девчачья

он называл её - моя милая. милая. – и в ладонях сжимал её голову. трогал незаметные ямочки висков, медленно ерошил волосы на затылке.
у него были прохладные мягкие руки – как влажный ветер – а ей почему-то казалось что они очень большие, когда он обнимал её, порой становилась дюймовочкой в лапах медведя.
мир в целом был слишком груб. а ей не хотелось уподобляться… импульсивный ребенок…
так что аскетизм стал ей как щитом, так и проводником.

она не чувствовала тело как данность. ей было стыдно, что она так хорошо его знает и умеет с ним обращаться.
и поэтому не могла довериться кому-то, кому-нибудь полу – но всё-таки (не) близкому.
она забывала о теле, выкидывала все инструкции…
что может быть прекрасней, чем отдаться незнакомцу. такого рода близость казалась ей вполне циничной, вполне – чтобы простить себе знание о страшной тайне соблазна. чтобы не мучить их своим превосходством, она знала мужчин только в темноте наощупь.

они встали ровно в три. день играл на их лицах, плечах - шелестом яблоневой рощи с поля. голые стояли в окне, просыпались.
и весь день провели в неге серебристого облака, в нежности молока.
ей было тепло и такой родной сухой запах земли помогал ей чувствовать причастность и к нему, бегавшему по полю с камерой, спотыкаясь в поисках пчелы. жевала травинку, улыбалась над его суетой: фотоаппарат куда ленивее. и чтобы только не нарушать неподвижной гармонии, лежа она снимала небо.

наверное, она не боялась его потерять. скорее не хотела. но и кажется не думала в общем об этом.
и тем не менее, позволяла ему попытки разгадать…
может быть именно поэтому каждая встреча для них была будто первой и единственной.
но если ритмы обрывались хоть на мгновение - она смущалась, стеснялась и нежности ей требовалось вдвойне больше чтобы почувствовать доверие и разрешить себе его любить...
кстати, она приветствовала фундаментализм в сексе.