скелет Метафизики Королей
год 2002…
«…Я напишу ещё пару строк и лягу спать. Обидно и больно – это все не те слова… Как описать, как передать, какие мы маленькие перед лицом смерти?! Слишком часто последние дни слышатся ее холодные приветы… Я уже ничего не хочу. Нет того всесильного, страстного желания, когда кажется – стоит только по-настоящему захотеть, всей душой, всем сердцем – и все сразу станет иначе. Нет сил более молиться провидению, отдаваясь со страстью словам, просьбам, обжигающей благодарности в моменты минутного улучшения, нет сил больше кричать, нет сил… Почему ты подстерегаешь нас так внезапно?! Везде, повсюду… Кто ты? Чего еще хочешь? В день смерти сотен детей североосетинского городка Беслана – 3-го сентября 200..очередного года мне предлагалось отмечать совершеннолетие…
Я. Мир. Очередное алкогольное опьянение. Сплошь – банальности..»
…………………………………………………………………………………………………………….
- Как же ты опустился…
- Знаешь, что?! Сейчас соберу вещи и уеду отсюда к чертям собачим!
- Давай – потом…
- Видимо, когда-нибудь всё же придется поговорить об этом.
(Минут десять – молчание, прерываемое лишь нервной дробью его пальцев по клавиатуре)
- Знаешь… (со вздохом) я … я всё-таки очень люблю тебя.
- Ты сама-то в это веришь?
- (секундная пауза) Нет… Конечно, нет.
…………………………………………………………………………………………………………….
II
Мне – двадцать пять. На грани срыва.
Был ненастный вечер, я приехала домой безмерно уставшая … Огни, огни, огни… Тебя, естественно, не было. Мне безумно вдруг захотелось поговорить с тобой – зная, что это ни к чему не приведёт - и всё же… Добравшись до письменного стола, я села, морщась от звука расстроенной скрипки в пояснице, и начала писать, поставив символическое «The Show Must Go On», заливая красным «Арбатским» свою боль, льющуюся через прекрасную музыку:
Письмо к тебе, которое не будет отправлено.
«Здравствуй…
Да нет, я не больна вовсе. Все нормально. Ты волен распоряжаться собственной жизнью по своему усмотрению, как бы ни было тяжко мне это осознавать.
И если она тебя не устраивает – что ж, моей вины в том нет.
Я не буду открывать сейчас тайну моих мужчин – не хочу сейчас рассуждать, нет сил.
Ты – главная, непостижимая для меня тайна. И мне нужно от нее отдохнуть.
Все так, как должно быть: и эти твои ничего не значащие дежурные фразы, и дождь, и ветер, и стук колес в моёй больной голове, и низкие серые тучи, и предстоящая пьянка… Словно мне опять семнадцать… Помнишь: «В четырёх стенах потерял себя, приподнялся вверх – и опять земля…» Милый, милый…
Нюанс next: при взаимной любви кто-то один должен быть психически здоровым или, по крайней мере, должен быть болен болезнью другого. Мы больны по-разному. Сложно осознать, кто тяжелее…
«А в лесу всю ночь воет голодный волк, Прогремели выстрелы – волк умолк…»
Синдром параноидального романтизма?
«Становился отчётливей тернистый путь, Снова волк в лесу не давал уснуть…»
«Переделать уголок мироздания по образу и подобию параноидального – опять же - идеала»? Почему нет? Попробуем…
«Сон и явь, бред и действительность перемешаны и неразличимы, так что не понять, где они сами по себе слились, а где были увязаны между собой умелой рукой…»
О боже, боже, схожу с ума…
«Снова выл, а какой в этом волку толк?
Прогремели выстрелы – волк умолк.»
Зачем, милый? Каждый из нас останется собой – независимо от веяний времени.
Мой путь – его я не променяю ни на какие иные дороги, всем существом своим я не желаю себе другой судьбы. И ты – верь мне – не омрачаешь, а единственно освещаешь его..
