Об одном аспекте литературной игры

Вместо эпиграфа:
_________________________________________

 Бывает, Волка, что стихи сваливаются прямо в голову неизвестно откуда - у меня часто бывает...
 И знать не знаешь ситуацию изнутри, а пишешь так, словно пережила...
 Это из такого разряда?

 Елена Челнокова - 2005/09/15 23:06
 __________________________________________

 ЗАМЕЧАНИЯ: (добавить)

 Вы меня пугаете. Потому что - понимаете.

 Волка - 2005/09/16 12:40



Мама, бросьте, я болен старостью,
И без толку в аптечке рыться.
Я давно заражен усталостью,
Что с того, что мне только тридцать?

Нет, не делайте чай, не хочется.
Расплескали немного… вытру.
От обрыдлого одиночества
Излечиться – не хватит литру.

Мама, что вы… ну что вы плачете
В холостяцкой моей квартире?
Сами знаете, сколько значите
Для заблудшего в этом мире.

Ничего-то от вас не скроется,
И бессмысленно, в самом деле.
Не тревожьтесь. Все успокоится.
Я умру через две недели.
(Волка)

Вот стихи еще одного автора. Вы спросите, чего тут особенного? Стихотворение, как стихотворение. Быть может, быть может. Но во–первых, я уже говорил, что пишу исключительно о том, что нравится мне лично, никому не навязывая своей точки зрения. А во–вторых, это стихотворение написано женщиной, хотя и от лица мужчины. В принципе, удивительного здесь тоже мало: такие случаи в поэзии нередки. Но есть, правда, одна оговорочка. Все дело в том, что получившиеся стихи (а хорошие, надо сразу сказать, получаются нечасто) очень интересны неким неуловимым несоответствием статусу: мужскому или женскому, в зависимости от обстоятельств. Где–то на околоподсознательном уровне ощущаешь, что все это то, то, да не то. Есть в них, как иногда говорят, «пунктик». Пунктик этот злит и дразнит именно своей неуловимостью. Будем разбираться.
Первое впечатление после прочтения –– впечатление инопланетности. Так писать нельзя, но ведь вот оно, написано и при этом написано первоклассно. Почему–то сразу возникли ассоциации с «Зеркалом» Тарковского, особенно той его сценой, где из руки героя взлетает птица, а рука мертвого уже человека плетью падает обратно на постель. Там где–то перед этим была еще фраза, обращенная к матери: что–то типа «оставьте меня…».
Итак, есть лирический герой, есть его мать и есть еще что–то, связующее этих двух. С позиции матери это, скорее всего, материнская любовь. Собственно говоря, матери как таковой в стихотворении объективно и вовсе нет: она присутствует там именно субъективно, дана нам через призму внутреннего мира лирического героя и выражена через его монолог (стихотворение по форме монолог собой и представляет). И такая субъективность передает отношение героя к матери: «сами знаете, сколько значите для заблудшего в этом мире…». Скажу больше, мать является одним из двух важнейших центров стихотворения, и без этого центра стихи рассыпались бы, как карточный домик. Материнская забота словно обволакивает собой все стихотворение, пронизывает его невидимыми лучами. Мать как бы вообще растворяется как персонаж, превращаясь в то, чем стремится стать каждая мать –– в любовь к своему чаду. И такая любовь чувствуется в каждой строке.
Позвольте, а вот это уже не мужское восприятие! Так прочувствовать материнское назначение, материнское желание превратиться в чистую любовь к своему любимому и всегда единственному чаду могла только женщина. Для меня это инопланетно. Не случайно, женщина всегда отдает себя без остатка любимому человеку, ее чувство стихийно. Мужчина всегда оставляет что–то про запас. Но в каждом есть что–то от противоположного пола: быть может, отголосок андрогинности первочеловека. Как знать. Во всяком случае, понять мы друг друга можем. Но дело не в понимании, а именно в «прочувствовании». Здесь мне, как мужчине, остается только восхищаться, как здорово и странно подходит к проблеме автор.
Теперь собственно о лирическом герое. А что мы, собственно, знаем о нем? Прежде всего, что в свои тридцать лет он «болен старостью». Вполне очевидно, что имеется в виду старость души, ибо для мужчины терзаться сомнениями по поводу собственного возраста нехарактерно. Прибавим к этому холостяцкую квартиру и обрыдлое одиночество и получим очень характерный персонаж. Абсолютное самопогружение. Создается впечатление, что общение с матерью его раздражает тем, что мешает его самопогруженности. Он давно уже не в мире этом: внутреннее значит для него больше, нежели внешнее. Внутреннее вообще подменило собой привычную реальность. Вот и умрет он через две недели. Откуда, интересно, он знает это? А может быть, умрет только потому, что сам этого захочет, что уже поставил себе пределом эти несчастные две недели? Умрет, как Грегор Замза из «Превращения» Кафки. Захотел –– превратился в ужасное насекомое, захотел –– развязал гордиев узел –– умер. Внутреннее даже реальнее внешнего –– главное открытие модернистов. Но еще до модернистов что–то подобное изобразил Лев Толстой в образе князя Андрея. Вспомните поведение Андрея после ранения на Бородинском поле вплоть до самой его смерти и сравните с нашим персонажем –– найдете много сходных моментов. Опять же, персонаж «Зеркала» Тарковского. Кириллов и некоторые другие герои Достоевского –– того же поля ягоды. Кириллов даже ближе: есть в нем некая истеричность, как и у нашего героя.
Узнаваемо, но… Теперь поглядите по сторонам и попытайтесь найти что–либо похожее в окружающем нас мире. Едва ли вам это удастся. Вот и еще одна подсказка: персонаж насквозь литературный –– это тоже типично женское восприятие мужского начала. Образ матери, несмотря на его сознательную (авторский прием) нечеткость, получился ярче.
Все вышесказанное писалось не для того, чтобы умалить (не дай Бог!) несомненные достоинства стихотворения –– они очевидны, –– но чтобы докопаться до сути давно мучившего меня вопроса о том, чем вызвана особая прелесть стихов «от другого пола». Вот на примере этого замечательного стихотворения я и попытался на вопрос этот ответить. Напоследок предлагаю и вам поучаствовать в литературной игре:

Песня Офелии
Он вчера нашептал мне много,
Нашептал мне страшное, страшное...
Он ушел печальной дорогой,
А я забыла вчерашнее ––
забыла вчерашнее.

Вчера это было - давно ли?
Отчего он такой молчаливый?
Я не нашла моих лилий в поле,
Я не искала плакучей ивы ––
плакучей ивы.

Ах, давно ли! Со мною, со мною
Говорили –– и меня целовали...
И не помню, не помню - скрою,
О чем берега шептали ––
берега шептали.

Я видела в каждой былинке
Дорогое лицо его страшное...
Он ушел по той же тропинке,
Куда уходило вчерашнее ––
уходило вчерашнее...

Я одна приютилась в поле,
И не стало больше печали.
Вчера это было –– давно ли?
Со мной говорили, и меня целовали ––
меня целовали.
(А. Блок)

Как говорится, найдите десять отличий.
Продолжение следует.