Блаженство

                Петров сидел на карнизе седьмого этажа. Железный карниз был не так чтоб уж очень широк и даже чуть покат, поэтому зад Петрова всё время медленно полз вниз, и приходилось минуту за минутой, поочерёдно передвигая ягодицами, вновь и вновь забираться на место, фиксируя копчиком стену. Конечно, гораздо проще сидеть в окне, но Петров не любил и никогда не делал так. Он любил чувствовать спиной стену.
                Небо было синее-синее, ясное-ясное с белым-белым пятном солнца посередине. Бывают состояния такой тишины, когда малозначительная или даже просто случайная фраза, услышанная краем уха, гуляет по закоулкам не то пустой, не то наполненной чем-то прозрачным головы едва уловимым, только с самим собой и встречающимся отголоском; подобным, если хотите, тончайшему аромату. И так от этого хорошо, что только и остаётся торчать на карнизе седьмого этажа, щуриться на белое пятно посередь синего-синего неба да без перерыва невольно слушать внутри себя эхо.

... мама, а почему апельсин вкуснее?.. вкуснее... мам а, а... апельсин... почему вкуснее... мама, а-апельсин... почему вкуснее?.. а, мама?.. почему...

                Блаженство длилось уже минут пятнадцать. Петров сидел среди неба и не ждал от жизни ничего кроме, когда посреди этого блаженного неба, где-то излева от белого пятна вдруг разразился гром. И даже не гром, а первый аккорд великолепного военизированного марша, сыгранный неизвестно где в бесконечной синеве запрятанным грандиозным сводным оркестром. Петров вздрогнул и потерял равновесие. Стало страшно: карниз неудержимо поехал назад, стена потерялась где-то в бесконечных далях, недостижимых уже для спины, а внизу замаячила из стороны в сторону готовая обрушиться на голову бедолаге Петрову земля с её соснами и тропинками, асфальтовым тротуаром и клумбами вокруг небоскрёба.
                Вот и всё!
                Вот и всё... вот и всё... и всё... всё! — прошептало эхо.
                Петров съехал с карниза. Он летел вниз и не хотел верить, что жизнь кончилась. Ему вдруг страшно сильно захотелось выкурить папиросу «Беломор» и выпить чашечку душистого чёрного кофе, обнять жену свою Агриппину и потрепать ласково белобрысую головку дочери Анютки, посмотреть двенадцатую серию «Семнадцати мгновений весны» и навернуть тарелки три щей со сметаной. И ещё... Но эхо завернулось последней мыслью, жестокой, как никогда:
                Вот и всё!
                До
                земли
                остаётся
                несколько
                секунд,
                а я ещё хочу жить... Петров упал
                в клумбу,
                прожил ещё несколько часов
                и, не приходя в
                сознание,
                скончался
                в
                больнице.