Но что сотворил ты со своею светлой и счастливой жизнью! С тремя нашими белыми птицами… Вера мертва, надежда еле дышит, любовь – ещё пытается бороться за двоих... Будем держать за неё кулачки, любимейший… А теперь, если хочешь, можешь забыть наш разговор. Как есть, так и есть. Надо лишь ждать или догонять… Всё, целую, прощаюсь.»
Я откидываю письмо и откидываюсь на спинку кресла. Бутылка вина уже почти пуста...
Нужно снова плести паутину из слов, а ведь сказать-то и нечего… Какая она, история нашей любви? Занимательная и поучительная. Вот только в чем мораль сей басни?.. Сможем ли мы когда-нибудь, будучи вместе, не превращать жизнь друг друга в ад?..
……………………………………………………………………………………………………
III
и предположить не могла, что существует – подобное, этот клейкий, иссиня-черный сгусток эмоций, сменяющих друг друга бесчисленным караваном: страсть, то светло-перистая, то переполненная дегтем, ревность – то поверхностная, то беззастенчиво выворачивающая душу, странная горькая радость от своего миндалевого мироощущения, подъем, порыв, сила, яркая, как апельсин – её-то я и не рассчитала… Когда-то ведь совершено было благословение на Открытие Потенциала…
В восемнадцать лет я узнала, что любое качество можно взрастить в себе до невероятных размеров: только «обрати внутренний взор свой в неисчерпаемую кладовую, завещанную вечностью, и взгляни, что нужно тебе – мудрость ли, гордыня, сила иль вселенское сострадание, знание ли, доброта, любовь или жгучая ненависть, ловкость, быстрота движений или безграничный покой… Бери же! Протяни воображаемую длань, и то, чего ты столь страстно желаешь, вмиг найдет в душе твоей спокойное и надежное пристанище. Остается лишь научиться управлять вложенным в сердце бесценным сокровищем»… Я - перераспределила силу, а следствия этого прискорбны…
……………………………………………………………………………………………………
IV
Дозволено лишь то, что подобает.
Гёте
К чему – цитата?..
«После четырех дней – ста лет, как пафосно, боже – одиночества – я ясно осознала, что более – не могу. Мне все еще восемнадцать! Пришла в себя после перераспределения и поняла: мне нужен Социум. Тот самый, проклятый, лекарство и напасть, от коей не знаешь, куда скрыться. Я – к нему. Любимый не отправляется со мной – и слава богу. Сейчас – Я. Снова Я и ветер. И пыль, и десятки счастливых пьяных лиц, песни под гитары, рев молодых голосов, рвущихся к черному небу, теплая, влажная осенняя ночь, брызги огней, я…я почти свободна. Ограничена лишь в личном – верна, нельзя. Пусть, я в состоянии уже справиться с зовом плоти. Фигня это все, а есть – большое и светлое чувство, любовь называется. На расстоянии нескольких миль пьет она горькую с друзьями дворовыми. А я – здесь, среди тех, кто еще во что-то верит. Всем нужен отдых. Пусть отдохнет мой прекрасный граф… Лишь богу, в которого я не верю, известно, как тяжко мне было смириться с его Правом – отдыхать так.. Пусть простит он меня, я, как всегда, зла и несправедлива. Милый мой, как бы мне не было больно за данность, я…люблю тебя… люблю…
Меня встретили с распростертыми объятиями. Приятно, черт возьми, когда народ помнит своих героев… Всучили мне в одну руку «полторашку» «Виноградного дня», в другую – 0,5 «Старого мельника» - и понеслась душа в рай. Черт бы их всех побрал».
…Мой граф не был красавцем в общепринятом понимании этого слова. Лицо его никто не осмелился бы назвать классическим или надменным. Он пошел в мать, чей облик был далёк от аристократических канонов. Роду её от пращуров достались черты, исполненные мещанской восхитительной неправильности: крупные скулы, высокий лоб, изящный, чуть курносый нос… Великая Цветаева более полувека назад набросала вдохновенной кистью портрет молодого Сергея Эфрона, а я, пленённая, видела в ее божественных строках лишь его:
«Безмолвен рот его, углами вниз,
Мучительно-великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови.»
