Отправная точка

Цель, увиденная с высоты полета зудящей мысли,
приближается со скоростью звука. В заоблачной выси
есть свои преимущества. Цели сбежать не даст
мысль, доведенная до точки кипенья, в последний раз
может быть возжелавшая остановить свой выбор
на запретном, коль есть эта сказка о рае, либо
в худшем случае, на достойном только лишь двух ушей
ближнего брата, представляющего собою тоже некоторую мишень.

Мысль, уходящая вглубь сути вещей, вселенной,
обрастает корнями, становится главной темой
в жизни каждого человека. Однажды зайдя в тупик,
это значит, что им может быть не только лишь пик,
но и пропасть, понимаешь разницу между верхом и низом.
Но, как сказал Леонардо улыбкою Моны Лизы,
не все то главное, что есть на твоем лице,
важно то, чтобы ты не сошел с колеи в конце.

Это значит, что ты не имеешь права сойти с ума
при таком наличье извилин. Явственная бахрома
не должна быть последним решеньем в убранстве плоти.
Чувство всегда есть сцена, где добывают почти в цейтноте
то, чем гнушается разум. Чувство есть то, что нам
дали на сдачу, в довесок. Так собирается хлам
в нашей квартире в отличье от ценных предметов,
Если чувство - потемки, то мысль, как обычно, переполняет светом.

Комплекс Ангелопулоса предполагает неравную битву с миром,
отрешенье от мира, любовные связи с лирой,
когда всем инструментам отказано вхожим быть
в душу, в дом. Но, как прежде, к желанной цели доплыть
по дороге мешают теченья, буйки, водовороты, коряги.
Легче сухость во рту умалить созерцанием влаги,
чем добиться признанья. Искусство не есть ли стезя,
по которой передвигаться, увы, без проблем нельзя.

Модус вивенди в конечном счете порождает, как правило, тэтум витте,
к речи славянской, в которой не слышно "битте",
но слышны похмельные ноты раскрепощенной души
в расхристанном виде. Четверть века живя в столичной глуши,
забываешь напрочь о другой полноценной жизни,
состояться какая могла бы. И падает башня в Пизе,
чтобы притчею во языцех вместо другого стать.
И ходишь весь день, как сонный, но ночью не хочешь спать.

Все больше подозревая, что ты подсадная утка,
превращаешься в нечто, чему беспрерывно в теченьи суток
хочется спрятаться. Спасение через гибель
не для пернатых, хоть я и гибну для вида
на глазах у прохожих, то бишь охотников мной развлечься.
В области сердца, подразумевающего предплечье
как зародыш крыла, давно ничего не ноет,
потому и в пределах болота, ей-богу, уже не стоит
превращаться из гадкого по Кристиану в лебедя,
если речь переходит незримо в журчание лепета.

Сорок восемь оттенков счастья в пику тому же спектру
впечатление производят, что ты, несмотря на секту
по умерщвлению плоти, выглядишь хоть куда
среди всех этих лиц вырезанных изо льда,
вот где нужно припомнить благоразумный лобзик
для узорного размышленья. Кстати, не только в прозе
обнаружить возможно всех этих несоответствий ряд,
но и там, где поэзия райский взрастила сад.

В центре вселенной, то есть в средине себя, кого-то
происходят события, которые ни в какие ворота
не могли бы пройти, если б они смогли
стать одним целым. Потому и объекты разглядывая вдали,
хочешь придать им ни мало ни много поинтересней формы,
непременно похожие на ликование леса, или на горы,
проданные за бесценок вошедшим в азарт творцом
всем незрячим и зрячим перед неумолимым концом.

Подрывая устои жизни, знаешь, что ты всегда
будешь сверху. Так из плена выпущенная вода
покрывает собою предметы со скоростью справедливого мщенья
за пребывание в трубах, цистернах, бутылках, в щебень
превращая все то, что не хочет поддаться ей.
Подрывая устои судьбы, не рискуешь скатиться с ней
снова в бездну все той же непоправимой ошибки.
Не всегда пропадает уверенность там, где зыбко.

В поисках высших материй, бессмертья, чаши Грааля,
новых видов искусства, рая, всегда ускользающей дали
наконец понимаешь, что все это только миф,
что намного мудрей ни во что не вникать. Поплатился свободой Сизиф
не за то, что однажды устроил соревнованье с богами,
избежав дважды смерти, но за то, что своими мозгами
он хотел непонятному враз перекрыть кислород,
но пришлось выносить, как вы знаете, грека ногами вперед.

Между прошлым и будущим, то есть меж первой буквой
и конечной не хочется стать, как другие, последней сукой,
но на то есть всевышняя воля. Придя в себя,
открываешь, что ты та же бука, которая не любя
никого в целом мире, пытается выглядеть докой.
Так, наверно, в саду наливаясь божественным соком,
фрукт пытался казаться запретным, чтобы попасть
в нежный рот голой Евы, минуя Адама пасть.

Мало-помалу со скоростью гусеницы или улитки
приобретаю опыт. Мысль, опережая Авгура улыбки,
сама становится таковою. О мысли нельзя судить
по окраске, по запаху, по способности все свалить
на вторичное чувство. Мысль, как всегда, первична.
Потому и живя столько лет в этой сутолоке столичной,
не пытаюсь себя обнаружить ни здесь, ни тем более там,
поплотнее прижав во имя молчания палец к своим устам.