Идеальное шоу

Сальвадор Дали: Здравствуйте, я Сальвадор Дали. Вы помните меня по таким картинам, как «Осенняя прогулка пастушки с живой курицей в зубах» и «Пикник маленького развратника».
Г-н Капитулирен: В принципе, я должен был изображать Хемингуэя, но из-за отсутствия какого либо внешнего сходства и сложностей с гримом зовите меня просто…
Горничная: Я горничная. Мне двадцать семь. Все! (орет)
Надсмотрщик: (в рупор) К делу, к делу.
Сальвадор: В четырнадцать лет я попал под трамвай…
Надсмотрщик: Да нет же, кретины, про Попова!

Сцена очищается. Появляется Попов с коробкой.

Попов: Машенька, смотри-ка, что я изобрел!

Ставит коробку на стол. Появляется Машенька, после душа в полотенце, распаренная.

Маша: Ой, что это?
Попов: Это телевизор, Машенька.

Достает современный черный ящик, японского происхождения, ставит горделиво на стол.

Маша: А чего это он?
Попов: Его смотреть, Машенька, набодно.
Маша: А как?
Попов: Пока, к сожалению, никак. Еще не наступила эра телевидения.
Машенька: Ой, но я хочу посмотреть «В мире животных»!
Попов: А я что могу? Что я, пойду сейчас к Ленину, скажу: «Давай-ка, брат Ленин, ставь телевизионную башню, я вот, гляди-ка, телевизор изобрел!» Так, по-твоему?
Надсмотрщик: Всё-всё-всё! Цирк! Цирк-цирк!

Выходит долговязый, худой Конферансье в очках и шубе.

Конферансье: А сейчас на сцене выступит дрессировщица морских котиков. По понятным причинам морские котики к выступлению в данной аудитории были не допущены (гладит шубу) но у нас есть полноценная замена свирепым, не поддающимся дрессировке хищникам! Встречайте – Анна Глутько и ее десять Скользких Малышей! В прошлом Анна – жена колхозника!

На сцену выходят полуголая, аппетитная девушка с хлыстиком. Несколько человек изображают котиков. Во время представления появляется человек в черном плаще.

Человек: Господа. В здании пожар.
Надсмотрщик: Паника! Паника!

Идет панорама паники. Все актеры высыпают на сцену и немного волнуются, мол: «Пожар! У нас пожар! Слышали?» Какой-нибудь заменитель огня охватывает всех. Выходит Поэт:

Поэт: Вы знаете, последнее время все что-то говорят об огне, страданиях, смерти. Фильмы всякие, книги…Я читал! Просто ужас, что творится. (Пламя незаметно перекидывается и на него) Прямо эпидемия какая-то, все эти апокалиптические настроения, эсхатология, так сказать. Я и сам, грешным делом, (смеется. Пламя охватывает его) что греха таить, сам страдаю необъяснимым чем-то. Жжет как-то, знаете, боль такая… За что? (умирает)

 Выходит педерастичный, немолодой уже человек.

Пед: Господа, я расскажу вам о современной литературе от далекого прошлого и до наших дней. Вот, бывало, подхожу я к Рылееву и спрашиваю «Ну что, говорю, будет жить душевная, человеку доступная проза в России-матушке?» А он так, призадумался, глаза затуманились, ментик теребит, с ноги на ногу переминается. В общем, видно, что волнуется за Русь, за литературный процесс в отечестве. А сегодня? Ныне что? Подхожу к Пелевину, спрашиваю «У меня глаза не красные?» а он так, знаете, мельком глянул мне куда-то в бровь, буркнул «нет» – и был таков! И ему – наплевать! Или вот был недавно случай…
Надсмотрщик: Так, с этим хватит. Даём сцену «История Литературы».

Педа упихивают. Возникают ведущие.

Первый: Господи, наконец-то у нас разрешили эвтаманзию…Эвтамезию? Ну, в общем, когда…
Второй: По-моему, это не лучший способ развеселить эту толпу. По крайней мере, к теме истории литературы это не имеет никакого отношения…
Первый: М-да? А что же тогда?
Второй: Н-ну, я думаю, было бы вполне достаточно в который раз поиздеваться над Пушкиным.
Первый: Да? Это мысль.

Кричит Пушкина. Появляется Пушкин.

