Исповедание пути

 1

 И лишь во мне, и только я в лиши
 сам по себе излишен в полной мере,
 певец пути в армяне из шишиг.
 С последними по вере сомесмерен,

 я с ними лишь и более ни с кем,
 избыть своё излишество не в силе,
 преодолею вавилонский тлен,
 как ранее – египетские гнили.

 2

 Исходим из предположенья,
 что мы на самом деле мы.
 Приносим чушь во всесожженье.
 Пустые золы и дымы

 в горсти густеют свежей манной,
 по камню стелятся кошмой,
 по ветру – песней караванной
 с иофетической божбой.

 3

 Дом отступал к реке, как Наутилус,
 приборами почуявший январь.
 Антоновки неистово молились,
 но осень ранняя вела себя, как тварь.

 Береговушки рыскали по-сучьи.
 В предчувствии недетских холодов
 густела кровь в скрещенных жилах сучьев
 и закипала в мускулах плодов.

 4

 За горизонт в горизонтальном лифте
 тащусь на север по боку земли.
 О, Господи, зачем так молчалив Ты?
 Скажи лифтерам, чтобы подмели

 все эти звезды, фантики и спички.
 Сор не растёт, не тает, не горит,
 но развращает душу Елекрички,
 ползущую на встречный Елекрик.

 5

 Поэта Серафим из Хиросимы
 вел за язык по памяти ко мне.
 Их тишина была переносима,
 как две сумы молитвенных камней.

 Пешком, из переплета в переплет,
 по горло вбред, минуя реки яви,
 с безмолвием, сияющим, как лед,
 они вошли в пылающий Рейкьявик.

 6

 Притаилась в поэте Москва.
 Не качай головою - уронишь!
 Край родного… В дуршлях рукава
 просыпается зимний Воронеж.

 Тверь, Коломна, застёжка Кремля,
 всё горит, источая французов.
 У поэта в кармане земля,
 по которой не ступит Кутузов.

 7

 Земля не пух, но ложе не скрипит,
 хотя гранит замшел и перекошен.
 Давным-давно никто уже не спит
 под сенью лип. Сочтя ворон и кошек,

 считаю листья, капли и грибы.
 Пропущенный игольным горе-ушком,
 я ухожу в отверстие судьбы,
 швырнув пиджак на ржавую грядушку.