Рождественская ночь...

 «Время не дремя» - повторяла моя бабушка, поспешая навести порядок и красоту в доме к празднику. Целый день она суетилась и лишь к вечеру, устав, согласилась посидеть со мной. Как я любила эти посиделки! Вот и в этот раз бабушка обещала рассказать мне одну историю, которая случилась в селе, где она жила до замужества.
 Тогда, в соседнем доме жила семья: муж с женою, сын от первого брака женщины и недавно родившийся сынишка. Старшенький, Гришка, плохо помнил родного отца, знал только, что не вернулся он с рыбалки, т.к. утоп, провалился под лед весной. От отца остался картуз, который мать ему передала с наказом: зря не таскать, беречь для праздников. Отчим был человеком добрым, но с Гришкой почти не общался, все по хозяйству хлопотал. И мать, после рождения младшего сынишки, тоже не баловала Гришу общением. Лишь вечерняя молитва собирала их вместе перед образами. Часто смотрел Григорий на отцов картуз и представлял себя взрослым. Он мечтал уехать в город и поступить работать на завод. А пока, восьми лет от роду, он, как мог, помогал по дому, жалея мать и особенно маленького братика, потому как тот часто плакал. И вот, в канун Рождества, решено было запрячь лошадку и отправиться к всенощной в храм, что в соседнем селе. Ехать-то недолго, дорога наезженная. Гриша, хоть и намаялся за день, помогая отчиму, был рад этой поездке. Он вообще любил бывать в храме, ему нравился треск свечей, тихий свет лампад. Несколько молитв он знал наизусть и всегда подпевал церковному хору.
 Ночь выдалась морозная, ясная. Верба, что росла перед домом, вся была в сверкающем инее, а Гришка представлял себе другую красоту, там, в храме, Рождественскую елку, которую и видел то один раз, но запомнил крепко. Накидав в сани сена, укутав малыша и перекрестясь, тронулись в путь. Лошадка, хоть и была старенькой, бежала резво. Вот и околица, за ней поле - заснеженная равнина, покрытая сверкающим под лунным светом снегом. Впереди стоял лес, великаны ели почему-то внушали страх, и весь лес казался недобрым. Мать сильнее прижала к себе уснувшего малыша, а Гришка, свернувшись клубочком в ногах у матери, зарывшись в сено, задремал, и почти что спал, укаченный размеренным бегом лошадки. Сразу как-то потемнело, и лишь изредка выглядывал месяц сквозь макушки вековых елей…. Сначала мать решила, что почудилось, но, вглядываясь пристальней, обомлела: за ними бежали волки. Повернув голову к мужу, выдохнула: «Скорей… волки… догоняют…». Подстегнутая кнутом, лошадка бежала изо всех сил, но волки тоже бежали, и расстояние до них все становилось меньше и меньше. Крепко прижимая младенца к груди, мать почти видела, как лязгнет зубами самый быстрый, как вцепится и стащит на дорогу…. Как остальные…. Бесшумно приближался первый, темной тенью с горящими глазами…. Остановить! ... Закрыв глаза от ужаса, мать резко выпрямила ногу и, тихо соскользнув с саней, Гришка оказался на снегу….
В храме, упав на колени перед иконой Спасителя, заливаясь слезами, повторяла и повторяла: «Господи! Прости меня окаянную, спаси и сохрани!»….
Безутешная в своем горе…, молчаливый и помрачневший…, возвращались они домой….
Странно… в одном из окошек был свет, тихий, спокойный свет от зажженной свечи. И это оранжевое оконце казалось частью другого мира, прежнего, где жил ее Гришенька. Дверь была незапертой…, а в горнице, под образами, на лавке, подогнув ноги, спал ее дитятко, и рядом, на табурете лежал отцовский картуз…. В углу, в луже от растаявшего снега, стояли мокрые валенки….

«А дальше?» – «А что дальше? Знаешь, ведь Рождественская ночь, она особенная, всякие чудеса бывают, может, и не было вовсе этих волков, а было искушение от бесов»….