Поколению, не нашедшему смысла

1 ПИСЬМО ЖЕНЬКЕ КОВАЛЕВСКОМУ




ДОРОЖНАЯ

Ты уезжаешь?
Куда и зачем?
Так ли необходима
смена привычных
событий и тем
на балахон пилигрима?
Может быть это
попытка найти
собственную дорогу,
но если вдруг
не возможно идти ,
вспомни меня, ей Богу.

Вновь уезжаешь?
Куда и зачем?
Хочешь, ответь откровенно,
что эта ноша
вчерашних проблем
так тяжела для размена.
Может быть это
желанье узнать
собственную свободу,
но если вдруг
невозможно встать,
вспомни меня, ей Богу.



ПОДОРОЖНАЯ

Не праздник, не отчаинье,
не боль, не маета –
желание изгнания
из самого себя;
пространство, расстояние
доверив колесу
скорее же, скорее же,
чтоб позабыть тоску
поехали, поехали,
из дома поскорей,
хоть к черту на рога,
хоть в гости к Богу,
пусть Петербург,
пускай Москва,
пусть даже сам Бомбей,
предпочитаю дальнюю дорогу.

И беспокоит лишь одно:
ждал друг или не ждал,
что дружбы старое вино
наполнило бокал,
потом другой, потом еще,
до дна, до дна, до дна…
кружит Земля под колесом,
кружится голова;
поехали, поехали,
поехали домой,
Бог все простит,
а черт не заморочит,
я сыт по горло этим
Петербургом и Москвой,
и сам Бомбей тревожит, но не очень.




ВЕЧНОСТЬ

В зёвы печные истину
судьи над судьбами спрятали,
но не согреешь письмами
и не окупишь растратами
лета, прошедшего трапезой,
буйной и шумной оргией,
как не воротишь заново
чаши, упавшей под ноги.

Солнце, теперь уже редкое,
греет своей безупречностью,
но лучше не трогать ветхого,
пусть оно станет Вечностью,
Вечность откликнется походя
суетным жестом на улице,
и растворится в грохоте,
так и не став попутчицей.



ПИСЬМО

Здравствуй,
пусть не разборчив почерк писем,
листьев,
спешащих лечь покорно в ноги
прахом,
чтоб умереть не зная снега,
боли,
стужи
и безразличия зимы.

Холод,
живущий незаконно в сердце,
в душах,
обремененных только страхом,
вечным,
чтоб умереть не зная снега,
боли,
стужи
и безразличия зимы.

Вспомни,
мы были ветрены и святы,
ждали
своей дороги и рассвета,
лето
не понимает наважденья
боли,
стужи
и безразличия зимы.

Что же,
пусть не разборчив почерк листьев,
память
дней навсегда ушедших в лета,
в вечность,
чтоб умереть не зная снега,
боли,
стужи
и безразличия зимы.




ЛИЦА

Проще не знать, чтоб не вспомнить ни разу,
не превращать свою память в музей,
чтобы хранить как хрустальную вазу
в пыльных шкафах лица старых друзей,
чтоб на ходу вскрыть конверт будто вены,
зная, что дальше придет пустота –
мир, заполняемый вечною ленью
или мечтой, где живет красота.

Вдруг перестать – это тоже не выход
из лабиринта поступков и тем,
или сплести из словесного жмыха
вялый узор худосочных поэм,
или узнать, чтоб не верить в измены,
словно в прощанье у края земли,
чтоб на ходу вскрыть конверт будто вены,
и в пустоте видеть что-то вдали.



МЕТЕЛЬ

В белом городе живет печаль,
в вечном городе забытых слов,
снова пьяная метель
в ночь предчувствия потерь
гонит, гонит память
под случайный кров.

А наутро в сердце тот же груз,
и понуро птицы пьют рассвет,
но в итоге перемен –
белый снег у белых стен,
лист бумаги
и зачеркнутый сонет.

 Постигая,
 мир, стесненный
 суетой,
 растеряю
 в спешке веру
 и покой,
 без сомненья
 мы не сможем
 уберечь
 этот праздник
 лучших дней
 и редких встреч.

Смотрит день с привычной высоты,
и не понимает общих фраз,
незнакомые черты
бесконечной пустоты
и отчаянье
во взгляде этих глаз.

В белом городе живет печаль,
у печали этой вечный круг,
а над городом – метель
в ночь предчувствия потерь,
возвращений тайных
и скупых разлук.




МЫ

Мы только жрецы наших странных религий,
похмелье и совесть висят как вериги,
и веря с натугой в загробные байки,
мы блюзы заварим в потрескавший чайник,

Не злись, что резвятся козлы и сатиры,
и блеют натужно под ****ские лиры,
да были б пророки, а то – фарисеи,
их музы не умерли, но облысели,

Обрюзгли, обабились, и в одиночку
скорбят, схоронив гениальную строчку,
а после поминок их с кресла – каталки
погрузят в парадные катафалки.

