Нефритовый муравей. Сказка 1

Яшмовый Владыка пребывал в печали.

Грозную весть получил он: новый враг грозил стране Возвышенных упований. Как нельзя лучше было выбрано время – давно уже стояла тишина на небесных границах, и лучшие витязи, от Золотого дракона до Червленого тура, удалились для отдохновения в недоступные суете чертоги размышлений.

Нужно было срочно слать вестников, скликая великих воинов для защиты сердца мира.

Завершив медитацию, укрепившийся духом Владыка осмотрелся вокруг: отправить послания было не с кем. Не желая мешать его размышлениям, да и просто убоявшись яшмового гнева, советники и слуги избегали нефритовой беседки, где пребывал в то время светоч разума. Гроздья молний гнева и дожди сомнений готовы были уже сорваться с туч, круша земли малых сих, как вдруг Владыка заметил муравья, спокойно пересекавшего пол беседки со своим вечным грузом на плечах.
«Нужно будет – и муравей гонцом станет!» - припомнил великий одну из мудростей, что изрекли малые. И удачно, надо сказать, изрекли! Впрочем, времени наслаждаться философскими изысканиями не было.

Едва Яшмовый Владыка отверз божественные уста, чтобы позвать будущего гонца, как спешно прикрыл их величественной дланью, устыдившись поспешного и необдуманного поступка, который, при истинно титанической мощи легких Верховного, мог бы вмиг лишить беседку маленького работника, а самого его, пожалуй, и жизни.

Тяжелый выбор стал перед светочем разума: заговорить, рискнув жизнью одного, или же промолчать, подвергая опасности многих.

На счастье муравей сам заметил Владыку и проявил достойное вежество, скинув хвоинку янтарного кедра и кланяясь Верховному со всем тщательным соблюдением китайских церемоний, а затем и осведомившись, чем может помочь великому столь скромное существо. Смягчившееся сердце Сотрясателя империй достойно дрогнуло при виде столь сообразного поведения, и, прикрыв шелковые усы шелковистой полою мантии, дабы не создать прискорбного потока воздуха, Владыка изрек:
- О, преждерожденный! Есть мне нынче нужда в помощи твоей.

Не стоит думать, что Яшмовый владыка мог осквернить свои божественные уста необоснованной лестью. Нет, сим почтительным обращением он лишь выразил радость своей души, предвидевшей в отчаянный момент как нельзя более своевременное явление нового единочаяния.

Верховный продолжил:
- В сей день нужен мне гонец, что сумеет донести скорбную весть до чертогов размышления великих воинов и призвать их под знамена мои…

Долго ли, коротко ли давал Владыка ценные указания – нам доподлинно неведомо, однако же мы знаем, что закончил он, как и подобает справедливому властителю, следующим яшмовым речением:
- Иди, гонец, направь моих витязей, а затем возвращайся за наградой.

Так и случилось: чертоги размышлений оказались недоступными суете, но не гонцу; витязи же оказались истинно велики, а потому упования в стране остались достаточно возвышенными, а не омраченными иноземным вторжением. Муравей же вернулся к порогу нефритовой беседки.

- Чем наградить тебя, почтенный единочаятель? – спросил Владыка после соответствующих радостному моменту ритуалов.

Достойно воспитанный труженик, обладавший душою не только деятельной, но и скромной, а также истинно утонченной, спросил лишь малой награды:
- В память о службе, что достало мне чести и силы свершить для тебя, светоч истины и разума, начало же и конец которой произошли здесь, у нефритового порога, позволь моим скромным покровам носить теперь цвет, напоминающий о месте служения Великому, пристойного всякому малому.

Возрадовался Верховный, и не от скупости, как могут подумать те, что не украшают седины своих почтенных родителей, а от вновь явленной удивительной сообразности и воспитанности достойного работника муравьиного хозяйства, самое существование которого уже являлось свидетельством добропорядочного мироустройства и потому заслуженно носившего название коммунального.

Однако Владыка почел своим долгом спросить достойного гонца о том, осознает ли он, сколь сложный обет возлагает на себя, поскольку предоставление именно таковой награды представлялось светочу разума не менее, чем началом новой службы, более протяженной, более возвышенной, и во сто крат более сложной. Ношение муравьем нефритового панциря стало бы утверждением величия Владыки, послужило бы к укреплению маловеров, возвышению как понятия долга, так и всякого прекраснолюбия в стране Возвышенных упований. И при том извергло бы достойно награжденного из привычного ему круга, в котором, несомненно, всяковременное ношение возвышенной награды могло бы рождать несообразные ощущения зависти в несовершенных еще душах, а вызывание оной было бы, несомненно, грехом еще более тяжким, нежели само завистничество.

Впрочем, Нефритовый муравей – а теперь он уже по праву мог называться именно так – уверил Яшмового Владыку, что возможность нести в народ дух возвышенности, а также возможность обращать к истиннолюбивым делам Верховного мысли и дела возможных единочаятелей много дороже ему, скромнонагражденному, нежели моральные издержки, кои он почитает в данном случае скорее поводом к дальнейшему совершенствованию, нежели неприятностью.

На том они и расстались, после чего Яшмовый Владыка возвратился к прерванной было медитации, а Нефритовый муравей, несколько отягченный новообретенным нефритовым естеством и озадаченный внезапноявленной хрупкостью своих членов, неспешно переполз в начало следующей сказки.