Из европейской поэзии. Никола Фурнаджиев. С болгарского

ИЗ ЕВРОПЕЙСКОЙ ПОЭЗИИ

НИКОЛА ФУРНАДЖИЕВ
(1903 – 1968)
С болгарского

В ПУТИ

В зное июльском идти тяжело.
Окаменела в воловьих копытах
глина, горит на подошвах разбитых,
жжет нам ступни, хоть и солнце зашло.
Ветер гуляет в долинах открытых,
и на высоких бесшумных ракитах
зарево розовый отблеск зажгло.

Долго еще нам идти предстоит.
Два сигаретных дымка голубеют.
«Люди друг друга понять не умеют,
время такое... – старик говорит. –
Не замечают они, как стареют...
Вот ведь и мы со старухой моею –
ляжем, молчим, так и ночь пролетит».

Он вынимает измятый портрет,
чиркает спичкой, ругая кого-то.
Парень задумчивый в полоборота
смотрит со снимка. Печалится дед:
«Только о сыне вся наша забота,
к нам же ему приезжать неохота,
он, как и ты, понимаешь, – поэт».

Что-то ворчит еле слышно старик.
Сколько в словах его грусти глубокой,
сколько укора и горечи строгой!
Мысли свои говорит напрямик.
Медленно тянемся горной дорогой.
В небе темнеющем месяц двурогий
из облаков выплывает на миг.
(1958 г. Под стихами стоят даты их написания автором)


ЗИМНИЙ ВЕЧЕР

Деревня скрылась за холмами,
и солнце вдруг ушло за лес.
Кроваво-красными мазками
окрасил запад синь небес.

Поля угрюмо затихают,
снега морозны и тверды.
И птичьи на снегах мелькают,
как иероглифы, следы.

Они исчезнут до рассвета.
По всей дороге снег примят.
Столбы при темном взмахе ветра,
как бы железные, звенят.

И вот уж сумерки сгустились,
и ночь была бы тажела,
когда б огни не золотились
в домах недальнего села;

когда б не этот свет далекий,
дрожащий сквозь густую хмарь, –
пристанционный, одинокий,
похожий на звезду, фонарь;

когда б не рокоты моторов,
и после смены трудовой
вот этот зимний путь шахтеров
в грузовиках на юг, домой.
(1958)


У МОРЯ

Под солнцем палящим июльского дня
огромное море прогрелось до дна.

Шумит и вскипает оно предо мной,
под скалами плещется, розово-сине,
чуть дальше, где камни чернеют в пучине, –
играет, сверкая, зеленой волной.
Но не пробивается солнечный свет
сквозь тучи тяжелые около Галы,
там море угрюмым и сумрачным стало,
окрасилось в темно-коричневый цвет.

И скоро, как будто из глуби самой,
морская стихия громадной волной,
взметнувшись, на берег крутой устремилась
и с грохотом грозным о скалы разбилась.
И девушка на золотистый песок
небрежно бросает прозрачное платье
и в синей воде, одиноко и плавно
качаясь, блестит, словно яркий листок.

О, краски веселые дня моего!
Но ветер поднялся, уж близится вечер,
усталый рыбак поднял весла на плечи,
ракушки пестрели у лодки его.
И вдруг поседели морские валы,
и дождь застучал по навесам на пляже,
но был он и теплым, и ласковым даже,
и струи, как лучики, были светлы.
А в море уж новые блики сверкнули –
надолго не прячется солнце в июле.
(1961)


НА ПЛЯЖЕ

Как можешь ты задерживать меня,
когда стоит жара и море рядом?
Я слышу, как шумит оно за садом,
и вот страдаю взаперти полдня.
Но больше я терпеть не мог уже –
так волновал меня прибой набатный!
И лишь простор увидел необъятный –
мне сразу стало легче на душе.

Вода стремилась камни расколоть,
дышало море, как живая плоть, –
то поднималась, точно грудь, волна,
то опускалась тяжело до дна.
Уже внизу, на берегу я был.
Нетерпелив, разделся я мгновенно,
меж водорослей, в брызгах белопенных
я погрузился в воду и поплыл.

И были только волны впереди,
казалось, море переплыть я в силах,
кровь, словно ток, в моих гудела жилах
и хохот дерзкий рвался из груди.
Как бы летя в грохочущую бездну,
в воде бурлящей греб я все сильней,
то ль навсегда хотел я в ней исчезнуть,
то ль заново желал родиться в ней.
(1961)


НА СТРОЙКЕ

Холмов вереницу густой пеленой
наскучивший дождь закрывает,
над стройкой висит он завесой сплошной
и пашни вдали размывает.

Остались лишь двое на мокрых лесах,
работы своей не бросая.
Кирпичная кладка росла на глазах,
а ветер гудел не смолкая.

Трудились они над стеной дотемна
с упорством самоотреченья.
И что им погода? Казалось, она
для них не имела значенья.

Когда ж все вокруг погрузилось во мрак
и в озере волны взыграли,
спустились они в свой дощатый барак,
где все уж давно отдыхали.

И ели неспешно, склонясь над столом,
толкуя с улыбкой ленивой
о жизни прошедшей, о доме своем,
о долгой погоде дождливой.

А после на доски ложились они
и сладко в тепле засыпали.
Про эти ненастные хмурые дни
они лишь во сне забывали.

