Oppido Sancto под 24-й каприз Паганини

Взглядом потухшим, зашторенным Город угрюмый
тихо, с упрямым упреком смотрел, как она
ночью весенней в такси на вокзал уезжала.

В северных сумерках следом за ней заспешили
Своды соборов, свирепые старые сфинксы…
Строгого серого острова острая стрелка…
Ангелы, арки, афиши, атланты, аптеки…
Арктика, атласы, акты, арены, аккорды…

Нессиметрично насквозь намокали навесы,
Наглые нищие, нежные нервные нимфы,
И наводнений небрежных наглядные метки…

Кротким карьером скакали за ней казематы,
Кассы, коллегии, крепость, каналы, карнизы,
Камень и конь под капризным казнившим Кумиром…

Тьмой тосковали терпимая твердь тротуаров,
Тюрьмы, трамваи, тревожных тиранов декреты,
Проза парадных – просроченный в прошлое пропуск,
Титры трагедий, тоскливая тушь типографий,
Тангенсы поданных трапов и подданных тел…

Ранние рейды, разъезды, регистры, реестры,
Рослых дворцовых оград кружевные решетки,
Римская роскошь, ростральных колонн расстоянье …

Боги, бульвары, барокко, бетон, баллюстрады,
Биржа и баржи, багровая боль биографий,
Руки разверстые ранних распятых мостов,
Грёзы, горячность и гибель галантных гвардейцев,
Гибкие грозные грани и гербовый глянец…

- Остановись! Оставайся! Ты даже не знаешь…

Грустно сорвавшись в громоздкую глушь горизонта,
Город вдруг выпустил гордое, гневное сердце
Из неживого гранита державной реки.

Город отчаянно рвался за ней…
Обрывал провода… Рвал пространство проспектов…
Город мучительно рвало прозябшим прощанием…
Каменным эхом бездонных колодцев пустых…

Зажгутовав воспаленно беззвездную вену,
Город наркотики впрыснул в охрипшее горло
Адмиралтейской иглой… И затих.

Странным стаккато дождя он ступал по асфальту…
По куполам и колоннам… По кровлям и кленам…
Клялся и каялся, капал летальным курсивом…

В темном такси, теребила она от волненья перчатки:
- Тише! Зачем я тебе? Ты ведь каменный, сильный.
Только не плачь! Не могу… Не могу я остаться…

От нашатырного шепота Город очнулся,
Вздрогнул и ринулся в сизую высь, оскорбленный,
но…
Срезанный острым раскаяньем, страхом расстаться,
Рухнул бредово на мокрый зеркальный перрон,
и…

Мартовским матовым ветром накрыв фонари,
По тошнотворной тревогой пропитанным шпалам,
Шумно дыша, он за поездом гнался ночным…
Преданной, преданной, брошенной черной собакой…