Касыда

КАСЫДА (или касидэ) – одна из форм большого лирического стихотворения, моноримический жанр восточной поэзии, в основном панегирического или дидактического характера. Касыда возникла в арабской литературе в доисламский период, затем получила распространение в других литературах Востока. Объем ее колеблется в пределах от 15 до 200 бейтов (двустиший). Схема рифмовки К.: аа-ба-ва-га, то есть рифмуются первые две строчки, а далее рифма повторяется в двустишиях через строку. Композиционно состоит из 3 частей, к-рые в переводе с арабского языка обозначают: насиб – лирическое вступление, васиф - изложение основного содержания, мадх - концовка, восхваление определенного лица. Образцы касыды создали аль-Маари, А.Рудаки, А.Навои. К касыде обращался Федерико Гарсиа Лорка в произведении «Диван Тамариты» (сразу же, по горячим следам, хотелось бы объяснить значение слова «диван». Итак, диван (персидск.) – это сборник стихов восточных поэтов, систематизированных по различным стихотворным формам: касыды, газели и рубоят. Название также было заимствовано западными поэтами у восточных. Вспомним «Западно-восточный диван» В.Гёте). «Дивана Тамариты» состоит из газелей и касыд. Сейчас же рассмотрим только последнюю форму :

 I

 КАСЫДА О РАНЕННОМ ВОДОЮ

 Хочу спуститься в глубь колодца,
 хочу подняться лестницей крутою,
 чтобы увидеть сердце,
 ужаленное темною водою.

 Теряя силы, бредил мальчик
 в венке из инея и крови.
 Ключи, колодцы и фонтаны
 клинки скрестили в изголовье.
 О вспышки страсти, всплески лезвий,
 о белой смерти пение ночное!
 О желтый прах сыпучего рассвета
 среди пустыни зноя!
 Один на свете, бредил мальчик
 с уснувшим городом в гортани.
 Прожорливую тину заклинало
 приснившихся фонтанов бормотанье.
 Агония дугою выгибалась
 и, выпрямляясь, холодела.
 Сплелись двумя зелеными дождями
 агония и тело.

 Хочу спуститься в глубь колодца,
 и черпать смерти снадобье густое,
 и впитывать ее замшелым сердцем,
 чтобы найти пронзенного водою..

 II

 КАСЫДА О ПЛАЧЕ

 Я захлопнул окно,
 чтоб укрыться от плача,
 но не слышно за серой стеной
 ничего, кроме плача.

 Не расслышать ангелов рая,
 мало сил у собачьего лая,
 звуки тысячи скрипок
 на моей уместятся ладони.

 Только плач - как единственный ангел,
 только плач - как единая свора,
 плач - как первая скрипка на свете,
 захлебнулся слезами ветер
 и вокруг - ничего, кроме плача.

 III

 КАСЫДА О ВЕТВЯХ

 В Тамарите - сады и своры,
 и собаки свинцовой масти
 ждут, когда опустеют ветви,
 ждут, когда их сорвет ненастье.

 Есть там яблоня в Тамарите,
 грозди слез ее ветви клонят.
 Соловей там гасит рыданья,
 а фазан их пепел хоронит.

 Не печалятся только ветви -
 одного они с нами склада:
 в дождь не верят и спят так сладко,
 словно каждая стала садом.

 На коленях качая воду,
 ждали осени две долины.
 Шло ненастье слоновьим шагом,
 частокол топча тополиный.

 В Тамарите печальны дети,
 и всю ночь они до восхода
 ждут, когда облетят мои ветви,
 ждут, когда их сорвет непогода.

 IV

 КАСЫДА О ПРОСТЕРТОЙ ЖЕНЩИНЕ

 Видеть тебя нагой - это вспомнить землю.
 Ровную землю, где ни следа подковы.
 Землю без зелени, голую суть земную,
 замкнутую для времени: грань алмаза.

 Видеть тебя нагою - постигнуть жажду
 ливня, который плачет о хрупкой плоти,
 и ощутить, как море дрожит и молит,
 чтобы звезда скатилась в его морщины.

 Кровь запоет по спальням, и станет эхом,
 и тишину расколет клинком зарницы -
 но не тебе дознаться, в каких потемках
 спрячется сердце жабы и сон фиалки.

 Бедра твои - как корни в борьбе упругой,
 губы твои - как зори без горизонтов.
 Скрытые в теплых розах твоей постели,
 мертвые рты кричат, дожидаясь часа.


