из цикла Война меня не отпускает

 Мое поколение

Уже давно немолодые лица,
И в волосах сплошная белизна,
Едва успели сверстники родиться,
А за порогом вот она, война,
Где смесь взрывчатки, пороха и стали
В огнях пожарищ плавила стекло.
Мы для войны родиться опоздали,
И это опозданье нас спасло.

 16 января 2004

 Май 1940 года

Давным-давно, в декаде третьей мая,
Когда я ощутил рожденья миг,
Уже тогда Вторая Мировая
Вовсю вращала смерти маховик.

Еще вблизи я пламени не вижу,
Что вообще тогда я видеть мог?
А он привольно ходит по Парижу,
Эсэсовский начищенный сапог.

Война живое косит, как отрава,
Люфтваффе кружит в небе карусель,
Уже давно повержена Варшава,
В огне Гаага, Осло и Брюссель.

И на восток Берлин взирает косо,
Хотя клянется, что Москве он – брат.
Над планом краткосрочным “Барбаросса”
Штабисты круглосуточно корпят.

Над Темзой жаркий пламень полыхает,
В газонах – запах выжженной травы,
И Англии зениток не хватает,
“Что нужно Лондону, то рано для Москвы…”*

___________________________ 7 мая 2004

* А.Пушкин “Послание Цензору”, 1882 г.
 

Первая бомбежка в Запорожье

В городе с плотиной Днепрогэса,
С островом, где бунтовала Сечь,
Первая бомбежка. В поднебесье
Юнкерсы ,что крупная картечь.

Первая бомбежки панорама,
Вой сирены, жуткий громобой.
Кто-то дико вскрикнул: “Мама, мама!
Мама, поднимайся, что с тобой?”

“Граждане, воздушная тревога!
Граждане!..” А дальше не слыхать,
Сбило репродуктор, и убого
Он улегся на мою кровать.

Но рукой отцовской извлеченный
И.размазав слезы на лице,
Встрепанный и жутко потрясенный,
Хомутом повис я на отце.

- Марик, успокойся! – крикнул громко,
А жене – спокойно у дверей:
- Одеяльце захвати с пеленкой
И бегом в убежище! Скорей!

А внизу пожары цвета меди,
Справа, слева – огненный завал.
Мы бежим. Вокруг бегут соседи.
Вот и вход в убежище, в подвал!

Всюду перепуганные лица
Всюду ожиданье – быть беде!
А у входа – человек в петлицах,
Кажется, майор НКВД.

В белолунном свете серебристом
Он стоит и охраняет дверь:
- Здесь бомбоубежище чекистов!
Граждане, во двор! Ищите щель!




Но ведь бомбы падают со свистом,
Словно факел полыхает двор.
- Здесь бомбоубежище чекистов! –
Продолжает повторять майор.

- Подержи-ка сына малость, Дора! –
Говорит отец. Его рука
Вмиг берет за шиворот майора,
А ногою он дает пинка…

А внутри убежища, в перинах
И подушках, утонувши в них,
Возлежали дамы в пелеринах
И горжетках. Очень дорогих.

Кучами стояли чемоданы,
И сервизы дыбились горой.
Очень были недовольны дамы,
Что нарушил кто-то их покой.

Дамы смотрят злобно и с тоскою,
Слышу маму, говорит она:
- Я ребенка с краешка пристрою,
Извините, к нам пришла война!
 
 апрель 1990, 2004

Баллада о золотых часах

 Посвящаю маме,
ДореПетровне Луцкой

Войне к лицу голодные весы.
На хлеб все вещи мама обменяла.
Остались лишь старинные часы,
Их в прошлом веке бабка завещала.

У нас – ни крошки, а у них – мука,
Полкомнаты завалены мукою.
И просит мама в доме казака,
Держа часы опухшею рукою:

- Мне б пуд муки, сынишку подкормить,
Тогда, глядишь, дотянем до весны мы.
Взамен часы хочу вам предложить,
Две крышки, золото, швейцарской фирмы.