Первый: Ха! Вы посмотрите-ка, гений пришел! Собственной персоной! (Дает пинка) Ну, че ты? Написал чего? Светоч, блин! Дуй отсюда!

Пушкин уходит.

Второй: Н-ну, да, примерно так. Хотя конечно, несколько грубовато вышло. Даже не весело как-то.
Первый: Да? А по-моему, им нравится.
Второй: Не думаю. Вот и не смеется никто.

 Появляется Девушка в открытом платье и лучезарно улыбается.

Девушка: А сейчас четверо неизвестных молодых литераторов пьют пиво на Старом Арбате.

На сцене появляются четыре литератора: Достоевский, Гоголь, Лермонтов и Гомер. Довольно долго молчат, покряхтывают, прихлебывают.
Гомер: Ну, что, Пушкина ждем?
Гоголь: Ну его к черту. Его только за смертью посылать.
Достоевский: Да нет, Пушкин придет. Есть что-то такое в этом русском мальчике, чему я верю, не верить во что не могу, всею сущностью своей подлой верю, кровью блевать буду, а верить буду…
Гомер: Да заткнись ты.
Лермонтов: Боже, какая пошлость. Почему же он не идет?
Гоголь: Говорю вам – нечего ждать. Полтора часа уже тут торчим. Он, сука, к Востряковой пошел. Или к Керн. Кому вы деньги доверили? Забудьте теперь.

Появляется Пушкин. Все всколыхнулись. «Я верил!» «Наконец-то!» «Надо же!» «Принес?»
Пушкин: Принес.
Торжественно ставит на стол предмет непонятного назначенья. Все зачарованно смотрят.

Гоголь: И что это такое?
Пушкин: Не знаю.
Гоголь: А кто знает?
Пушкин: Никто.
Гоголь: А где брал?
Пушкин: Не помню, у Геккерна что ли...
Гоголь: А почем?
Пушкин: Четвертак.
Гоголь: Дура.
Надсмотрщик: Наступает Серебряный Век. Сере-е-ебряный Ве-ек!

Входит вся истрепанная Ахматова. Курит кокаин.

Ахматова: В жизни я не курила кокаин, но тут, на сцене… Дай, думаю, попробую…

Появляется Блок. Курит кокаин.

Блок: Хороший кокаин.
Ахматова: Вроде да.

Появляется Гумилев. Не курит.

Блок: Ты что не куришь-то?
Гумилев: Завязал. Западло это.
Блок: А-а.

Пауза.

Блок: Да, кого-то нам не хватает. Аннинский? Брюсов? Бальмонт, что ли?
Ахматова: Действительно? Где Северянин? Где Аннинский? Где Иванов? Куда они все запропастились-то?
Гумилев: А, пес их знает. Северянин уехал, кажись. Этот, черт, как его… Мандельштам! Давеча видел его на рынке. Идет, бормочет чего-то, в руке кефир – даже и не узнал меня.
Ахматова: Ну и трясина, господи. Это же болото. Дно духовное…

  Появляется Маяковский, мычит..

Блок: Тебе чего? Вали отсюда.
Надсмотрщик: Так всё, завязываем. Ерунда какая-то. Даем Кантемира и хорош.

Несколько человек в одежде слесарей выталкивают удолбаных Серебрянцев. Появляется Кантемир.

Кантемир: Я великий поэт Кантемир. По-моему, я даже первый российский пиит. Хотя не уверен. Или первый? Черти что…
Надсмотрщик: Всё, ерунда какая-то. Прекратить! Нужно что-нибудь нормальное. Есть что-нибудь нормальное?
Девушка: У нас есть условный писатель Бабуро!
Надсмотрщик: Даем условного, а вы пока готовьте Пригова и Акунина.

Выходит условный писатель. Долго откашливается. Выходит Пригов.

Пригов: (условному) Все, давай, вали отсюда. Я – Пригов.

Появляется Акунин.

Акунин: Моя настоящая фамилия…
Пригов: Да знаем мы.
Надсмотрщик: Отлично, история литературы закончена. Теперь финальная часть, танец. Все на сцену, живо. Танец!

Актеры в костюмах и гриме знаменитостей высыпают на сцену. В полной тишине все двигаются кто как, затем с опазданием начинает играть вступление “Валькирии” Вагнера, все смущенно останавливаются. В давящей музыкальной атмосфере, очень медленно, опускается занавес.