Числофобия

…нам, вошедшим навечно в эпоху пыли.
Игнат Галкин

Я живым еще секундочку побуду,
а потом я над сюжетами не волен…
Севыч

Неси, летчик, неси – неси мне письмо,
письмо из святая святых, письмо сквозь огонь,
мне от меня...
Б.Г.

Предел Роша – критическое расстояние от планеты, ближе которого, вследствие разрушающего действия гравитационных сил, невозможно существование спутников.
БСЭ


***

Ведь нам не так уж и много надо…
Все ближе полночь. Спеши же, Герман!
Ведь не со страху – по глупой вере –
мы уезжаем в свой Баден-Баден,

Кого прогонишь и что запишешь?
О чем ты вспомнишь сегодня ночью?
Не только третий, а первый – лишний.
Все встречи – кратки. Все ставки – очны.

Безумству храбрых поем мы песню,
а также бодрых идиотизму.
Ну как тебе там, в себе, – не тесно?
Да ладно, что там… мы ведь не киснем.

Не надо звать нам на помощь Фрейда.
Не надо думать, что все срастется.
Пустую память купи в «Икее»,
а что не нужно – давай, покоцай!

На серпантине повесь печали.
Чини гирлянду, под нос ругаясь.
Ты между строчек меня встречаешь.
Сгорает время огнем бенгальским.

Не привыкать мне – в кариатидах,
в ушке игольном, но без верблюда.
Давай-ка выпьем. Чуть-чуть, для вида.
Как будто – вкусно. Как будто – любим.


Под вечер первой зажжется Вега.
Герои сказки про «жили-были»,
мы провожаем эпоху пыли.
Мы обретаем эпоху снега.


***

Закрывается город. Слепые уходят на фронт,
а глухие стоят на посту, чтоб расслышать пароли.
Позабыв про перчатки, куда-то бежит белый кролик.
По кремнистой пустыне с котомкой бредет Father Frost.

На ладони истаял декабрь. Доверяйся часам,
хоть их гири привычно нальются свинцовым обманом.
Нас доставит на берег Дик Сэнд вместо двух капитанов.
Ну а все остальное в сюжете додумаешь сам.

Напиши мне о том, какая наступит весна
(но сначала придется присесть голой ж…й на елку).
Новый год к нам спешит с косяком и в помятой футболке.
Открывай ворота, не томи. Пей до дна… Пей до дна!

Не перечь ему, ладно уж. Радуйся, как своему.
В общем, он ничего. И по первости – парень-рубаха.
Посмотри на него хоть разок без упрека и страха.
Ты не Ходор. Авось, отведет и тюрьму, и суму.

Праздник-праздник! Взбодрись-ка – уже началось.
Год, как старый еврей, покидая, уносит подарки.
Ход налево конем, и потом, разумеется, в дамки…
А Земля не кончается. Только качается ось.


***
А ты сидишь на белой полосе
за полминуты до годораздела,
тупишь, как промахнувшийся Акела,
как Сафин, проигравший пятый сет.

Идет бычок, качается, зараза,
да только не финалится доска.
Мороз крепчает. Пялится декабрь
мутнеющим предсмертно желтым глазом.

И позабытый сигаретный фильтр
привычно дотлевает до фаланги.
Ну что шипишь от боли, как салага?
Не в первый раз. Терпи давай, терпи!

Тебя несет последнее метро
туда, где точно будет по-другому,
сопротивленье неподвластно Ому,
а свет не превращается в сироп.

Где жизнь начнется с первого числа
и повернется новым ярким боком,
где око не потребуют за око,
где я тебя, похоже, дождалась…

Когда к тебе приблизился несмело
январь хрустящий, хрупкий и босой –
ты все же слился с белой полосой
за полсекунды до годораздела.


***

Да, именно сейчас мою ты ищешь руку,
как будто карнавал я в силах отменить.
Наш паровоз летит куда-то в Чаттанугу,
сияют по бокам сигнальные огни.

Ты все свои грехи запишешь на скрижалях,
но спросишь невзначай: «Моя ли в том вина?»
Как далека от нас обида за державу,
и скипетр, и проч. Все это – не про нас.

Не напрягай глаза – так неразборчив почерк,
что остается лишь не выпить, так упасть.
А если дураков простит суровый Отче,
из порванных небес посыплется крупа.

