Из сборника Ямбы

Казалось бы, живи и не тужи:
работа есть, и целы руки-ноги,
не чересчур строптивы падежи,
и боги не предельно строги.

Но тишь да гладь да божья благодать
как сторона обратная медали:
о ней ни написать, ни рассказать,
ни стих сложить, ни вытесать скрижали.

Не всё так безнадёжно, ведь из "сора
растут стихи" - цитата на века!
Достаточно лишь пристального взора,-
и к пёрышку потянется рука.

* * *


Как на сеансе, где гроссмейстер строг
и не даёт ни спуску, ни поблажки:
как ни играй, всегда один итог –
ни пешки у тебя в конце, ни шашки.

Дебют разыгран, дальше – миттельшпиль.
Расставлены ловушки сеансёром.
Фигуру не зевнуть хотя бы иль
не просмотреть в два хода мат с позором.

А дальше – эндшпиль. В них маэстро – ас,
и слишком игроков неравны силы.
Гляжу по сторонам: всё меньше нас,
фигуры уже многие сложили.

Когда игра прервется – не узнать,
но сетовать не следует нам, ибо
гроссмейстер Бог позволил поиграть.
Играешь – и за то скажи спасибо.


Ночной разговор


Вы ночевали на цветочных клумбах?
Вы ночевали на цветочных клумбах?—
Я спрашиваю.

Л.Н. Мартынов


Вчера Мартынов мне приснился…
Его спросил я без затей:
—Как мне стихи наполнить смыслом?
Ямб предпочесть или хорей?

—Набор вопросов измочален
ещё в эпоху изб-читален.
Мы очень странно поступаем:
когда мы воздух сотрясаем,
то все основы потрясаем
тем, чем мы воздух сотрясаем.
В словесной гальке вечно роясь,
его находим. Слово. То есть
необходимое нам слово.
И леонардоввинчиваясь ввысь,
нисходим, чтоб постичь земную жизнь.
Нет, мы не головы морочим,
а кривду топчем, топчем, топчем.
Я повторяю: кривду топчем.
И воспеваем Лукоморье,
а не гнилое мухоморье.
Не мрём, а реем мы на реях,
там, где свирепствуют бореи
у берегов Гипербореи.
А может, в речку Тишину
ныряем — сразу в быстрину.

А вы твердите, мол, хореи…



* * *


– Его не притеснял. Он в дом наш вхож!
Вожусь со стихотворцем словно нянька.
Донянчился! Посмешищем вельмож
всенепременно стану. А ведь дядька
двоюродный в Москве его крестил!
А тут еще племянник ваш – Раевский…
 О вашем романе меня он известил,
и доводы его довольно вески.
 Я – генерал…прошел Бородино…
имел ранение … дворянского сословья…
С ума сойти теперь немудрено…
В семье разлад… Погубит нас злословье.
Чем Пушкин отплатил? «Полу-милорд,
полу-купец… но есть надежда…»
Сей опус заучил уже народ,
в его глазах слыву полу-невеждой.
Отправил я его на саранчу –
стреляться с ним мне, право, не по чину.
Держать подле себя я не хочу
поэта русского, но всё-таки – мужчину!
Ксаверьевна, ответьте наконец:
Раевский лжёт? А может, строит козни?
А может, шутит циник и шельмец?
Намёки его, жёнушка, скабрёзны…