Ноздря и Коломир, Денис Трусов, Алексей Авеков

Ноздря и Коломир



«…и я снова рассчитываюсь с тобой тридцатью жёлтыми костяными монетами, там, где было серебро – кость, ноготь, шерсть, хрящ и пустая глазница»

(Дина Мележ «Торговец и Эстер»)




Есть потолок, четыре стены, две тютельки – одна на потолке, вторая на полу. А где-то между ними прорастают две бледные, медленные клепсидры нас.

Порой здесь случаются ночи – между днями. Тревожные. В одну из таких ночей я закрываю глаза и принюхиваюсь. Я начинаю чувствовать запах грядущего, отчётливо и уверенно.

Этот смелый беспардонный запах – не трусоватый крадущийся душок запредельного, что чуют лишь гадалки и дети, не тусклое рафинированное благовоние прошлого, столь свойственное старикам и неухоженным библиотекам. Яркий всепроникающий настырный ураган-запах. Вдыхаю. И нельзя сказать, чтобы запах этот был навязчив, так как навязчивость предполагает выбор - между активным нежеланным и желанным неактивным. Нет выбора. Никуда от него не денешься – хочешь - не хочешь, не хочешь – а станешь. Ноздрёй. Большой трепещущей жадной ноздрёй, внюхивающейся в грядущее.

Говорю Коломиру – вот знаю я, как оно теперь будет.

- И как же?- спрашивает Коломир, жмурясь и потягиваясь.

А вот так:


«Встанет в небе любая,
сальная мироясь,
ещё будет ночь,
на грязном столе будет стоять немытая посуда
с объедками позавчерашних разговоров,
в зеркале завязнут
недошедшие с той стороны
тени,
в ржавой ванной
будет громоздиться белесый, дебелый, намыленный
отрубок мамы,
купая во рту
солёный обмылочек колыбельной,
в постели - недотыменя и недоятебя
будут ещё спать, обнявшись,
а за столом отвердевшими
культями
будут торчать недогостьи,
молчать будут,
оглушительно,
осуждающе,
невнятные и короткие.
песок сквозь пальцы,
сверху донизу нас – песок,
можно будет подождать немного,
чтобы оно стало заметным.
запёкшееся небо утроточит сукровицей рассвета,
торпедами уйдём вниз,
стремясь через утро к массивным крейсерам и
голубым глыбам рыбин,
вертлявое, с ярко выраженной окраской,
беспокоившее раньше,
раньше,
раньше, раньше и
ещё раньше
встанет,
станет,
настанет.
Застит.
Лектеяберьность свята
и безрушима,
так ею набиты карманы и
лиебяко всякие нелыщи придут под бокна тел
и выйут спокойствие воронками ротовых ям.
Раскинув крылья польт
воспарят христосы,
зенитная Венера –
среагирует вовремя
а моя трель везде теперь
во вчера и в сегодня
а пароль-то всемушний –
БЕЗДЕНЬ».


Коломир мне не верит. Качается, шуршит песком Коломир. Высморкайся,- говорит. Это всё бред какой-то и снова потягивается и жмурится и снова потягивается и жмурится и я замечаю, что он делает это с равными интервалами, будто машина – движение за движением. И вот глядишь на него – автоматом он, а тут вдруг он ещё раз подтвердит опасения, спросив –

- И как же?

Но на этот раз я отвечаю ему лишь молчанием, он шуршит, я звеню молчанием – молчу до тех пор, пока он не говорит, чтобы высморкалась и что всё это бред какой-то. Ведь вот же какие клепсидры-расклепсидры тут встречаются, вот Коломир – не чета мне – гол, сух, предсказуем, ликуем и кругоговор. А я – нет, вот удивительно, совсем ведь другой человек и нет во мне этой жуткой немногофазности, нет во мне этой муравьиной, автоматичной старательности. Вот чувствую запах грядущего, могу описать его и знаю пароль, что откроет все это НАСТЕЖЬ, а также имею встроенный распознаватель «свой-чужой», я подобна ростку там, где Коломир подобен шестерне, я горячей пятерней там, где он сухой веточкой, я весёлой кутерьмой в тереме, а он кутерьме - тюрьмой.

И знаю, как оно теперь будет, ведь знаю же. И как же, невпопад спрашивает Коломир, жмурясь и потягиваясь.

А вот так:


«Ярые срябища
кровно пылают и пышут,
смутища-ятища запроисходят в карманах,
молчаливые каменные звездочёты
засозерцают созвездья событий.
Я приду и сяду на твоих ядовитых
кубуретках-ловушках
и поваляюсь хотетельной кошечкой
на твоих слюнявых скушетках,
пока ты тысячи птичищ
тычешь неумело в розетку,
а потом ты вернёшься
с благой вестью за левой щекой
и с блаженной невестой за правой
и выплюнешь на пол
свою новую мятую подругу,
а мне в зубы, как есть, тычком
весть благую, красно- соленую –
и так ,бляздрым манекеном
воткнута_я
напротив она,
лучещипательна,
новосердна,
ждуща –
так здесь проходят смотрины.
А я прислушаюсь к незаметному,
неслышному
топотку,
ладошку лодочкой,
хлоп – накрываю,
сжимаю и
подсекаю
резко - сердца многоточивые,
неуберегшиеся многоножки.
Они-то у меня прометеистые,
восполнимые.
И сижу на солнышке,
болтаю ногами и
наблюдаю, как ты
охватываешь их смазанными,
прилаженными кольцеватыми словами,
берешь все сердца нас навынос –
в БЕЗДЕНЬ »


Качается, шуршит песком Коломир. Высморкайся, мол. Бред какой-то всё это. А я ведь так и рада слушать с неглупым, в общем-то, видом глупую его шарманку. Мне ведь, человеку исхода известно всё, мне удалось порвать цикличность, а, кроме того, я снова чувствую запах грядущего и знаю, как оно всё теперь будет.

- И как же?