Лотерейный билет

После отставки мне пришлось долго мыкаться, прежде чем удалось найти более-менее подходящую работу. Да и эта работа никогда не приносила полного удовлетворения. Мне, потомственному кадровому военному-ракетчику слишком сложно было приспособиться к гражданским условиям жизни, к подчинению тем людям, на которых я всегда смотрел свысока, к хамскому и высокомерному обращению, к мизерной зарплате. Начнем с того, что полгода я просто провалялся на диване, ничего не делая и тупо глядя в телевизор. Жена относилась с пониманием к моему кризису, но ведь и у нее терпение не безгранично. Начались недоразумения, а потом и скандалы, чего раньше в нашей семье никогда не было. Постоянная нехватка денег хоть кого может свести с ума. Пришлось искать хоть какую-то работу. Если бы я был крепкого телосложения, мне наверняка удалось бы устроиться куда-нибудь вышибалой или охранником – работа как раз для бывших военных. Однако травма, полученная еще во время службы в Афганистане, исключала такие варианты.
В общем, я работал и дворником, и почтальоном, и распространителем газет и лотерейных билетов, и всегда чувствовал себя глубоко униженным и оскорбленным. Помог один старый приятель: устроил в маленький цех, где инвалиды производят мелкие товары народного потребления. Однако и здесь, при механической работе, голова моя постоянно оставалась свободной для разных черных дум.
 Постепенно я приспособился и даже стал находить некое удовольствие в самобичевании и самоуничижении, однако несчастья продолжали сыпаться, как из рога изобилия. Жена моя, которая давно уже чувствовала себя неважно, совсем слегла. Знакомый врач, пряча глаза, сообщил, что это рак, операция необходима, но исход ее может быть удачным или неудачным на 50%. Деньги на операцию прислал сын, который уже два года жил в Штатах. Операция, к счастью, прошла успешно, однако после нее требовалось пройти курс химиотерапии в течение полугода, а у жены ко всему прочему было еще и больное сердце.
Однажды, придя с работы, я нашел ее на полу в кухне. Бульон в кастрюле выкипел почти до дна, значит, все случилось еще днем.
На похороны приезжали сын с невесткой и уговаривали меня уехать к ним. Но мне как-то не хочется чувствовать себя обузой. Да и что бы я стал там делать?
Теперь каждое воскресенье я прихожу на кладбище, брожу по дорожкам среди могил. Мне нравится читать надгробные надписи, определять по датам, кто сколько лет прожил и предполагать, от чего умер, и какой была его жизнь. Нравится спокойный шелест листвы и та особая тишина, которая всегда присутствует в подобных местах. Я чувствую умиротворение, боль отпускает мое сердце, и так не хочется никуда идти, хочется остаться здесь, забыть земную суетность.
Вот так, прогуливаясь по дорожкам, я однажды и встретил ЕГО. День был пасмурным, вот-вот готов был заморосить дождь, и кладбище казалось пустынным. Он сидел у одной из могил, курил смятую самокрутку и все время покачивался взад-вперед, как будто укачивал свое горе. Грязный, заросший щетиной, опустившийся, в рваных ботинках. Я мельком взглянул на дату на надгробии и остановился, так как сердце куда-то ухнуло, и ноги разом ослабели. К счастью он заговорил первым:
- Дружок мой тут лежит, Колька. Подходи, помянем, одному как-то несподручно.
Я присел рядом с ним на скамеечку. Из внутреннего кармана обтреханного плаща он вынул початую бутылку дешевой водки, надкусанный огурец и складной пластмассовый стаканчик, какие продавались еще в советское время. Я, в свою очередь, достал из сумки остатки колбасы, пирожки с картошкой и пачку сигарет. Мы молча выпили по-очереди, причем от закуски он отказался, а сигарету взял трясущимися руками. Закурив, он вдруг сказал: - А я тебя тут часто вижу. К кому ходишь-то?
- Жену недавно похоронил.
- А... А у меня вот друг. Николай. Раньше каждый день ходил, а теперь не могу – ноги отнимаются, а раньше каждый день... ходил... просил...
Я взглянул на него с недоумением. Он невесело усмехнулся:
- Удивляешься, чего у мертвого можно попросить? Прощения, чего ж еще. Виноват я перед ним.
- В чем же? – Вежливо поинтересовался я.
- А вот послушай, если никуда не торопишься.
- Да нет, не тороплюсь.
Он вздохнул, попросил еще одну сигарету и начал свой рассказ.
 Впоследствии я думал, что если бы тогда не согласился его выслушать, если бы сослался на какие-нибудь дела и ушел, то, может быть, меньше терзался бы сейчас. А впрочем, кто знает?
