Баллада о Ведьме и Менестреле

 (Елена Пострел, Харитонов Евгений)

Пел сипловатым голосом балладу Менестрель.
Трактир забит народом, словесная метель.
Печальные глаза и бледный цвет лица –
В углу сидела девушка и слушала певца.

Когда же он закончил, пробило на слезу,
И попросила девушка: - давай еще одну.
Но менестрель ответил, насмешку затая,
Мол, извини, красотка, допета песнь моя.

- Когда я пел про Герцога комический куплет,
Народу он понравился, а Герцогу вот нет.
За это приказал он меня, певца, схватить,
И горло мне обжечь, «чтоб перестал вопить».

С тех пор могу я песни петь не более одной,
На больше не способен, теряю голос свой.

За краешек передника слугу она схватила:
- Найди-ка на полчасика нам комнату, Громила.

Слуга заулыбался, кивнул и убежал,
А Менестрель охрипший слегка завозражал:
- Ты извини, красотка, но нету настроенья,
И мне не интересно такое предложенье.

- Так возвращенье голоса тебе не интересно? –
Спросила незнакомка.
- Ты шутишь неуместно! –
Воскликнул Менестрель, надежду плохо скрыв.
- Я не шучу, поверь мне, сомненья задавив.

И он поверил юной деве и в комнату за ней вошел.
Один купец, сидевший в зале, присвистнул, шлюху, мол,нашел!
Но дева повернулась резко, и поперхнулся тот купец.
- Я вижу, пошлостью своей ты подавился, наконец!

Купец захрипел и на пол упал,
Но вскоре снова задышал.

Дева с поэтом в проеме дверном растворились,
От глаз посторонних в коморке укрылись.

- Ложись на кровать – приказала она.
Он лег, а она села рядом сама.
На вески Менестреля ее руки легли,
Ее губы шептали слова, что другие понять не могли.

И уснул музыкант, а она его горло ласкала.
Когда же закончила, на пол бессильно упала.


Проснувшись, певец усмехнулся, уснувшую видя.
Мол, что, наигралась, да ладно, я не в обиде.
Тут в дверь постучали. «Кто там?» - спросил он,
 и не поверил…
Голос вернулся! Сияющий, он распахнул слуге двери.

- Вина принеси мне, и фруктов побольше!
За все заплачу, только ее не будите подольше.

Слуга убежал, а Ведьму поэт уложил на кровать.
Решил, что останется девушки сон охранять.
Когда же проснулась, он долго ее благодарил,
Потом накормил и даже домой проводил.

С тех пор он нес правдивое слово,
Считался любимцем у люда простого.

Но как-то на площади на городской
Суд состоялся над Ведьмою той.
Соседи ее в колдовстве обвинили,
Судьи к сожжению приговорили.

Юную деву к столбу привязали,
Громко ее приговор зачитали.

Тут над толпой громкий голос раздался:
- Когда б не она, так я б безголосым остался!
Добра и готова любому помочь,
А вы здесь кричите, что Дьявола дочь!
Она же всегда творила добро!
Да, неужели, вам всем все равно?!
Ведь то – наговор, неужто не ясно?
О, люди, ведь вы тоже со мною согласны?!

Но не смог он пробиться внутрь людского кольца,
А стражники прочь отшвырнули певца.
Тогда, встав с мостовой, он лютню достал
И тонкими пальцами гриф обласкал.

И сделал лишь то, что всех лучше умел:
Запел. Как доселе ни разу не пел!
Годы скитаний и вечность дорог,
И память о пальцах, ласкавших висок,
И память о боли кипящего масла
Сплелись воедино в той песне прекрасной.

А гомон вокруг постепенно стихал…
Солдатам судья на певца указал,
Но люди сомкнулись живою стеной –
Толпа перестала быть просто толпой.
И факел горящий в руке палача
Бессильно потух, как под ветром свеча.

А он, подходя к эшафоту, все пел,
И тронуть поэта никто не посмел,
А руки людей уже путы снимали
И бережно Ведьму к нему опускали,
И стража не смела себя превозмочь,
Когда уходили вдвоем они прочь.

Куда? То легенды нам не говорят.
Но люди о Песне той память хранят
И через века к нам слова долетели
Баллады о Ведьме и о Менестреле.