- Швейцария! Уже полно всего!
Вчера вот принесли гавайские гитары…
А слышь, деваха, нынче за кого
Воюют эти самые…швейцары?

- Швейцария – нейтральная всегда,
Ей повезло, там голода не будет.
- Нейтральная? Ну, это – ерунда!
Сейчас любой за что-нибудь воюет!

Я в долг не дам ни другу, ни врагу!
Обжегшись молоком, теперь на воду дую!
Вот ты, воюешь, значит, за муку,
А я за личный интерес воюю!

И я задаром ничего не дам!
Ну, принесла ты эту безделушку,
Ей красная цена – пять килограмм!
Коли согласна, я возьму игрушку!

Велик соблазн набрать в мешок мечты,
Но что-то маму тут остановило:
Семейная реликвия, а ты…
И больше ничего уж не просила.

Ушла домой, не удержав слезы.
Хозяин долго вслед ей петушился:
- Вишь, гордая! И ешь свои часы!
Гляди, чтоб сосунок не подавился!

…И снова сны из черной полосы,
Часы же сохраняют точность хода…
Реликвия.
 Семьи.
 Войны.
 Народа.
 март 1990, 2004







Встреча в Артях*

Война.Зима. Жестокая зима
Арти сковала панцирем студеным,
В сугробах спят замшелые дома,
Лишь дым из труб струится потанный.

Скрипучий снег мои глаза слепит.
Закутанный в тряпье, бреду по следу
И слышу маму: “Марик, потерпи,
Еще немного, и придем к обеду”.

И вдруг навстречу выбравший маршрут
Старик в каком-то ветхом одеяле:
- Мадам, простите, как его зовут?
Как вы ребенка своего назвали?

Я не ослышался? Мне показалось, Марк?
И моего так младшенького звали…
Мы жили в Лодзи, но случилось так,
Что я один живу здесь, на Урале.

А вы, случайно, не евреи? Ба…
Не может быть! Родные, неужели?
Ведь всех убила жуткая судьба
Да как вы в этом пекле уцелели?

Я вижу вас! А из семьи моей
Погибли все вокруг. О дети, дети!
Я думал, я – единственный еврей,
Я думал, что евреев нет на свете!

А стужа становилась все сильней,
Мела поземка четкими кругами.
Арти. Зима. Единственный еврей
Смотрел на нас бездонными глазами
________________________________________
* Арти - рабочий поселок на Урале

 октябрь 1993




Портрет

Четыре метра в комнатушке
Для убежавших от войны.
Но он смотрел из рамки – Пушкин,
Глаза сочувствием полны.

Наш быт и голоден, и сложен,
Но мама часто шепчет мне:
- Какое счастье! Нет бомбежек!
И, видишь, - Пушкин на стене!

Он с нами был в победном мае
И, отложив свое перо,
С какою радостью внимал он
Тем сводкам Совинформбюро!

Прошли года. Возврата нету.
Той комнатушки тоже нет…
Я больше всех его портретов
Люблю тропининский портрет

 3.01.2000


Стихи о тете Моте,
почтальоне военных лет

Немели женщины и дети,
Надежд и ужаса полны,
Когда со стороны Исети *
Шла почтальон, связной войны.

Она шагала отрешенно,
Казалась нам Судьбой она,
С разбухшей сумкой почтальонной,
Той, что наполнила война.

И кто погиб на вражьем дзоте,
Кто снова получил медаль,
Все были в сумке тети Моти,
Смешались радость и печаль.

И матери, зажав платочек,
Со страхом ждали у ворот:
- Ну, как ты там? Ты жив, сыночек?
Что нынче мне судьба пошлет?

Иль радость озарит улыбкой?
Иль страшной болью всю сведет?
И женщины, как перед пыткой,
Глядели вдаль за поворот.

О, сколько им придется плакать!
Какой еще смертей поток!
Шла наша армия на запад,
А похоронки – на восток.

Нет, эту память не сотрете,
Со мною прошлое мое…
О, как мы ждали тетю Мотю!
О, как боялись мы ее!

