Посещение фантастически бытовая поэма

дань – Даниилу


ЗАПИСКА В ДВЕРИ

Далеко зашли игрушки,
больше не во что играть.
После нашей заварушки,
чай, не Господу хлебать.

Так зайдите в гости, что ли,
чтобы трением полов,
не страшась невольной боли,
дело выиграть у слов.

Бублик, выпеченный мирно,
припасла нам старина;
от него и дырка – мина
против зла: под ложь она.

В чашечках отдельных скоро
остывает кипяток;
так и мы, когда по норам, -
гасим Божий огонёк.

Вместо ложки да к обеду
получилась бы у нас
к чаю
 тёплая беседа,
вместе
 хоть на этот раз.


ПОСЛЕ ЗВОНКА

В семь пятьдесят пять
рад я гостям всем:
кто б ни вошёл – присядь,
и никаких проблем.

И ничего вспять,
и никого сверх…
В семь пятьдесят пять
и под орех –
не грех!


СТРАННОЕ МЕСТО

Где бы это ни случилось,
лишь бы только началось,
лишь бы тут,
 сейчас простилось
всё,
 и чтобы так смоглось.

Где бы это ни случалось,
был бы воздух чист и свеж
от любви,
и в нём качалось
солнце утренних надежд.

Пусть однако же случится
всё же там, где суждено.
Вера есть – всё разрешится,
а без веры…
всё равно!


ПЕРВАЯ

Выдавала замуж дочь,
первую, старшую,
так хотела ей помочь,
у неё не спрашивала.
Он любил…
да и она.
Прикасались души их.
На дворе была весна.
Дочь меня послушала.
В небесах ли звон стоял
или с колоколенки,
обвенчалась дочь моя,
унеслась, горлинка.
Всё бы ладное житьё
при достатке, в сытости,
словно счастие моё
непрожитое,
да при муже-то живом
жить – не праздновать,
на чужбине строить дом –
так не сразу ведь…
да и звон-то был в ушах,
в глазах стольники,
а король-то вышел – ах! –
голенький!
Что высокий да худой,
куда ни шло,
так ещё не молодой,
жалость-то!
Не пошло, вишь, у неё там,
не поехало,
словно счастье то, моё,
ей помехою.
Ну да что в печаль рядить, -
вызволять вольна:
к маме приезжай пожить,
молода жена,
бремя женское тянуть
на хлебах родных
и свободою вздохнуть
промеж дел иных.
Вскоре внука родила,
первая – первого…
Муж явился: как дела?
Говорю: сделаны.
Не прогонишь – таки муж,
отец мальчика,
только стало в доме душно,
а иначе как?
Словно пришлый он чужак,
а не родственник,
и нельзя ему лежать
на брачной простыни,
и дышать ему нельзя,
нелюбимому…
Говорю: приехал зря,
мчался мимо бы.
Что другой в душе её,
не вела речей.
Попытался гнуть своё
муж, незнамо чей,
и притом рисунки всё
мне показывал,
а уехал – как в песок…
не алмазами ль?
Что ж ночами я не сплю,
маюсь нынче-то?
Знать, решений не люблю
половинчатых,
не люблю другого я,
дочке любого…
Воля, Господи, Твоя! –
стисну зубы я.


НЕ ОДИНОК

Сила есть во мне.
Она –
груз тяжёлый.
Я сполна
бог и раб её…
и вот
я рисую, как ведёт,
и рискую, коль ведом,
раскрывая свой альбом.
Труд изящен мой, извне
отражаемый вполне
в кристаллических мирах
и фигурах на листах.
Скрупулезно кропотлив,
только этим я и жив,
это поиски мои
Одного в лице Троих
и Троих в Одном лице.
Грандиозна моя цель,
нереальна для зевак,
но иду за шагом шаг,
и чем дальше, ближе к ней,
легче дышится, вольней,
а коснусь ли тайн бытья –
важно ли?
рисую я.
Кисть, перо и карандаш
у меня в подручных.
Наш
покоряет караван
белизну бумажных стран,
где бывает всякий раз
обновлённым путь у нас,
вдохновляющим – азарт
в начертаньи свежих карт
для божественных программ,
всуе недоступных вам.
Чем я занят, не секрет,
да вот зримой пользы нет
для озлобленных тщетой
близких мне людей
и той…
той, какую не просил,
но однажды полюбил
так внезапно и светло,
что, взаимное тепло
прикасаний ощутя
в ласках нежного дитя,
в ней себя я потерял
и обрёл,
и мир объял,
и шепнул ему: спасибо!
жизнь – о, да! – не только дыба…
Уж какие годы тут,
коль, на поворотах крут,
на подарки не скупой,
ангел не ошибся мой
в непреложно молодых
двух сердцах, связуя их!
При согласьи-то сердец
путь заказан был – венец.
И свершилось...
ну зачем
в лучшей из Твоих систем,
Отче Золотого Дня,
пал сей жребий на меня?
Неужели для того,
чтобы я, лишась всего,
чем дышал короткий миг,
не имел земных вериг?
Я ль виновник той вины,
что потерян для жены,
что её родная мать
стала чувствам доверять
наконец-то не своим,
а дочерним,
и черним
я обеими теперь,
загнан в угол, словно зверь,
приговором «на убой»?
Будь что будет.
Я собой
был и ныне остаюсь.
Но и отлучённый – пусть! –
я люблю тебя, сынок.
Верь, что ты не одинок!


КОЛ-ОМ

Что вдруг?
О чём я плачу, Боже,
избранник ночи, денно вдов,
услышав нечто, что похоже
на шум далёких поездов?

Меня ль кому-то вспомнить дали,
моя ль душа кого зовёт,
едино счастье –
всё в начале
и всё закончится вот-вот…

В теченьи этом
кануть разве,
чтоб из меня,
как смерть, легка,
струилась в высь, минуя разум,
и вновь ко мне Любви Река.


ЕДИНСТВЕННЫЙ

Как я измучена, листочки,
как я измучена…
плита!
Октябрь, последние денёчки…
Ах, Троица, ещё б две точки
вослед задуманной не там!

Ах, как же больно вешним птицам
в холодных облаках скользить!
С любовью легче ли проститься,
коль своего люблю убийцу,
дерзнувшего лишь отразить?

Он скован в серости мышиной,
щелкунчик мой…
зачем он здесь?
Нет мужа у меня для сына,
отец же для него – мужчина,
что канет вновь, куда невесть…

Любимый!
милый мой!
несчастный!
но как тебя ни назову,
осенним утром всё так ясно:
не медли,
уезжай
и здравствуй
в мечтах моих и наяву.


ОБ… РАЗОК

В чём же соль речённых соло,
что ни слово – особняк?
Ждёт притихшее застолье,
что подам
единства знак.

Спрячу соль, не просыпая;
принесу вам сахар к чаю.

В Божий свет
земные гости,
мы – великая родня
Вновь Рождённого…
так бросьте!
можно камень,
но – в меня:

я стою на месте лобном
и открыт себе подобным.

Быль, рассказанная кстати,
завершилась, чтобы в ней
боль замкнула цепь распятий
и оборвалась во мне.

Да и надо ведь немного:
ДАЙТЕ МАЛЬЧИКУ ДОРОГУ!

26-31 октября 1996 г.