Сатиры в прозе. Сатира четвертая

САРГЕДОН АХИЛЛЕСЫЧ ЗОЛОТОПЯТОВ

 САТИРЫ В ПРОЗЕ

 Сатира IV

 Несколько дней я был занят вопросом покупки и продажи акций на фондовых биржах Европы. Уладив свои дела, я наконец сел в своем кабинете за письменный стол. Однако писание моих мемуаров пришлось отложить и тут. Необходимо было ответить поэту Ларионову.
 Поэт Ларионов и его друзья в отместку за мою рецензию на стихотворение Никаноровой назвали меня в своих рецензиях и в замечаниях на мои рецензии козлом, сделали некоторые другие, порочащие мою личность намеки, наградили мои произведения нелестными, лишенными действительной, содержательной критики эпитетами. Что ж, надо ответить им достойно - так, как ответил бы на моем месте настоящий писатель, а не пачкун-щелкопер.
 Я встал из-за стола и сделал пару шагов по кабинету:
 - Да, поэт Ларионов, я - козел! И я, пожалуй, горжусь этим. Разве не становится наша жизнь все злее и злее? А поскольку вместе с нашей жизнью, охватывающей все сферы, становятся злее и любовные отношения, то кого же, спрашиваю я Вас, скорее полюбят - меня, т.е. козла, или же Вас? Вспомните народную поговорку! .. Хорошая мысль! Надо ее записать.
 Я взял свою авторучку. Кстати, она у меня семицветная и если посмотреть сквозь кристалл, то как раз увидишь внутри плавающего с голой девицей козлоногого сатира, как об этом написал в своих стихах о пере писателя один из поэтов на сайте. Вернемся, однако, к Ларионову.
 - Не наводит ли Вас, поэт Ларионов, это на мысль о том, что Вы, назвав меня козлом, и в этом отношении попали, что называется, пальцем в небо? Ага, Вы уже стушевались?!
 Неправы Вы только в одном: назвав меня козлом, Вы стали уверять, что, дескать, я не мужчина.
 Я встал из-за стола и прошелся по кабинету, затем вернулся к столу и взял с него пару листков, представлявших собой сделанную моим секретарем распечатку нескольких стихотворений поэта Ларионова.
 - Где здесь мускулатура стиля? Это разве мужчина?! Это какая-то анемичная поэзия. А загляните в дневник Ларионова! Это какой-то сплошной плач и зеленая тоска. И это называется мужчина?! Разве в моем дневнике можно найти подобного рода слезы? Моему дневнику, который еще ждет своего продолжения, позавидует сам Цезарь! Нет, там не пойдет речь о Галльской войне. Я не полководец, но ... у меня другого рода сражения и победы! Я - не мужчина?!
 Я тут же уселся за стол, и мое перо полетело по листу бумаги. Записав, я снова стал прохаживаться со свойственной мне, довольно легкой для моего веса походкой по кабинету:
 - Вы назвали мое творчество катастрофой? Но в понятии катастрофы заключено то , что терпящий ее не является или, по крайней мере, не был прежде ничтожеством. Вам, поэт Ларионов, катастрофа не угрожает!
 Я снова уселся за стол и, ощутив на этот раз не легкость, а значимость всей моей фигуры, тут же вскочил, нет, даже не вскочил, а подбросил свое рубенсовское тело из-за стола:
 - Вы назвали мою сатиру муйней и хренью. Странный подход к сатире! Вообще иные все никак не могут отделаться от того мнимо критического взгляда на рода и жанры искусства, который смешивает их и подходит к опере с мерками взятыми из кинематографа, к киноискусству - с мерками спорта или циркового искусства. Ларионов назвал мою сатиру хренью и муйней - словно здесь перед ним были не сатирические произведения, а Основной закон Российской Федерации или новый Трудовой кодекс! Не вправе ли мы, напротив, сделать писаниям иных сатириков тот упрек, что они слишком умны?! .. Отличная мысль!