апрель 1991


Бабкина бутылка

 Памяти бабушки, Раисы Давидовны Луцкой
Когда пошли в войне дела,
И веселее стали сводки,
С базара бабка принесла,
С трудом достав, бутылку водки.

И, спрятав где-то под кровать,
Сказала дочери с невесткой:
- Бутылку эту не вскрывать!
И это прозвучало веско.

А дальше, построжав лицом,
Мол, знаю вас, ведь вы такие –
Бутылку эту разопьем,
Когда возьмем у немцев Киев!

Но в сорок третьем, в октябре,
Сквозь сон, поскольку было рано,
Мы слышим: “Наши на Днепре!
В эфире голос Левитана.

Слова идут издалека,
Но голос! Он знаком до дрожи:
- Сегодня… штурмом…в ночь…войска
Ос-во-бо-ди-ли Запорожье!

Тут бабка окликает нас,
Вокруг темно, ее не видно:
- Да как же это! Вот те раз!
То ж наше Запорижжя ридно!

И тут же вспыхнул яркий свет,
И как-то сразу стало краше.
А бабка шепчет, как завет:
 - То ж Запорижжя ридно наше!

Потом она в себя пришла
И обратилась с речью пылкой,
Хоть и короткой речь была:
- Сегодня праздник! Вскрыть бутылку!

Торжественно сургуч сорвав,
Разлили водку три гражданки,
Ничьих не попирая прав,
На то ж они – запорижанки!

К ним в октябре пришла весна!
Почаще б праздники такие!
Но озаботились: “Нужна
Бутылка, чтоб отметить Киев!”
январь 1991, 2004


Рекомендации профессора

Я в сорок третьем сильно заболел,
Дышать, передвигаться трудно стало.
- Ну, что ж , война …Таков его удел,
Знать, не жилец – соседка прошептала.

Я превратился в тонкую свечу,
Меня осталось меньше половины,
И мама повела меня к врачу,
К профессору, светилу медицины.

Меня коснувшись ежиком седым,

Проговорил он голосом усталым:
- Да здесь все ясно. Парню нужен Крым.
И яблоки. Побольше. До отвала.

О чем, о чем профессор говорит?
О бронхах, легких, перебоях сердца…
Ах, да, болезнь. Хронический бронхит.
Но яблок нет. И Крым теперь у немцев.

К чему сейчас о Крыме вспоминать?
О всем о том, что снами приключилось?
На что нам оставалось уповать?
На лучший жребий, да на Божью милость.

Наверно, пощадил меня Урал –
Случались в жизни чудеса и были –
 Я вдруг без яблок поправляться стал,
А Крым лишь год спустя освободили.

 29.03.2004


Немцы на Исети

Победы близится пора,
По сводкам, наши наступают.
В тылу лихая детвора
Во всех дворах в войну играет.

Вот Юрка, уличный герой.
В рубашке с пестрою заплатой,
Он, окруженный “немчурой”,
Сейчас взорвет врагов гранатой

Застыли в ужасе они,
Но прерван бой хромою Зиной:
- Ребята! Немцев привезли!
Там, у моста стоят машины!

В мгновенье позабыт герой.
Вот это новость! Надо встретить!
И босоногою гурьбой
На всех парах летим к Исети.

А там, действительно, они.
Они! К мосту таскают камень.
Их охраняет конвоир,
Угрюмый и усатый парень.

Столпился маленький народ,
И слышен Юркин голос: «Парни!
За Родину! На бой! Вперед!»
И в немцев полетели камни.

- Эй, ноги в руки и беги!
Шугнул нас конвоир усатый.
Повел стволом – как воробьи
Вспорхнули от него ребята.

А женщина сказала нам:
- Да разве можно так, ребята?
Кто знает, каково отцам
У них, в Германии проклятой?

У Юрки голос чуть дрожит,
Видать, не просто сладить с сердцем:
- А мой отец в бою убит,
И не сдаются наши немцам!

Взглянула молча на него,
Малец, чего он понимает
И выдохнула тяжело:
- На фронте всякое бывает…
 март 1992, 2004