А мы по глотку обжигающей влаги
потянем к рассвету идеи зигзаги,
чернила, бумагу иллюзий безгрешных
на жертвенный стол набросаем небрежно.

Быть может и жертва - в окно по асфальту,
размазав, что пело и басом и альтом,
не стоит истерик, ни страха, ни боли,
нет водки и денег, зато много воли.

Мы только жрецы, чьи храмы – не камень,
и паства не часто о нас вспоминает,
и наш плюрализм собутыльных конфессий –
здоровый цинизм ремесла и профессий.




Блюз 33

Тогда нам было - двадцать пять,
время творить и сочинять,
влюбляться или оставлять
прекрасных дев,
потом нам стало к тридцати –
пора бы что-нибудь найти,
или хоть что приобрести
на зависть всем.
 
 Но вот уже в который раз
 звучит мотив, что был для нас
 бедой и счастьем, а теперь
 он не судья,
 теперь нам стало тридцать три,
 время считать скупые дни,
 хочешь, попробуй, собери,
 что потерял.

Тогда нам было - двадцать пять,
время творить и сочинять,
и камнем по ветру бросать
часы и дни,
когда нам станет тридцать семь,
быть может, мы уйдем совсем,
или поймем сквозь шум проблем,
что мы одни.




КУДА ИДТИ

К огда тебя посылают,но нет ни гроша на транспорт,
У терян по пьянке паспорт,а музы Шопена лабают,
Д орога проста и понятна – четыре струны басовых –
А ккордом по шпалам порогов
ИДТИ наугад, безвозвратно.




ПАМЯТИ ИМ

Вверх ползут этажи
перспективных районов,
на фундаменте лжи –
крыши, стены, проемы,
где-то прячась от глаз
дефилируют тени,
только катится бас
по немытым ступеням.
 Полюби меня жизнь,
 не пинай тех, кто рядом,
 и на наши гроши
 мы накупим заряда,
 и рифуя не в такт
 разольем это время
 как единственный факт
 бытия и похмелья.
Нам остался сюжет
уходящего лета,
неразборчивый след
как вопрос без ответа
где на кладбищах плющ
вьется страшной разгадкой,
а басы – только ключ
в старой нотной тетрадке.
 Разлучи нас не так,
 похотливая сука,
 пусть оттяг невпопад,
 или скользкая скука,
 но не этот предлог,
 не молчанье пустое,
 пусть не путает срок
 эта стерва с косою.
Все осталось вокруг
бестолково красиво,
его имя – лишь звук,
этот звук – только имя,
пара скомканных фраз,
и растерянность жеста,
где мается бас
без покоя и места.
 Полюби, меня, жизнь,
 не дави тех, кто рядом,
 и на наши гроши
 мы накупим заряда,
 и устроим дела,
 и помянем с тобою
 всех, кого увела
 злая стерва с косою.




ВРЕМЯ

Бросьте трепаться, кто еще выжил,
и между строк не ищите счастья,
время рассудит, кто же был рыжим,
кто не остался деепричастьем.

Были дороги, но не было цели,
или была, за которую стыдно,
что же теперь, мы вливаем зелье
вместо стихов рокенрольного гимна.

Сколько билетов кондукторы дали,
чтобы в поездке не суетиться,
все было рядом, но мы не брали,
только кривили в ухмылке лица.

В душах - похмелье, дыры в косухе,
тертой джинсы цвет последней надежды,
так почему депресняк от непрухи,
если мы выбрали эти одежды.

Бросьте трепаться, кто еще трезвый,
мало ли тем для того, чтоб не спиться,
мало ли женщин, томных и резвых,
чтоб забывать их милые лица..

Если бездомность, значит – дорога,
значит, поститься будет не в кассу,
время покажет, КТО не надолго,
время рассудит, ЧТО не напрасно.



РИТМ

Не жди меня, я не вернусь,
иначе, зачем уходить,
туда, где поют черный блюз,
туда, где звучит этот ритм,
пусть страшные лица измен,
мне строят гримасы добра,
под черной луной перемен,
под небом предательств и зла.

От наших беспечных молитв
и веры в безоблачный бред,
все то, что привычно хранит
навязчивый дым сигарет,
остался лишь призрачный миф -
разорванной книги глава,
все то, что забыто – мотив,
все то, что случилось – слова.

Прощаясь с последней весной,
забыв о надеждах своих,
мы только махнем рукой
на юную блажь молодых,
не жди меня, я не вернусь,
мне не к лицу этот грим,
я там, где поют черный блюз,
я там, где звучит этот ритм.