И головы задрав, как будто кукушата,
на кромке декабря замрем, открывши рты.
А если ты опять попробуешь вмешаться –
тогда торговец льдом сотрет мои черты.

Клади под елку все, что не успел потратить.
Лови соленый снег растресканной губой.
На лестнице – шаги. Загламурнело пати.
Хлопушка. Нервный тик. Уже 12. В бой!


***
Даже и не пытайся.
Даже и не мечтай.
Все, что приносит Санта, -
холод и пустота.

Слишком замерзли руки.
Слишком упрямы дни.
Можешь войти без стука,
но про интим – ни-ни!

Что там у нас в кармашке?
Сколько на нечет-чет?
Карма совсем не пашет –
аура в грязь течет.

Я извлеку из шкафа
старый больной скелет.
Санта, впадая в пафос,
инеем на стекле

пишет чужие судьбы –
криво и невпопад.
Санта с улыбкой Будды,
Санта – последний гад.

Бронхи забиты кашлем,
снегом и конфетти.
Видимо, кто-то страшный
хочет тебя спасти.

Санта встает на лыжи,
радикулит кляня.
Если боишься выжить –
не обнимай меня.

Горло заполнил ветер –
гнусный, что тот «Агдам».
Где-то над всем над этим
ярко горит звезда.


***
Дыханье сперло. Ожиданье чуда.
Ах, детская языческая блажь…
Ты никогда об этом не забудешь,
но вырастешь – и все равно отдашь.
Ну не на поругание, конечно,
а так – поднимешь на смех невзначай
звон хрусталя, куранты, хвою, свечи…
Ты с возрастом научишься молчать

о том, как хочется, чтоб раз – и изменилось,
и не вернулось с первым января
все то, что отболело, перегнило…
Открытки надоедливо пестрят.
Пуста башка. Почтовый ящик полон.
И Дед Мороз нетрезв и хамоват.
А ты кричишь, хотя потерян голос,
пытаясь просто не забыть слова.
Снегурочка с улыбкой кариозной,
в зубах ее застрявший «Джингл Беллз»…
Напоминай себе, пока не поздно,
как свежий снег пушист, искрист и бел.
Пробьет двенадцать. Загадай желанье.
Чем черт не шутит… может… ну а вдруг?
Забудь про все, что знал. Попробуй, ладно?
Прими игру. Прими его игру.

Когда затихло все на книжной полке,
а стрелки, перепутавшись, застыли,
у пошленького ангела на елке
вдруг выросли летабельные крылья.


***
Эко чудо, что за диво –
нерастраченная удаль
хлещет. Хоть сейчас в комдивы!
Лучше б ты помыл посуду…
Волки целы, овцы сыты
от аванса до зарплаты –
вроде дал Господь кредитку,
только денег маловато –
отмеряем, отрезаем,
горько плачем, потерявши…
Стань, как Ленин на вокзале, -
неживым, но настоящим.
Ярко лыбятся витрины,
между рам зажав подарки.
Бей по кнопке аварийной,
если станет слишком жарко.
В построении коллизий
нам, ей-богу, нету равных.
Это наш дочерний бизнес
имени слепого Савла.
Как духами на запястье,
как приправы щепоть в блюдо –
над сюжетами не властен,
но живым еще побуду.
Не держи меня за горло
нежности усталой хваткой.
С новым счастьем! С Новым годом!
Все свободны. Все в порядке.
Получайте все и сразу –
то ли горько, то ли пресно.
Что тебе не ясно, Лазарь?
Отомри. Умри. Воскресни.


***
Эта луна, что сейчас мандаринно-кругла,
нам обещает роскошные новые сказки.
Старый год руки умыл (да уж, чем не Пилат!)
и отзывает свои ледяные спецназы.

Вот оно – время весь сор выносить из избы,
под поздравленья и резвое тиканье стрелок.
Можно опять постараться запомнить… ну или забыть,
наколотивши на счастье без счета тарелок.

Только ты знаешь, конечно, не хуже меня:
хочется теплого пледа, а вовсе не зрелищ.
Раз в кой-то веки – гляди! – облетает броня.
Ветер и небо тихонько поют а капелла.