И рано вставали с рассветом седым,
давнишней привычке послушны.
Будить ото сна их ни мне, ни другим,
конечно же, не было нужды.
(1961)


КОЛЬ Я ОСТАНУСЬ В ОТДАЛЕНИИ

Коль я останусь в отдалении
от всех товарищей моих
и вдруг утрачу представление
о будничных делах людских,
и если я лишусь общения
с людьми среди лесов и гор,
что, вызывая восхищение,
к себе притягивают взор,
то плена этого приятного
я вновь оковы разобью,
о люди, к вам вернусь обратно я
и с новой силой воспою
движенье мысли, дел стремление
в потоке быстротечных дней –
лишь в этом будет исцеление
печальной совести моей,
лишь только здесь, друзья, свободно я
в своих поэмах воскрешу
мечты и чаянья народные –
те, что в душе всю жизнь ношу.
(1964)


ОСЕННИЙ СЕЗОН

Осенний тягостный сезон,
как ни печально, повторился,
наш дом притихший затемнен,
он будто на ночь затворился.

И я, усталый, вновь сижу
над недописанной страницей,
сквозь пелену дождя гляжу,
как на асфальт листва ложится.

Примолкли, словно в полусне,
моих унылых комнат стены,
и все ж предчувствуются мне
событья, сдвиги, перемены.

Надежду или страх тая,
не знаю, чту меня тревожит.
Чем объяснить, что мысль моя
вновь успокоиться не может?

Раскроет ли она крыла,
когда и сил уже немного,
и за окном клубится мгла,
и зимний холод у порога?
(1964)


РАЗМЫШЛЕНИЕ

Движенье мира, сущности причина –
за ними зорко я следил всегда.
Но что писал и не писал – едино
сквозь пальцы протекает, как вода.

Так здравствуй, день суровых размышлений!
Глубинный смысл открылся сердцу вдруг.
Чтоб жизнь цвела в строках твоих творений,
всмотрись в себя и оглядись вокруг.

Будь верен только собственным открытьям:
ведь только ими дорог миру ты.
Все остальное – слабое прикрытье
бесплодных дум в прибое суеты.
(1964)


БАЛАНС

Я отдал всё, что мог, без сожаленья
и ничего не требовал взамен.
Но отчего неясные сомненья
всю ночь моих не покидают стен?

Мне чей-то странный голос тихо шепчет,
что я не меньше получил, отдав.
И в темноте ночной увидеть легче,
в чем заблуждаюсь я и в чем я прав.

И вот смотрю на жизнь свою сквозь толщу
прошедших лет – непросто их понять.
И вижу я, что взял намного больше
от этой жизни, чем сумел отдать.
(1964)


ВНОВЬ

Что вы готовите мне, годы?
Вот перед вами я стою,
не ищущий пустой свободы
и не кляня судьбу свою.

Между кошмарным сном неволи,
еще темнеющем в душе,
и обещаньем лучшей доли
нельзя сломить меня уже.

Смотрю на мир с улыбкой ясной,
встречая солнечный восход.
Себе пророчу день прекрасный
и в лучший верую исход.

Моя неделя трудовая
начнется с этим новым днем.
Светлеет туча грозовая
на горизонте голубом.

Работа есть освобожденье
от груза прожитых годов.
Тех горьких лет приобретенье
я сбросить с плеч своих готов.

Не покорит меня усталость,
я ей не сдамся ни на миг,
хотя б кому-то показалось,
что смертный час меня настиг.
(1964)


НАВСЕГДА

Знакомая округа,
шумит, качаясь, рожь.
Ты вновь меня, подруга,
на прежнем месте ждешь.

Ты с грустью ясноокой –
застенчивость сама –
стоишь в траве высокой,
там, где журчит чешма.

Противишься объятьям,
в глаза испуг запал,
ведь из полей опять я
на встречу опоздал.

Кто нас с тобой осудит?
Пусть пролетят года,
но знай: коль страшно будет –
с тобою я всегда.

И ты со мной, нас двое,
так сладостны мечты,
хоть нет тебя со мною,
теперь на юге ты;
хоть над твоей чешмою,
журчащею вдали,
две шумных ели хвою
крылато вознесли;

хоть гаснет день, бледнея,
туманится восток,
и вновь сижу в траве я,
до боли одинок.
(1964)


ОДНОЙ ТЕБЕ

Дома размыты и темны,
на тучи низкие похожи.
Мерцает лампа, чуть слышны
на мостовой шаги прохожих.

Дождь неутешно слезы льет
по стеклам потемневших окон.
Воды стремителен полет
на тротуар из водостока.

И холод этой пустоты,
придя, ты взглядом согреваешь.
«Зачем грустить», – мне шепчешь ты,
одеждой теплой укрываешь.

И ты не хочешь понимать,
что ложь, которую скрываем,
еще горчей переживать,
когда о ней мы оба знаем.

«Ступай!..» И молча в темноту
идешь, не ведая о страхе,
и знаешь: через час приду
я сам в твой дом и в полумраке

одной тебе скажу о том,
что в тайных помыслах скрываю,
покуда затяжным дождем
насквозь прошита тьма живая.
(1964)

1985, М., «Худож. лит.», «Стихи»
Перевел Валерий Хатюшин