***
«Мы с Колькой жили в одном доме и с детства еще дружили. И в школе вместе, за одной партой, и в армию вместе призывались. Колька всегда был везучее меня, и учился лучше, да и внешне поинтересней: девчонки за ним табуном бегали. И когда призыв случился, меня в Афган направили, а его – во флот. Только Николай тут уперся, сам к командиру пошел: «Отправьте меня вместе с другом.» Особо его, конечно, никто и не отговаривал, а мне все ж таки приятно было, что он за меня радеет. Честно тебе скажу, если бы не Колька, неизвестно, как бы со мной все дело обернулось. В Афгане, слыхал, наверное, что творилось. Большинство ребят на иглу подсело, если и не сразу, так потом. А Николай – нет, и меня удерживал. И, знаешь, на войне ему тоже везло, хоть он особо и не геройствовал. Ну, а меня тоже как будто его везение прикрывало. Так и прослужили бок о бок все два года. Ну, а когда вернулись, тут наши пути и разошлись. Николай в Москву подался, в институт поступать, и меня уговаривал, да я отказался. Мне тогда погулять хотелось, покрасоваться – как же: афганец!
Первое время Колька мне часто писал. Но я до писем не охотник: раз, другой не ответил, вот он и бросил.
Встретились мы с ним только через десять лет, случайно. В тот день нам на заводе получку дали, а вместе с получкой всем по лотерейному билету всучили – профком распространял. Я решил в центр двинуть, и вот там-то, на остановке с Колькой столкнулся.
Обрадовались мы, конечно, разговорились, то да се. Николай к тому времени уже женился, и как раз в больницу ехал – жена у него на сохранении там лежала. Вот он и говорит, что мы, мол, с тобой так вот, мимоходом, давай свой адрес, я к тебе как-нибудь сам загляну. Я к тому времени от родителей выделился, квартиру купил однокомнатную, а жил холостяком. Колька вытащил карандаш, а я ему лотерейный билет протягиваю: запиши, мол, тут, на счастье, бумажка затеряться может, а билет сбережешь. А то, может, миллион выиграешь. Ну, посмеялись, попрощались и разошлись.
Прошло сколько-то времени, и как-то Колька и вправду ко мне заехал. Ну, посидели, выпили конечно, как же без этого, поговорили, то да се. А когда прощаться стали, Николай и смеется: «Билет-то твой выигрышный оказался. Хоть и не миллион, а путевку за границу выиграл!» Я, конечно, порадовался за него, расспросил, куда едет, надолго ли, когда назад возвращается. Ну, Николай и рассказал, что вообще-то ехать особо не хотел, боялся жену беременную одну оставлять, но она его сама уговорила: нельзя, мол, такой шанс упускать, да и малышу приданого привезешь.
В общем, уговорились мы с ним, что как он вернется, я к нему в гости заеду. Как говорится, ответный визит.
В назначенный день купил я бутылку, цветов, конфет для Колькиной жены и отправился. Поднимаюсь на этаж, а дверь в его квартиру настежь. Захожу, а там женщины в черном, посреди комнаты гроб цинковый, и плач стоит...
Понимаешь, в те времена про всякие там катастрофы особо не распространялись ни по радио, ни в газетах. Скрывали, чтоб народ зря не волновать. А тут тем более – случай из ряда вон выходящий...
Вот теперь я и хожу сюда... Все прошу у Николая прощения за ту мою дурацкую шутку, за лотерейный билет этот... А сам ведь даже и не знаю, может и не Колька в том цинковом гробу лежал... Там ведь тогда мало чего осталось...
У жены Николая выкидыш тогда случился. Я ее всего раз и видел – на похоронах. На сороковины и годовщины не пошел – не могу ей в глаза смотреть...»
***
Он замолчал и снова принялся покачиваться, словно хотел укачать свою совесть, а по небритым щекам его катились слезы.
В горле у меня стоял комок величиною с кулак. Я все смотрел на дату, высеченную на надгробии, и вспоминал тот яркий солнечный день, когда так неожиданно оборвалась моя военная карьера. И все потому, что во время учений отлучился на минуту, не перепроверил координаты, доверил молодому мальчишке самому навести ракету на цель...
Сколько раз потом я приходил на кладбище, но друга Николая так больше и не встречал. Каждый раз я дважды останавливаюсь возле этой могилы – когда иду от ворот, и когда – к воротам. Я боюсь теперь разглядывать даты на памятниках: вдруг опять увижу ту самую. Ведь на надгробиях никогда не пишут, от чего умер человек. Обычно ставят только даты, да еще иногда высекают надгробные эпитафии.
 Кто знает, может быть, в одной из вон тех свежих могил покоится и прах моего недавнего печального знакомца. А я ведь даже имени его не узнал. Я завидую ему, потому, что, если бы мог, тоже давно уже спился бы. Но не могу. Больше ста пятидесяти граммов спиртного мой организм не принимает. Будь то водка, портвейн или другое вино. Так уж нелепо я устроен.
 И я без конца укоряю себя, почему не сказал ему тогда, что лотерейный билет тут вовсе и ни при чем.
Когда я иду к воротам, я останавливаюсь возле этой могилы и стою немного дольше. Стою и прошу... То, чего обычно просят у мертвых.
Только безответно.