Дорога к храму и обратно. Отрывок

 -« Ну что, Валерий, мы сделали всё, что могли. Надо надеяться.»
Похлопывая меня по плечу, и нервно затягиваясь сигаретой, сказал Василий Васильевич.
Василий Васильевич это врач - анастазиолог, при участии которого проходила операция моей жены.
 -« Мой тебе совет – продолжал он – сходи в церковь, поставь свечку за здравие жены, и вообще походи там, посмотри на лики Святых, постой у Распятия. Это поможет тебе и успокоит. Нда.»
И тяжело вздохнув, Василий Васильевич затоптал в грязь окурок.
Натужно улыбнувшись, он пожал мне руку, и скрылся в вестибюле больницы.
 А я остался стоять на пронизывающем ветру января. Мимо шли люди со своими проблемами, заботами. Им было не до меня, да и мне было не до них. Закурив сигарету, я побрёл прочь. Но куда? Домой? Что там делать? Под ногами хлюпала грязь, из низких туч сыпало не понятно что. Огромные снежинки, медленно кружась, опускались на дорогу и таяли, те же которые не успевали растаять, тут же подвергались обстрелу таких же огромных капель дождя. Одна из них потушила мою сигарету, и я, в сердцах проклиная всё и вся, потянулся за новой. Нащупав в кармане пачку и убедившись, что она пуста, я понял, что настроение испорчено окончательно.
 -« Ну что ж. В церковь так в церковь»- решил я.
Ближайшая к больнице церковь находилась в двухстах метрах, и я направился туда. У входа в церковный двор сидели, и в надежде на копеечные подаяния, протягивали руки ко всем входящим, нищие.
 Странные это были нищие. Пьяный блуждающий взгляд, неуверенное движение рук, в попытке осенить себя крестным знамением, и пластиковые стаканчики, стоящие чуть поодаль, с ещё не допитым спиртным.
 И на всё, на это с высоты арки взирал, безучастный ко всем мирским заботам, Спаситель.
 Невольно наблюдая за входящими в церковь, я понял, что не плохо бы перекреститься у входа, и начал судорожно вспоминать, как правильно это делается. В конце концов, так и не решившись на это действо, я дождался когда рядом ни кого не будет, и стянув с головы шапку, быстро прошмыгнул в тёплый, пропахший мирром и ладаном сумрак.

 Прошла минута, и мои глаза привыкли к той полутьме, которая царила под сводами Божьего храма. Переминаясь с ноги на ногу, я размышлял, что же надо сделать дальше. Повернув голову направо, я увидел старушку – божий одуванчик, которая приветливо глядела на меня. Присмотревшись, я понял, что конторка, за которой находилась бабуля, есть не что иное, как импровизированный прилавок, а сама она и есть продавец разного рода церковных мелочей.
 Вокруг неё, кучками лежали свечи разных размеров, от совсем тоненьких - чуть толще спички, до огромных, в руку толщиной, восковых монстров. Рядом с этой не хитрой божественной пиротехникой, стройными колоннами стояли иконы, иконки и уж совсем крошечные иконочки. Нарисованные на них святые были почему то на одно лицо, и с одинаково грустными глазами. Обособленно стояло несколько икон с изображением Богоматери с младенцем Иисусом на руках. Юный Спаситель выглядел уставшим и совсем не юным. Черты лица были непропорциональны, голову покрывала пышная кучерявая шевелюра, огромный выпуклый лоб заканчивался большими залысинами. И удивительно печальные глаза. Глаза как бы осуждающие художника, который так беззастенчиво, в угоду канонам, изуродовал его прекрасное детское лицо.
 Мне, почему – то, стало очень жаль маленького Иисусика.
-« Ничего малыш, не грусти, прорвёмся.» Попытался я успокоить его.
 Прикупив у «божьего одуванчика» целую поленицу свечей, я поинтересовался, что же мне теперь делать со всем этим добром.
Бабушка, до того казавшаяся полуспящей, заметно оживилась и с энтузиазмом принялась объяснять, что, где ставить и кого о чём просить. Из всего сказанного ею я почти ни чего не понял, но так как этих свечей у меня было не меньше дюжины, я решил устроить круиз по внутри церковному пространству. Сопряжая беседы с нарисованными старцами, с возжиганием и установкой свечей. Просить я стал всех подряд. Однако самую толстую свечу я всё же решил приберечь, и водрузить её у изображения распятого Христа.
 -« Начальник все таки.»- подумал я, а значит ему и свечку положено потолще.
 Прошло около получаса когда, закончив своё путешествие я наконец добрался до конечного пункта, до распятия.

 Первый раз в жизни я спокойно мог присмотреться к изображению мучающегося Спасителя. Да уж. Больно наверно ему было. А вот интересно, я бы смог так же всё вытерпеть? Хотя у Христа был сильный стимул, он знал, что он бессмертен. И что такое для него несколько часов мучений, в сравнении с вечной жизнью? Всего лишь миг – не более того.
 Зажжённая мной свеча, медленно таяла. Говорят, что свечи сгорая плачут. Почему? Почему свеча должна плакать от работы для которой она предназначена?. Зажигая фитиль мы, тем самым, вдыхаем жизнь в этот до селе мёртвый восковой валик. Только сгорая, свечи живут. Живут, и в отличии от людей, сгорая, с удовольствием дарят тепло и свет окружающим. Нет, они не плачут, они потеют от усердия, и это приносит им радость.
 Глаза Иисуса были печальны. Лицо выражало одновременно и вселенскую муку, и любопытство, и некое презрение к мирской суете. Странные чувства овладели мной. С одной стороны мне хотелось попросить его о самом важном для меня сейчас, а с другой, я чувствовал себя эгоистом. Вот висит человек на кресте, руки ноги пробиты гвоздями, терпит адские муки и вдруг, подходит к нему некто, и начинает клянчить и выпрашивать какие то блага для себя или близких. Да до нас ли Христу?
 Да и о чём собственно, и как просить? Это же надо всё рассказать ему с самого начала. Готов ли Иисус выслушать меня?
Готов ли я всё рассказать? Почему бы и нет...