Я, поэт и современник

Женщины, вино и Сема

Московский бармен Сема наслушался от нас историй про Гиппиус с Мережковским, Черубину де Габриак с Волошиным и Маяковского с Лилей Брик и Осей.
Теперь, когда в компании своих приятелей он играет в преферанс, то заказы выдает стихами, рифмуя пас и п…рас и две пик - получишь фиг.
Мы ценили его талантливое творчество до тех пор, пока в один ненастный вечер он не принес школьную клетчатую тетрадку, исписанную красивым, убористым, ученическим почерком и не положил на стол перед нами.
А. и Е. медленно перелистали страницы и задумчиво примолкли, а я устало отвернулся носом к стенке и пробурчал: "Сема, ну мы-то ладно, люди конченые, а тебе-то это зачем?"
Сема на секунду задумался, отхлебывая розовый "Мускат", но вскоре бойко ответил: "Понимаешь, Славик, у этих же поэтов одно сплошное ****ство. Я тоже хочу!"
Нет, все-таки, прав был Гумилев. Поэта вдохновляют женщины и вино.

Самый старый хиппи Союза

Хиппи, приезжающие в Крым покурить травки и походить нагишом по пляжу, в этом году оказались нашими соседями, и не проходило дня, чтобы кто-нибудь из них не пытался угостить нас свежим косяком, приговаривая, что для литературного процесса это полезно.
Отбиться от хиппи не было никаких сил, и поэтому почти каждый вечер кто-нибудь из нас пускал в потолок зеленые круги и утверждал, что приход от травы очень хорош.
Я долго и упорно от плана отбивался, ссылаясь на запрет лечащего врача и на то, что галлюцинации ко мне и так периодически приходят самостоятельно, зачем же их вызывать искусственно. Еще я говорил, что хиппи долго не живут.
На это Замбези (с прической, состоящей из зеленых косичек вперемешку с прядями жирных волос) хлопал меня по плечу и приговаривал: "А знаешь, Славик, сколько лет самому старому хиппи Союза? Семьдесят три года! Его носят на руках ученики, а менты и прокуроры отдают честь и хавчик бесплатно".
Самое смешное в том, что это правда. Когда я был в Минске в галерее "Антрацитовый ларец" на презентации "Русско-белорусского словаря", то самый старый хиппи Союза стоял прислоненный к стене в уголочке и мерно кивал головою, одетый под Робинзона Крузо в широкую конусообразную соломенную шляпу и овчинную безрукавку. Он был бос, вокруг роились послушники, а из репродуктора раздавались звуки андеграунда:

- Я рок-музыкант старых традыцый.
- Это не призвание, это — позыцыя!

На какой-то миг наши взгляды пересеклись, и я понял, что быть самым старым хиппи очень тяжело, а почет - дело тонкое и относительное.

Сема

Московский бармен Л.С. по кличке Сема прибился к литературной тусовке на отдыхе, потому что был любознателен и не терпел надуманных преград, которые создает вокруг себя пишущая братия.
Будучи необъятных размеров, он приходил на нашу веранду, принося коктебельское "Алиготе" и разговоры о ценах и возможностях покупки того или иного продукта по дешевке.
Иногда Сема рассказывал о своих сделках по обустройству на украинском курорте без потери денежных средств. Он перепродавал хиппарям и растаманам в заблаговременно снятом жилище койкоместа, ютясь в крохотной каморке. Владельцы домов об этом не догадывались, а растаманы делились травой и крутили Боба Марли.
Еще мы любили Сему как лицо, не связанное клановыми обязательствами. Он был способен по-народному точно и метко выносить суждения о мэтрах литературы. Бывало, сядешь напротив него и заслушаешься — так вдохновенно и правильно вещает. Самому ничего думать не надо, не то что говорить.
Как-то раз Сема пришел на выступление маститых поэтов в зал имени Брюсова и сел на задних рядах, когда слащавый, вечно улыбающийся ведущий представлял своих собратьев по перу, сидевших в президиуме.
Сема долго наблюдал за ним, а потом наклонился к моему уху и шепотом спросил, указывая пальцем на светило:
- Слушай, Слав, а он бухарик или плановой?
- Не понял, в каком смысле?
- Ну, он водку пьет или коноплю курит?
- Да вроде он больше по коньячку.
Сема задумался и изрек: "Странно… Уж больно веселый для алкоголика".
Мы все разом покосились на ведущего, оценивая Семин пассаж, потом заржали, ибо понимали, что теперь мэтру от клички "Плановой" не избавиться.

Нравятся ли Вам Ваши стихи?

- Скажите, а Вам нравятся Ваши стихи?
- Ну, как Вам сказать, ну, в той или иной степени, ну, в общем, нравятся.
- И это правильно, и это правильно! Должны же они хоть кому-то нравиться!

