Вечером

На курок дрожащими пальцами липко гадко на честность решиться.
Подписать приговор на распятие. На распутице в ночь схорониться.
Крови кружевом по жжёно-белому вылью строчки свои калеченные:
Чтоб гитарной струной оборванной откричались мне изподвечные.
Быть самим собой чертовски сложно, но ещё сложней откровение,
И хоть раз, но в себя заглянуть, погостить в своём заточении.

 Там в сроки точные в саван замотанная правда вылезет недодушенная.
И разодранными грязными пальцами за пропиской полезет в душу.
 Только вот, Места нет тебе, комнаты заняты, здесь другие снуют квартиранты:
Зависть, ложь, безнадёжность, отчаянье. Тапок нет – теперь только пуанты.
Песен здесь не поют больше старых. О любви не услышишь ни слова.
 Лишь вой Собаки забитой пристрелянной раздаётся снова и снова.
Отсырели, прогнили обои, пол раздулся - под ним живёт гордость.
Воздух затхлый - давно не проветривали. Твою комнату заняла подлость.
И не спрашивай, как получилось так. Мы с тобой из одной колыбели,
Только вышло на деле совсем не так, в жизни вышло не так, как хотели.
Силы не было столько терпеть, наплевать всем, и тем, кого любишь,
Бесполезно реветь, нужно рвать, грызть, стеречь, незаменимой ты больше не будешь.
Хочешь жить – так умей выкручиваться, извиваться как червь под лупой,
Не. Толкать других - не получится, расшибаться для них – глупо.

С детством мы развелись поэтапно; счастье и доброту отсудило.
А без них как-то пусто стало, оказалось это всё, что было.
И любовь ушла по-английски - тихо вжав в косяк сердце дверью,
Кто сказал любовь - светлое чувство? Только похоть и жар недоверья.
 Были Мы с тобой одной крови, помнишь? Мы преград с тобой не боялись...
Шли, вперёд держась крепко-накрепко. А потом мы в себе потерялись.
Исподлобья глаза темно красные для чего на меня ты уставила?
Не смотри на меня понапрасну ты, я не знаю что нас состарило.