Лучшая ночь, чтоб беспечно глядеть в зеркала,
не опасаясь ни лжи, ни серебряной пули,
и разгадать все шарады, и сбросить балласт,
выбрав тот якорь, что в сердце вцепился питбулем.

Джокер, звеня колпаком, покидает колоду.
Сколько мостов ни построй – а все реки текут.
Мы замираем в излучине нового года –
с тонкой улыбкой, со стрелкой секундной в боку.


***
…А если подождать – то будет слишком поздно.
Захлопнется декабрь, запрется на засов.
Поэтому мы здесь стоим в нелепой позе.
Сансара, разгоняй скорее колесо!

Недрогнувшей рукой ухватимся за спицы,
и понесет нас вдаль, покряхтывая, воз.
Мы получили вновь попытку повториться,
немного отойти от времени «it was».

Ты смотришь на меня – все это было, было,
и хочется продлить то future in the past…
Но новый год уже топочет, как Годзилла,
и давит второпях таких хороших нас.

Теперь мы улеглись, распятые, на рельсах.
Зато нам не страшны ни насморк, ни сквозняк.
Ты возжелал меня, как Абрамович – «Челси».
Ты получил меня. Ты потерял меня.

И вроде не с руки подыскивать эпиграф,
когда дамоклов меч завис над головой.
Но кто-то наверху – не Лермонтов, не Пригов –
благословит всех нас, как будто он живой.


***
Поезд не едет – крепко закрыт шлагбаум.
Все, что могло случиться, – уже случилось.
Январь с декабрем снова столкнулись лбами.
Ты до дрожащих пальцев боишься чисел –
чисел, в которых ночи, что дней длиннее,
снов не приносят, а только мотают нервы.
И поросенок рисованный у Диснея
строит упрямо дом из гнилой фанеры.
Волк не приходит – видимо, слишком сытый.
Дети, семья и елочка с мишурою…
Да, расскажи мне, кстати, о дебрях быта?
Стоп, полсекунды – я только глаза закрою.
Ты говори, говори – хоть о черте в ступе.
Разве же плохо – год обменять на голос?
Что ж ты шевелишь губами, как рыбка гуппи
или вопишь, как Озеров после гола?
Сердце болит, но где-то не там, где раньше.
Как-то отдельно, хотя никуда не деться.
Снова не в тему ты к ночи меня помянешь –
то ли замуж зовешь, то ли играть в индейцев.
Вот вам перо – пишите, доктор, пишите.
Поторопитесь – очередь занял плотник.
А от него нас, пожалуй, не спрячет Шиндлер –
с аукциона спустит последним лотом.
Приступы всепрощения обозначают старость –
ясно без мистера Холмса, без всяких его дедукций.
Мы расстоянье привыкли перемерять мостами,
веря по умолчанью: в итоге они сведутся.
Летчик, лети – от головы до сердца.
Пусть с виду клоун – внутри все равно Полунин.
Марка. Обратный адрес в углу конверта.
Что-то забыла? Точно. «Люблю. Целую.»


***
Отношениям с этим годом Рош положил предел.
Еще немного сползти с орбиты – и неизбежный взрыв.
Пока пузырьки пьянеют, в виноградной шипя воде,
избежим потери мяча, скрыв положение «вне игры».

Страсть к подведенью итогов – камень в мой огород.
Все разложить по полкам. Все продумать. Все объяснить.
Не уверена, что нам предложат удобный брод –
скорее уж, на неделю в какой-нибудь там Тунис.

Обстоятельства, как положено, сильнее и выше нас.
Возможно, поэтому никого здесь не будит гимн.
Старое фото вдвоем к стене повернем анфас,
новую жизнь по привычке начиная не с той ноги.

Конечно, самое сложное – приучить себя не скучать.
Если не получается, то грамотно сделать вид:
вся эта странная нежность, выразительная печаль –
чтобы кого попало было сподручней во ржи ловить.

Если в старом году снега не было на покров,
это лишь означает, что снова врет календарь.
Ладно, хватит бояться. Ни к чему мне твое ребро.
Я уже родилась из него, а все прочее – ерунда.

В этой строке, что кончается предательски и легко,
(здесь бы самое место для тихой такой слезы),
мы сделаем паузу размером в пару веков…
Выпьем за все, что положено. За то, что проходит. Дззззззыннннннннь!

Ноябрь-декабрь 2005 г.