Турнир поэтов

Первый турнир поэтов прошел в 1918 году в Санкт-Петербурге и победил в нем Игорь Северянин, а второй - в семидесятые годы в Таллине и победил в нем М.Г.
На турнирах поэтов рифмоплеты обычно читают в два-три круга свои стихи, а праздная публика выставляет оценки по пятибалльной системе, которые потом и суммируются.
Всякому понятливому человеку ясно, что корень любой победы кроется не в выставленных оценках и не в их подсчете, а в правильно созданном резонансе.
Ну, например, Вы приводите своих друзей, которые ставят только Вам максимум, а всем остальным минимум, и вот Вы уже на Олимпе, так как другие выставляли оценки по совести.
Вам жмут руку мэтры, пифии надевают лавровый венок, а редакторы журналов венчают свои страницы Вашими виршами.
Ай да Северянин, ай да сукин сын!

Феномен Севы Балдина

Когда Сева Балдин, размахивая руками и попеременно выставляя вперед одну из ног, громоподобно читает свои творения, то редакторы всех толстых поэтических журналов, прикрыв уши руками, выбегают из залов в курилки, схватываясь за сердца.
Самое смешное в том, что зал в это время по-настоящему внимает и рукоплещет Севе. Какие-то странноватые старушки и потрепанного, но богемного вида дедки хлопают в ладоши, требуют продолжения и не отпускают его дольше всех. Сева от этого заводится и занимает столько времени, сколько захочет, и никакой ведущий не может спасти положения.
"Сева, Сева", - кричат зрительные ряды. "Сейчас, сейчас", - говорит им Сева и делает рукой вращательные движения, помогая активной мимикой.
Когда я впервые услышал Балдина, то тоже был им очарован. После выступления я стоял в толпе страждущих читателей и жалко просил Севу подписать мне сборник его стихов, который купил у автора за стольник. Сева мило жмурился и покровительственно хлопал по плечу.
Вечером, предвкушая удовольствие от встречи с высоким, я открыл сборник Балдина и уже на первой странице понял, что меня обманули, ибо солнце было — пекущее, океан — ревущий, любовь — разлучница, а дорога — дальняя. Сева оказался банален, как отвертка, и этим велик, ибо нет ничего приятней для обывателя, чем обычная банальность.
Теперь я тоже выбегаю в курилки, когда читает Сева, и меня понимающе приветствуют редакторы толстых журналов, которые, наверное, были так же когда-то обмануты феноменальным Севой Балдиным.

Я, поэт и современник

Кацо Нежарадзе всю жизнь занимался арбузами, пока не увидел, как Лилечка Зосимова на эстраде театра "Эрмитаж" в легком прозрачном платьице читает поэму "Быть-бытовать". Он смотрел на нее, расширив глаза, а после выступления подошел ко мне, так как жизнь его перевернулась, и попросил поучаствовать в литературном проекте.
Я скажу честно, что новых людей в тусовке не люблю, ибо алчущим здесь делать нечего, а страждущих пусть спасает кто-нибудь другой, но Кацо уставился на меня преданно и немигающе и все повторял, что это удар и знак свыше, поэтому я сдался, хотя выторговал условия разумности и вменяемости происходящего.
Первым делом Кацо продал все свои фуры, нанял редактора, корректора и верстальщика, а когда не хватило на типографию, то заложил в банке квартиру и разместился вместе с подчиненными и оборудованием в десятиметровой комнате комунальной шарашки. Сверху капала вода, а снизу подмораживало из подвала.
Во вторую очередь Кацо задабривал мэтров, с которыми затем встречался я и выуживал материалы, пусть и второй или третьей сортности, но из под великих имен. В тот момент я не подозревал готовившегося пинка под зад, хотя Нежарадзе пару раз и спрашивал, печаталась ли до этого где-нибудь Лилечка.
Через три месяца кипучей работы журнал увидел свет. На цветной обложке Лиля Зосимова обнималась с Нежарадзе, а подпись стояла "Я, поэт и современник". На плотной глянцевой бумаге материалы мэтров перемежались со смачными фотографиями и текстами избранницы Кацо. Литературный мир ахнул и сделал свое ку, ни один из солидных книжных магазинов не откликнулся, а в лавках победоносного ширпотреба тексты в рифму не пользовались популярностью.
Кацо и Лиля жили в съемной коммунальной комнате на кипе типографских пачек, а когда у Нежарадзе закончились деньги, то Зосимова ушла навсегда, прихватив с собой две упаковки журналов. Кацо слег на диван и глядел в потолок, часами названивая мне, чтобы я продал тираж, но я отвечал, что не сумасшедший и мы так не договаривались.
После этой авантюры прошло уже пять лет, но до сих пор, когда я в августе покупаю у Нежарадзе в железной клетке арбуз, то он незаметно плюет в мою сторону и делает вид, что со мной не знаком.