество оригинальных групп нарастало, а мейнстрим стремительно исчезал. Сразу же сложились некие группы по интересам. Подобное стремится к подобному. Люди быстро знакомились и создавали некие дружеские сообщества по стилю и духу. Начиналось и творческое сотрудничество – взаимный обмен аппаратурой на запись или на концерт, организация совместных выступлений.
Уже простая констатация того, что в художественном смысле актуально, а что нет, стала стимулом к появлению новых групп, играющих оригинальную и современную музыку. Для комсомольцев результаты «прослушивания» оказались откровенно безрадостными – никакого фашизма и антисоветизма обнаружено не было. Бороться с отечественным хард-роком было бессмысленно, так как он просто дублировал «разрешенные» образцы: МАШИНА ВРЕМЕНИ уже спела свой «новый поворот», и комсомол его уже одобрил.
В целом результатом «прослушивания» стала линия на организацию всего «рок-движения» в «сторону весны». Всем, вступившим в рок-лабораторию, торжественно выдали круглый металлический значок, на котором было написано: «Московская рок-лаборатория: движение в сторону весны». У меня сохранилось целых два таких значка (один из них, правда, немного проржавел). Значок этот выдавали только после того, как группа сдала подробную анкету и была официально зачислена в ряды «рок-сообщества».
Получение «Весны» обозначало собой вступление в задекорированную под свободное молодежное творческое объединение бюрократическую организацию – некий департамент рок-музыки, куда можно было положить трудовую книжку и считаться не уголовно преследуемым тунеядцем, а полноправным «трудящимся», т.е. членом общества. Эта «весна на улице вязов» означала, что отныне все вопросы творческого характера будет решать всеобщее собрание рокеров и демократически избранный совет рок-лаборатории, куда войдут наиболее уважаемые, мудрые и солидные «любимцы рок-сообщества» от фракций панков, металлистов, нью-вейверов, арт-рокеров и т.д. Если иметь соответствующие мандаты, литовки и справки, то вас не «повяжут» и даже «официально» заплатят за концерт согласно тарификации. Образ «весны», отмеченный в девизе рок-лаборатории, означал некую «оттепель», разрешенное и официально одобренное «инакомыслие», политкорректность и широко разрекламированную терпимость к «неформальным молодёжным группировкам».
Тем не менее, рациональная организация любого творческого процесса на основах бюрократии или коммерции, как показывает опыт, ведет к быстрому прогрессу в сфере профессиональных навыков и быстрому регрессу в сфере экзистенциальных основ творчества. Артефакты становятся более качественными и виртуозными в техническом и «профессиональном» смысле и более скучными, назойливыми и утомительными в сфере их восприятия. Более, как говорят, «мёртвыми» – они теряют свою простоту, аутентичность и «первозданность».
Возможно ли вообще «профессиональное творчество»? Если бы Джимми Хендрикс не пил, не курил, не «ширялся» и не устраивал оргии, а с утра до вечера долгие годы работал бы над техникой игры на гитаре, он, наверное, в каком-то смысле был бы «лучше» – как профессионал. Но стали бы мы до сих пор слушать и коллекционировать его записи, интересоваться его личностью? Была бы его музыка настолько спонтанной, свободной и оригинальной?
Предположим, весь этот соврок был бы организован не сверху, не любителями «двигаться в сторону весны», а снизу, «самодеятельно». Тогда не было бы никакого «прослушивания», никаких советов «старейших» и «мудрейших», никакой генеральной линии на «движение в сторону весны», никакого «рок-сообщества» и никакой «рок-общественности» (опять употребляю полюбившиеся мне термины Владимира Марочкина). Никто не обсуждал бы на собраниях «профессионализм» друг друга, не проводил бы тарификацию, не выдавал бы литовки текстов и разрешения на проведение мероприятий…
Осталась бы только музыка. И – музыканты. Что-то не так?