 Я скоренько засеменил своими ножками к столу, чтобы успеть записать ее.
 В это время где-то в отдаленных покоях моей четырехкомнатной квартиры на Тверской послышался какой-то шум. Что это? Я встал из-за стола и тут же вспомнил:"Ах да, это же сантехники ремонтируют кран в ванной и устраняют , пока лето, небольшую течь радиатора в одной из комнат. Пойду-ка приглашу их к себе в кабинет, налью по рюмке из моих запасов в баре".
 Я вышел из кабинета и через несколько минут вернулся, сопровождаемый смущенно подвигающимися и предвкушающими нечто двумя рабочими, один из которых был пожилой, а другой - не более лет тридцати. Я налил им по рюмке коньяка, и внутренне улыбаясь при мысли о том, какую свинью я сейчас подложу либералам, стал ждать момента, когда у них можно будет спросить мнения о стихах Ларионова. О российская либеральная сатира в лице Жванецкого, Задорнова и прочих, делающая главной мишенью своей критики водопроводчиков, продавщиц и горе-пьянчужек! О не менее либеральная российская поэзия! Приготовьтесь услышать суд народа, суд нелицемерный. Я подождал немного, когда двое рабочих закусят коньяк предложенными мною конфетами и печеньем, и затем спросил, подавая им листки с виршами Ларионова, что они об этом думают. Сперва было трудно даже заставить их прочесть предложенное мною четверостишие."Да разве мы знаем!..Да разве мы понимаем!" - говорили они. Но от меня было не так-то легко отделаться, тем более что на столе продолжала стоять неубранная мной и недопитая ими бутылка коньяка. В конце концов мне все же удалось уговорить их прочесть стихи Ларионова, стишок Никаноровой о сердце и одну из моих сатир, не сказав, разумеется, кто ее автор. Мнение моих гостей вкратце сводилось к следующему:а) стишок Никаноровой о сердце - это малопонятная заумь;b) сатира Золотопятова - это дурь, но с приколами;с) о стихах Ларионова они ничего не могли сказать, словно и самого предмета не существовало, как не существует цветочков на лужайке для собравшихся там в целях маевки представителей революционного пролетариата, ожидающих, что вот-вот сюда может нагрянуть полиция.
 - Кого из этих писателей вы могли бы поставить рядом с Некрасовым или хотя бы, например, с Твардовским?
 - Это который "Теркина" написал, что ли? - спросил пожилой.
 - Да.
 Они слегка засмеялись, а потом пожилой ответил:
 - Да никого, по-моему! Разве это сравнимо!
 - Ну а все же - кто из этих троих лучше, понятнее вам, ближе? - не унимался я.
 И тут моих гостей что-то пробило, словно пробежал электрический ток. Они взглянули на мою полную фигуру, бороду, усы, волосатые руки, бритую наголо голову и весело засмеялись:
 - А вы весельчак!
 Я почувствовал, что чаша весов склоняется все же в мою сторону, а не в сторону "поэтов озерной школы".Я снабдил моих гостей-рабочих еще одной бутылочкой на дорожку, и они ушли, оставив меня в общем довольным результатами беседы и самим собой. Однако мое довольство длилось недолго. Мне пришла в голову мысль просмотреть ленту рецензий. Вот что я прочел на ней нового:

