Моему ныне здравствующему другу записка

У Будмонда был толстый друг
Всех забавлял его недуг
И многие считали долгом
Шутить над ним подобным толком.

А Будмонда его беда
Не потешала никогда.
Корил он Толстого нещадно,
Сходя до ругани площадной.

На рауты и вечера
Он дал позицьям номера
По мере втягиванья брюха.
И, обладая чутким слухом,
Толстяк улавливал приказы
И брюхо втягивал он сразу,
А ставши недоступным взорам
Вываливал его с позором.

Но Толстый уж не видел фалес,
Даже прилично нагибаясь,
И прелесть лишь видна была
В криволинейных зеркалах.

Являлись тщетными потуги
Заботы о любимом друге.
Тогда в помощницы науку
Призвал он, чтобы скрасить другу
Статичное существованье
На кресле или на диване.

Он говорил: "Дары природы
Дели на жир и углеводы,
Клетчатку и белки - ведь так
Велел великий Монтеньяк!"

Картошку он прозвал врагом
И лишь нежирным творогом
Побаловаться разрешалось -
Иная присекалась шалость.

Хоть Будмонд сетовал на брюхо,
Был политической он шлюхой.
И непоследовательнОсть
Он источал и впрямь и вкось.

И хоть на вид был неказистым,
Слыл прирожденным он софистом.
Бывало в гости на ночь глядя
Он приезжал софизма ради
И за словесною игрой
Он друга изводил порой.

Он начинал издалека:
"А не попить ли нам пивка?"
А после продолжал игриво:
"А не пойти ли выпить пива?"

Суровый поличив отказ,
Он фразу изменял точас.
Приподнимая одну бровь,
Он вопрошал все вновь и вновь:

"Позволь, не хочет пива кто?
Толстяк не хочет выпить что?"
Но встретивши упорства стену
Он изменяет все же тему.

Теперь позвольте предложить
По Монтеньяку жизнь прожить.
И с сими подлыми речами
Он шел в машину за вещами.

Из холодильного устройства
Он извлекал такого свойства
Предметы: кашу, куропатку
И диетическую патоку.

А жирный холодец еврейский
Он выдавал за суп корейский.
Когда ж все яства иссякали,
И начинали петь о кале,
Он снова, оседлав конька,
Цитировал Монтеньяка.

Так шли часы, недели, годы,
И друг не выдержал ухода -
В дом вместе с горестным прозреньем
Явилась смерть от ожиренья.

2002