3
ПОКОЛЕНИЕ



МАТЕРИК

Во многих, кто глядел в мои глаза
Я видел только зависть и презренье,
И проклятое богом поколенье
Не пригодилось даже чёрту на рога.

Из тех, кто бесконечно предавал,
Или хранил мне верность по незнанью,
Не понимал, что все эти старанья –
Лишь пыль и придорожная трава.

Тому, чей голос звал, и не достиг,
И кто молчал дыханьем вечной ночи,
Я благодарен, так же как и прочим,
Кто не открыл мой снежный материк.

А ты все ищешь в бесконечных льдах
По карте – пальцем мою боль и страх.



ОКТЯБРЬ

Собрав морщины на лице,
Смотреть на суетность отъезда,
Молчанье петь немою пьесой
Об упокоенном скопце.

Сиюминутности каприз,
А может сущность скучной жизни
Гасить окурком прежней мысли,
Не веря, что есть верх и низ,

А лишь стремленье наугад,
К той пустоте за горизонтом,
Штрихом, фигурою под зонтом
Сквозь изморось и листопад.

И вот не вместе, и не врозь,
Но что ж тогда оборвалось?



СУЗДАЛЬ

Что там? Промокшие поля
И обмелевшая речушка?
Кресты кремля и купола,
Да сладкой медовухи кружка?

Кто там? Забытые друзья
И остановленное время,
Где перегнившая земля
Впитает наше невезенье?

Как там? Не торопи ответ,
Его, увы, не существует
Как скрипа вековых карет
И прошлогодних поцелуев.

Мы не смогли заснуть вчера,
И утро – скучная игра.




СТРАТЕГИЯ

Стратегия времени –
 тонкая накипь игры
на стенках посуды
 телесной фактуры шамота:
искусный гончар
 нас создал из земли и воды,
и сунул в костер
 откровений под сводами грота.

Наполнив вином,
 распродал нас удачный купец:
кого-то в подвалы
 для выдержки многолетней,
в торговую лавку,
 или к столу во дворец,
в бубновый кабак
 для размена расхожей монетой.

Придет этот час
 пожеланий, речей и причуд,
откупорят нас
 под закуску стряпню или слухи,
и выпьют до дна,
 захмелеют, и даже споют,
разбойные люди,
 цари, торгаши или шлюхи.

И лишь черепки
 разноцветных глазурных одежд
останутся в ямах
 скучать на задворках эпохи,
и в пыльных музеях
 обломки прекрасных надежд
рассматривать будут
 скучая беспечные лохи.




ЧТИВО

Читай мои мысли,
глядя в глаза разоренного быта,
прокисли,
или совсем забиты
наши уже неуместные оды.

Читай мои фразы,
поверь, это все происходит с нами,
заразно,
и понимаешь: сдали
нервы в поиске тени свободы.

Читай мои ноты,
прессуя недели бумагой архива,
и что-то
напев совершенно без ритма,
в кафе за углом забудь ненароком.

Читай мои взгляды,
они более, чем ностальгия,
в браваду
не хочется прятать имя,
амбиции часто выходят боком.

В финале поэмы
нас ждут препинания знаки,
гаремы
давно превратились в бараки,
а музы – в состарившихся арестанток.

Прочти то, что есть,
все как есть без купюр и помарок.




СОРОКАЛЕТНЕЕ

Когда молчат дома,
храня чужие сны,
тепло и голоса,
слова,
и мелочи весны,
я мыслю невпопад
геройствуя извне,
я – следствие утрат,
и все ж,
причина не во мне.

Что толку от тоски
заполненных листов,
без умолку в виски
стучат
года обрывком слов,
но только в них не смех,
а спрятанная боль,
дорога без помех –
пуста,
а кто идет – изгой.

Все женщины земли
красивы и горды,
мы жертвуем для них,
но есть
места для тишины,
там водка до утра,
там пепел сигарет,
китайская еда
на всех,
и кто здесь не поэт.

Так как же разгадать
нам смысл коротких фраз,
все то, что не сказать
себе,
или сказать не раз,
и выслушав совет,
ответить невпопад:
мне скоро сорок лет,
увы,
и я не виноват.

Не торопи минут,
расстанемся легко,
молчания сумбур
порой
важней всего,
важнее всех молитв,
что скрыли небеса,
как хочется идти
с тобой
куда глядят глаза.

Десятый перегон
уснувшего метро,
и скоро можно в нем
уже
без шапки и пальто,
погнать больную грусть,
надеясь, что простишь,
поскольку город пуст,
мой друг,
когда ты не звонишь.