пес и я

я проснулся, поменял замок, перекрасил дверь,
постелил половик – вытирайте перед входом или идите мимо.
а потом цветными мелками на черном разборчиво,
печатно шестнадцатым шрифтом подчеркнутым жирным курсивом-
здесь прописана очень злая собака. этот пес
потерял свое зрение раньше, чем другие гибкие породистые твари,
ему просто крошили зрачки секторами осколки розовых дешевых очков.
его нюх не уловит французских парфюмов после вони кремаций
любимых и любящих женщин. он свернулся и спал, может, год,
может, пару столетий, я надеялся справиться сам, не тревожа его.
и я был осторожным, иногда позволяя себе пригубить полбутылки,
чтоб потом сесть за руль и в кварталы продажной бесценной любви,
сексуальных марий, их, честнее христа и апостольских клятв, я любил.
я берег сам себя, обрубал свои крылья, чтоб ни взгляда на небо, я знал,
что сорвусь, мне хватит и раза. было все хорошо. дружба. стая диких ворон.
корректировал линзы для ночи, а сердце для сна. но придумана осень и
холод сырых сквозняков, недостаток тепла не заменит сожженный бензин,
и тогда начинаешь тихонько скулить и впускать, тех, кто должен быть
с пулей, ровно на середине лба, и тонкие щели предают, позволяя прорваться любви.
я с веселой надеждой рвал дни на безумие крыш, выбирал себе фрак, узнавал
до которого загс, измерял безымянный размер, я…а потом все прошло .
и прекрасен мой замкнутый круг, потеряли способность к движению мысли
и долгие дни. пес проснулся, он прокусит мой левый висок, если вдруг пожалею
пулю новой осенью. он клыками вернет мою душу с холодных небес, где меня
предавали, откуда срывалась мазутом и куда может снова проснется желанье
вползти. потому что там стереотипно для всех живет глупое счастье. но пока
мы вдвоем. я и старый взъерошенный пес, чье сердце умеет болеть и который
перегрызет горло, тому кто переступит порог и останется ночевать в моем доме.
но только мне бы хотелось натравить его на себя. не дожидаясь кого-то другого.