 V

 КАСЫДА О БЕЗДОМНОМ СНЕ

 Жасмин и бык заколотый. Светает.
 Булыжник. Арфа. Карта. Полудрема.
 Быком жасмина девушка рядится,
 а бык - исчадьем сумрака и рева.

 Будь это небо маленьким ребенком,
 полночи бы жасмином расцветало
 и бык нашел бы синюю арену
 с неуязвимым сердцем у портала.

 Но это небо - стойбище слоновье,
 жасмин - вода, но тронутая кровью,
 а девушка - ночной букет забытый,
 у подворотни брошенный на плиты.

 Жасмин и бык. И люди между ними
 в пустотах сна подобны сталактитам.
 Слоны и облака сквозят в жасмине,
 и девичий скелет - в быке убитом.

 VI

 КАСЫДА О НЕДОСЯГАЕМОЙ РУКЕ

 Я прошу всего только руку,
 если можно, раненую руку.
 Я прошу всего только руку,
 пусть не знать ни сна мне, ни могилы.

 Только б алебастровый тот ирис,
 горлицу, прикованную к сердцу,
 ту сиделку, что луну слепую
 в ночь мою последнюю не впустит.

 Я прошу одну эту руку,
 что меня обмоет и обрядит.
 Я прошу одну эту руку,
 белое крыло моей смерти.

 Все иное в мире - проходит.
 Млечный след и отсвет безымянный.
 Все - иное; только ветер плачет
 о последней стае листопада.

 VII

 КАСЫДА О РОЗЕ

 Роза,
 уже становясь неземною,
 искала не утренний проблеск -
 искала иное.

 Не жаждала света,
 ни тьмы не просила, ни зноя -
 рубеж полусна-полуяви,
 искала иное.

 Роза,
 застыв под луною,
 на небе искала не розу -
 искала иное.

 VIII

 КАСЫДА О ЗОЛОТОЙ ДЕВУШКЕ

 В воде она застыла -
 и тело золотое
 затон позолотило.

 Лягушками и тиной
 пугало дно речное.
 Пел воздух соловьиный
 и бредил белизною.
 Ночь таяла в тумане,
 серебряном и светлом,
 за голыми холмами
 под сумеречным ветром.

 А девушка вздыхала,
 над заводью белея,
 и заводь полыхала.

 Заря горела ясно,
 гоня стада коровьи,
 и, мертвая, угасла
 с венками в изголовье.
 И соловьи рыдали
 с горящими крылами,
 а девушка в печали
 расплескивала пламя.

 И тело золотое
 застыло цаплей белой
 над золотой водою.

 IX

 КАСЫДА О СМУТНЫХ ГОРЛИЦАХ

 Две горлицы в листьях лавра
 печалились надо мною.
 Одна из них была солнцем,
 другая была луною.
 Спросил я луну: "Сестрица,
 где тело мое зарыли?" -
 "Над сердцем моим", - сказала,
 а солнце раскрыло крылья.
 И я вдалеке увидел,
 по пояс в земле шагая,-
 две снежных орлицы взмыли,
 п девушка шла нагая.
 Спросил я у них: "Сестрицы,
 где тело мое зарыли?" -
 "Над сердцем", - луна сказала,
 а солнце сложило крылья.
 И я двух нагих голубок
 увидел в тени орлиной -
 и были одна другою,
 и не было ни единой.


Низами Гянджеви. Касыда
Труден путь, и черен мир вокруг, не гони коня среди тумана.
Бытие вези в страну души, хоть на миг спасая от изъяна.

Этих черных воронов гони ты из сада сердца своего,
Гамаюна счастья призови, - жди его, тоскуя неустанно.

Роза, ты родною стала мне, скинь же покрывало, не стыдясь,
Мудрости шербет себе налей, смело к цели двигайся желанной.

Там, где слуги духа пир вершат, не сиди с нахмуренным лицом,
Виночерпию подобен будь, в кубок лей вино струей багряной.

Ты мечтать о рае перестань, и об аде думать, друг, не смей;
На голову ада наступи, зачеркни Эдем обетованный.

Если только ты своей рукой прикоснулся к миру духа, друг, -
То престол небесный сотряси и сорви его канаты, пьяный.

Без шагов на этот путь вступи, слово то скажи без языка,
Виждь, не глядя, начерти в душе лик грядущих дней благоуханный.

Низами, такая тайна здесь, что ее не сможешь ты открыть,
Знаков этих нет, не разъясняй, бойся этой тайны несказанной.