 "И ещё, я не нуждаюсь в Вашем "разглядывании" в лупу или без неё. Мне наплевать на Ваш интерес, поскольку Вы есть никто и звать Вас Никак. И ещё, если не жаждете разговора на "ты", а я думаю, что на дуэли Вы не способны (это за Нору, вспомните "жонглёрство"), то просто отвалите в сторону, иначе сброшу... Безо всякого уважения и с презрением, Игорь
 Ларионов - 2005/06/09 01:05".

 Боже мой! Человек писал это в час ночи, после того, как около десяти вечера уже поместил почти такое же по содержанию замечание, на которое я так и не дал ответа. И разве я нахожусь в гостях у Ларионова, а не он у меня? Я не дал ни одной рецензии на его произведения и меня там у него вообще не было! Поэтому сперва я вообще не понял Ларионова. Что значит сбросить? Расположился здесь у меня, поместил свою рецензию на мою сатиру да еще и грозится сбросить куда-то! Куда же он хочет меня сбросить?
 Я прошелся по кабинету, подошел к окну. По улице, далеко внизу, куда-то спешили прохожие. Падать из окна квартиры, расположенной на шестом этаже было бы не очень приятно. (Кстати, у меня, как и у Владимира Вольфовича, не одна квартира.) Я прошел в прихожую, попробовал наружную дверь, она была надежно закрыта. Что же Ларионов хотел выразить словом "сбросить"? Я перечел еще раз строки его замечаний. Что значит дуэль? Это что же - драться на пистолетах? Я не буду! Я не дворянин какой-нибудь, а с головы до пят капиталист. Разве годится мне драться с кем-либо на дуэли?! Я скоренько присел к столу и начал строчить заявление в органы о возможности покушения на мою жизнь либо же о понуждении меня к дуэли, тогда как я "вовсе не стремлюсь к оной". Именно так я и написал. Должен заметить , что я всегда записываю свои мысли ручкой на бумаге да и вообще все пишу сначала пером, а затем отдаю моему секретарю либо для перемещения в память компьютера, либо же для отправки моим адресатам. Здесь же я не стал ждать секретаря, а решил сам скоренько направить письмо в органы внутренних дел. Письмо мне понравилось самому, составлено оно было недурно, чувствовалось знание такого рода казусов. Особенно мне понравился оборот речи "довожу до вашего сведения". Я даже потер руки от удовольствия и похвалил сам себя по-пушкински:"Ай да сукин сын!" Я уже уселся было за компьютер, но тут меня словно пронизало насквозь:"А что если это интриги самих органов?! Что если поэт Ларионов - лишь пешка во всей этой игре, цель которой состоит на самом деле в том, чтобы убрать одного из лучших писателей, если и не поэтов, России?". Участь Пушкина стала кружить перед моим умственным взором и вселять ужас. "Да, да! Ну конечно же! Это заговор высших кругов общества и администрации против меня! Только теперь они не смогли найти такого средства, какова, например, дуэль из-за предполагаемой неверности жены, ибо теперь официально я считался холост, а относительно всех моих любовниц в моей голове господствовали не какие-то предположения, а была полная уверенность в их неверности, чем я и обезопасил себя от возможности такого рода дуэлей на все последующие годы. Конечно же, все было подстроено! Поэтесса Никанорова, зная мои эстетические воззрения, специально сочинила провокационный стишок, имея в виду прежде всего мое сердце, которое вся эта "одна команда" и желала видеть изжаренным в какой-нибудь печи! А я, как глупец, попался на их удочку!
 Я забегал по комнате, не зная что предпринять. А делать что-то нужно было, причем не теряя ни минуты. Я снова сел за стол и взял перо. Надо было срочно писать письмо в органы государственной безопасности и объяснить им свою позицию.
 "Всеподданнейше обращаюсь к Вашему здравому суждению"..., - начал я. Особенно мне понравилось слово "всеподданнейше". "На кого же катить бочки?" - думал я, пока оформлял в надлежащем виде мое обращение в высокие инстанции. Ну конечно, на поэта Ларионова! Лучшая защита - это нападение.Я взял в руки листки с его виршами. "Боже мой! Но ведь не к чему же абсолютно придраться! - застонал я, - Совершенно безвинные стишки, каких пруд пруди, какие могут сочинять разве лишь пятнадцатилетние школьницы! Одни цветочки, одни цветочки! Лютики, ромашки! И он еще называет себя мужчиной!" Я долго разглядывал один из стишков и , в конце концов, мне удалось все же отыскать приметы крамолы:

 Дай мне синюю даль и свободу мою укроти.
 Я живу в нелюбви, мне за светом идти и идти.
 Я полмира отдам за твои глубину и печаль...
 Забери мою жизнь- я отдам, мне не сложно, не жаль.
 Хочешь сердце мое? А оно не желает тепла...
 Ты пленила меня, ты сумела, свершила, смогла...
 Но обязан уйти, мой удел- затяжная война.
 Я солдат, я боец, мне любовь ни к чему, не нужна...
 Copyright: Ларионов, 2005 Код произведения: 1503251067

 ( Должен заметить, что это ,пожалуй, лучший стишок у Ларионова; остальные не очень хороши даже в смысле версификации).