И – глаза… Боже… Хамелеоны, меняющие цвет в зависимости от состояния души. Когда его обуревали сильные чувства, вулканом извергавшиеся в мятежном сердце, граф взирал на мир глазами цвета яркого сентябрьского неба. В минуты спокойствия же эти очи серы как озера в ночи, обрамлённые густым частоколом темных ресниц, коим позавидовала бы любая светская львица… Но главным, что притягивало к Георгину восхищенные взгляды, была пульсирующая в крови, данная от рождения манера держать себя. Жесты. Осанка. Прямой силуэт, расправленные плечи – он был среднего роста, на редкость крепко, пропорционально сложен – и, пока печать горечи не легла на его чело, – он шел по земле легко и гордо, с высоко поднятой головой, с элегантной небрежностью, так, будто проходя пинал ногою мир, как футбольный мяч. Походка его как бы свидетельствовала – этот мужчина родился графом, и ничего тут не попишешь. При этом он вовсе не был кичлив или надменен – ни в детстве, ни в юности, ни в рассвете жизненных сил. К происхождению своему он относился со спокойной гордостью – той, которую не выставляют напоказ.
Таким был Георгин по ту сторону: строен, подтянут, элегантно-небрежен. Длинноволосый, в дорогом пальто и с черным зонтом-тростью. Воплощение надежности и благородства.
Здесь же это был вихрастый двадцатитрёхлетний мальчишка, последний романтик. Самый обычный. Он пил спирт, курил «Беломор» и играл на гитаре как бог. Ходил босиком и смеялся над собой. Бродячий музыкант с голубой кровью. Трубадур был бы графом, если бы родился 100 лет назад. А сейчас только фамилия напоминала Георгину о потомственном благородстве. Он – обычный московский парень, каких десятки сотен, экзальтированный «поэт за стаканом вина».
«Музыкант и поэт за стаканом вина
Рифмует болью строку.
И он, должно быть, уж пьян с утра,
Но ночь подходит к концу.
Он давно перерастал верить в любовь
И петь о весне и цветах,
Он давно не живет в плену своих снов,
Остались лишь боль и страх…»
Sex, drugs, rock-and-roll…Элвис и Джон уже умерли.
Сейчас, в хайтековом ХХI-ом, ему, широко известному в узких кругах, оставалось лишь «танцевать, танцевать и не останавливаться, причем танцевать как можно лучше, так, чтобы все восхищались им».
Танцевать – голосом.
Голосом, вышибающими слезу из камня.
…Удивительное дело, даже тушенку из банки ему удавалось есть элегантно…
Таким я впервые увидела его.
И сейчас, в пьяном угаре Социума, мне вдруг ясно представились эти глаза, пытливо, внимательно разглядывающие меня сквозь затемненные стекла очков… Представились – и растворились в пространстве разделяющих нас нескольких километров спальных районов столицы. Кесарю – кесарево, богу – божье… Всем нужно отдыхать.
Свет из окна
отражается мокрым стеклом в моей душе
Утро в лучах,
но я остаюсь, и ночь в моих глазах
Осень кричит,
жёлтый гной листьев сгорел в белом огне
Не6о не спит,
только плюёт на нас в сумрачных снах
сумрачных снах.
Дым сигарет
сливается здесь с серым дождём
Я смотрю вниз,
отражения звёзд зовут меня вниз
Море огней,
ты слышишь меня, я растворяюсь в нём
Боже, прости,
но ещё один шаг, и я оставлю мокрый карниз
Нервная дрожь.
Нервная дрожь - это твоя рука
Нервная дрожь, я сегодня усну без тебя…
Наша любовь,
я искал тебя, но где ты была
Я всё потерял
и плюнул на всех, а ты умерла
Я не забыл тебя,
но скоро забуду, ведь все мы умрём
Эти слова
падают вместе со мной осенним дождём…
Нервная дрожь
Нервная дрожь...
………………………………………………………………………………………………………….
