Часть седьмая. Князь

Приключилось, что от свиты,
Князь нечаянно отстал,
в чаще Богом позабытой,
заблудился, заплутал.
 Сосны мрачною стеною
заслонили белый свет,
Что- то злобное, большое
Человечий чует след,
Онемели руки ноги,
в беспробудный клонит сон,
ни тропинки, ни дороги,
только лес со всех сторон.
Впереди кабан огромный
Рыло жадное поднял,
и ему стрелой каленной
в сердце молодец попал.
Мертвый или претворился,
мутный дергается глаз
князь над зверем наклонился
и, отпрянул, в сей же час
Промахнувшись на охоте
секачу подставил бок,
немощь дернулась в болоте,
кровь ударила в висок.
Птицу, сбитую в полёте,
Ветер кружит над землёй,
на опасном повороте
рукопашный жарок бой.
Плоть размешана со снегом,
от возни бросает в дрожь,
и последним оберегом
послужил точеный нож.
В грудь коварного колосса
Сталь вошла по рукоять,
засопел подранок носом
и набросился опять.
Неприятелю на милость
он сдаваться не хотел,
колесом земля крутилась,
и в берлоге Бурый сел.
 Кабанище, разбежавшись
головою снёс сосну,
и придавлено хрипящий
погрузился в тишину.
Князь измученный поднялся
и побрёл, теряя кровь,
вспоминая, как сражался,
с великаном вновь и вновь.
Вьюга плотной паутиной
оплетает хмурый лес,
чудно-снежную картиной,
хлопья падают с небес.
Рана рваная горела,
Как травинка на ветру,
на морозе стыло тело
леший спрятался в нору.
Ночь беззвёздная глухая,
не заметен скользкий лёд,
за спиною волчья стая,
песнь голодную поёт.
Может это сказка снится,
сердце замерло в груди,
рыже- красная лисица
появилась впереди.
 Ветер в спину подгоняет,
зарычал в берлоге зверь,
хвост сияющий мелькает,
Колдуница! верь не верь.
За собой зовёт и манит,
точно хочет поддержать,
горе – путника, в тумане
обреченного стенать.
Пробираясь понемногу
за волшебницей впотьмах,
 парень вышел на дорогу,
 на негнущихся ногах.
На короткое мгновенье.
в небо взвилось помело,
а за речкою – спасенье,
долгожданное село.
Через скошенное поле,
и за всех последних сил,
князь в Огневице и боли,
на прямик засеменил.
Перешел мосток скрипучий,
закружилась голова,
нависают черны тучи,
церковь видится едва.
И казалось, что по крыши
избы снегом замело,
на крыльцо священник вышел
и затопал тяжело,
А за ним мелькнула тенью
дева в красочном платке,
то ли явь, то ли виденье,
с белой лилией в руке.
И подумал утомлённый,
что пришел последний час,
ветер с бурей обрученный,
долгий начали рассказ.
У ворот упал узорных,
перед писанной красой,
та коснулась губ бескровных:
-ни убитый, ни живой…
и, совместно с Агафоном,
потащила парня в дом,
колокольным перезвоном
полуночный прерван сон.
Шел во здравие молебен,
в старой церкви на горе,
да отвар в горшке целебен:
настоявшись на Заре.
Истолчен сушеный корень,
зелье-варево кипит,
и с нелепой смертью споря,
князь бесчувственный лежит.
Ведьма бегает, хлопочет,
 шепчет, студит, ворожит
темны бархатные очи,
попадья ж в дверях стоит.
В смятой порванной рубашке,
чешет спину пятернёй:
-Ох! намаялся, бедняжка,
и, похоже, холостой.
Но загнётся милый вскоре,
не успеешь окрутить,
впрочем, детка, это горе
надо в пользу обратить.
Мол, старалась, помогала,
от заботы сбилась с ног,
только средств не доставало,
и забрал страдальца Бог.
Хоть приданое получишь,
щедра знатная родня,
подходящий вышел случай,
да послушай ты меня!-
Языкатую бабёнку,
с треском выставлена вон,
понемногу, потихоньку,
переходит одурь в сон.
Задышал, больной, спокойно
затянулся рваный бок,
от коровы бело-чёрной,
молочка испил глоток.
Да водицы заговорной,
пригубить успел чуток,
как ягненочек покорный,
немощь вышла за порог.
И, взглянув на чаровницу,
князь влюбился не шутя,
А она гляди, стыдиться,
Как наивное дитя.
Засидевшейся поповной
Ведьма чудится ему,
благонравной и пристойной,
Впрямь по сердцу и уму.
Попросит он у Агафона
В жены доченьку отдать
Не сдержал служитель стона,
да не смеет отказать.
Все сокровища супруги
Улетят на чуждый двор,
 плачет матушка в испуге:
-Разорение, позор!-
Обвенчав свою плутовку
В светлом храме при свечах,
от кручины взял веревку
И повесился в сенях.
Только участи позорной
избежал, на этот раз,
об пол, шмякнувшись, пребольно,
Окривел на левый глаз.
А княгиня молодая
В жемчугах и соболях
В град далёкий отъезжает
Что лежит на трёх холмах.
Кика золотом расшита,
Брови тонкие вразлёт,
Всё минувшее забыто
без печалей и забот.
Снег на солнышке искрится,
Речка бурная течет,
свадьба пляшет, веселится,
 у поповских, у ворот.

Год прошел, а может десять,
дремлет батюшка в тепле:
-где-то славно куролесит
наша краля на метле?
Нынче, властная княгиня,
двор держащая в руках,
и жена, и берегиня,
я ж остался на бобах.
Евдоким слюну пускает,
злобно скалится жена,
скука сердце разъедает,
посижу - ка у окна.
Попадья пищит чего-то,
нудно ноет битый глаз,
соколиную охоту
завершает нынче князь.
Всё надеялся, заедут.
к Агафону-старику,
угостил бы их обедом,
вот, медок припас к чайку.
Не дождался, в день погожий.
проскакали стороной,
еж ли совесть не тревожит,
веселись, цветочек мой.
Но подарочки прислали,
прямо с барского плеча,
 шубу мне, супруге- шали,
Ох! как печка горяча,
Ты бы, старая сплясала,
иль умаялась от дел?
Ишь! Дровишек накидала,
я едва не угорел!
Крутишь с глупеньким дьячишкой,
хоть в супружество дана,
но не бегают детишки,
бесполезна, не плодна.
как негодная корова,
и, болезненно тоща,
Ох! зазнобу встретить снова,
так измаялась душа.
Вышел поп в широко поле,
воздух в легкие набрал,
чудно дышится на воле,
от раздумий приустал.
Подзамёрз, нырнул обратно,
дав сопернику пинка,
-На чужих хлебах, понятно,
отрастил себе бока!

А в остывшее кострище,
заглянул кривой пастух,
что не сплавилось, отыщет,
рассуждая громко вслух-
-Разживусь теперь коровой,
да десяточком курей,
и женюсь на Стёшке вдовой,
домик славненький у ней.-
Распахнулась преисподняя,
вышло спрятанное зло,
мужики бегут в исподнем,
скулы в сторону свело.
Ни пожар, ни наводненье,
с колокольни слышен звон,
люд сзывает на моленье
досточтимый Агафон.
Обретая снова милость,
Лихо ноги обрело,
завертелось, закрутилось,
пастушок спешит в село.
Полупритча, полусказка,
полуправда, полубыль,
незатейлива закваска,
над дорогой вьётся пыль.