V
У него были такие тонкие руки… Удивительно – я почти не помню его лица. Волосы русые, подстрижен «ежиком», прямой нос с горбинкой… Губ не помню – наверное, потому что - не считала себя достойной взглянуть на них, эту святыню, тогдашний предел моих мечтаний… Это уж потом, став взрослой, я прежде всего, помимо рук и филейной части, обращала внимание на губы моих мужчин, запоминала их, очерчивая пальцем контур… Сколько губ хранит моя память, но те, желанные более всего и мучительнее всего – забыты: не хватило им одного секундного жадного взгляда, обалдевшего от собственной смелости… Я наслаждалась Мечтой о Неизвестном, Еще Ни Разу Не Испытанном – не побоюсь сказать, что это было одним из самых ярких впечатлений в моей жизни.
Мне никогда уже не найти дневник моих тринадцати лет, где каждое слово, каждый взгляд, каждый жест – Событие. А его дыхание за моими плечами – по силе моего сердцебиения и вовсе было - знамением Второго Пришествия…
Ты, читающий сейчас эти строки, взрослый уже, состоявшийся мужчина, – помнишь ли себя мальчиком восемнадцати лет, в сером кашемировом свитере, – о, как я любила этот свитер, впитавший в себя солнечный запах твоей кожи и твоего недорогого одеколона…
Как я хотела прижать его к своему лицу и вдыхать, вдыхать безостановочно… Ты даже не представляешь, чем ты был для меня… С тебя – все началось. С дыханьем весны – мечты о тебе. Моей Первой Весны, которой я тебе – обязана.
Ты даже не подозревал никогда, что я – это я, а ты – это ты, мой, тот самый ты…
Не тебя я любила, а свою мечту о тебе. О взаимности, в которой была тогда – уверена.
И имя мое, и облик, которые сейчас ни о чем тебе не скажут… Да и тогда – практически ни о чем. Девочка, которая читала твои шаги, не знавшая о тебе ничего, знала практически все… Представляю, как ты был бы удивлен! …
Но как же я благодарна тебе – за то, что в той, до-георгиновской моей эпохе, все мужчины, важные для меня, носили твой облик, - и за мою ту же ошибку. Я снова полюбила мечту о тебе, которая неминуемо треснула и осыпалась с душераздирающим звоном, и – я встретила Георгина, чертова всадника, кого я сотню раз предавала проклятию и кто заставил меня – впервые - полюбить живого человека. Не прекрасный образ, а низкое, грязное и великое, которое подчинит себе и не изчезнет в тумане. Научит целовать бьющую руку, и при этом – чувствовать себя самой счастливой женщиной на земле.
Люблю – потому что из всех моих мужчин Он – Мужчина более всех. Мразь любимая…
………………………………………………………………………………………………………….
VI
Этот крик давит, давит, раздирая внутренности, - и если нет мне возможности выпустить его – вслух, то пусть хотя бы прольется на бумаге.
Сотни жестких слов, режущих, ранящих, разбивающих…
Мне страшно – боюсь, что это может стать опять началом конца.
Не ххочу тебе открываться, - все равно не услышишь, и, если от стона заложит уши, раздраженно отмахнешься:
- Дай поспать хоть полчаса…
Мразь, мразь, я не хочу, не хочу с этим засыпать, слышишь, оно должно уйти, я человек, не машина бесчувственная, которую ты делаешь из меня так упорно, - я еще чувствую, слышишь – чувствую слишком. Я не могу и не хочу притворяться, а ты заставляешь – вновь и вновь…
Почему, боже мой, так пошло изначально – все, что я говорю тебе искренне и с открытым сердцем – ты считаешь ложью, отговорками, чтобы вызволить собственную шкуру, обелить низменные желания заурядной серой душонки. Только я на такое способна. Не хочу верить, что ты – такой, не хочу ненавидеть тебя…
Говно, мразь, ничтожество… Не могу заставить себя быть адекватной. Не курю целый день, будте вы все прокляты… Не хочу – терять… Господи, дай – сил.
……………………………………………………………………………………………………...
VII
Мне весь мир придется – править. Удалять сотни собственных косяков.
……………………………………………………………………………………………………...
Свидетельство о публикации №105121601750