 Вот она где змея притаилась! Вот она гидра революции! И куда только смотрят органы! Я застрочил письмо и представлял в уме, как мальчики из ФСБ приходят на квартиру поэта Ларионова, закручивают ему руки, одевают наручники. Сердце мое ликовало. О поэты, опишите ликующее сердце человека, пишущего донос на одного из своих собратьев по перу! Вот мальчики из ФСБ увозят поэта Ларионова в неизвестном направлении. Какая благодать! Все мои страхи улетучились куда-то. Я ощутил, как бьется в груди мое сердце, горящее пафосом гражданственности. Я встал, прошелся по кабинету. Посмотрел на себя в зеркало. Выражение моего лица, каким оно явилось в зеркале, на этот раз мне понравилось. Прямо на меня оттуда глядела лысая рожа с бородой и усами, чем-то напоминающая лицо одного из пиратов знаменитого романа Стивенсона о сокровищах. А вместе с тем в моем уме вполне закономерно явились и ассоциации с депутатами Думы. Я начал упражняться перед зеркалом в произнесении речей и сопровождении их жестами. Вот я стою на трибуне Думы и выступаю с речью о необходимости контроля за интернетом. Вот я рассуждаю о сайте stihi.ru . Я стал притопывать ногой при каждом своем новом требовании, которое бросал в адрес органов и правительства. "Пора вам, господа, обратить внимание на те безобразия, которые творятся на сайте!" Здесь я топнул ногой. "Пора вам выявить крамолу и наказать зачинщиков бунта!" я топнул ногой еще раз. "Пора вам навести порядок на сайте!" - здесь я топнул ногой особенно сильно и вдруг - пустил ветры. Это получилось совершенно непроизвольно и было вполне объяснимо в виду моей комплекции и уже немолодого возраста.
 Я оглянулся. В кабинете никого не было.Дело в том, что в мой кабинет иногда заходит Матрена. Так я зову одну девицу уже немолодых лет и пролетарского положения, которая нанялась ко мне кем-то вроде домработницы и приходит убирать мою квартиру раза три в неделю. Я еще прошелся по кабинету и, закурив сигарету, прилег на диван. Когда я лежу, я никогда не курю сигар, а всегда - только сигареты. Лежа, я стал размышлять об одном месте из знаменитого "Критикона", написанного Грасианом еще в XVII веке, где испанский моралист рассуждает о старости и стариках. Старики, говорит там Грасиан, могут позволить себе такие вещи, каких не вправе делать молодежь. Причем молодежь даже не вправе сделать за эти вещи старикам замечание. Так например, если старик непроизвольно пустит ветры, молодые люди не могут его за это порицать. Если же они станут его за это порицать, то именно они-то как раз и обнаружат свою невоспитанность, тогда как старик останется нравственно чист. Да, именно сочетание таких факторов, как резкость движения, особенности моей комплекции и еще то, что я сегодня плотно покушал, как раз и воспроизвели подобное метеору явление.
 Затем мои мысли переключились на вопросы метеорологии вообще. "А ведь XXI век, пожалуй, будет веком метеорологии, а не ядерной физики, каким был век XX-й. Ведь все ныне упирается в метеорологию: озоновые дыры, бури, землетрясения, наводнения, прочие катастрофы. Эка невидаль - взорвать атомную бомбу! Нет, ты повесь над землей второе солнце!"
 Я размечтался, подумал о тех экономических препонах, которые стоят на пути научно-технического прогресса. Постепенно моя мысль переключилась на меня самого со всеми моими капиталами, и вдруг я почувствовал себя самого одной из таких препон. Эта мысль была неприятна. Я начал размышлять о том, какая часть моих средств находится в форме капитала, и какая - в виде сокровища. Разумеется, мой сундук с золотом и драгоценностями представлял собою сокровище, а не капитал. Но обойтись без него я не мог, ведь должен же быть у меня какой-то страховой фонд! Разве можно вложить все средства в банк или какое-то дело! А вдруг завтра крах, финансовый кризис? Тем более не стану я держать все средства в бумажной валюте, хотя бы это были и доллары. Ведь доллары - это не деньги, это всего лишь знаки денег. Деньги - это золото! Я вспомнил исследования Маркса о деньгах и их превращении в капитал. В голове начиналось нечто вроде моей каждодневной утренней или вечерней молитвы. Вспомнил я и недавно прочтенные мною малоизвестные работы по экономическим вопросам, где были изложены взгляды некоторых современных теоретиков о том, как жили магнаты капитала при Брежневе, как они могли умело прятаться под красными флагами, как в эпоху Горбачева они с ловкостью перевели часть своих капиталов в акционерную форму и как сталинисты, а вслед за ними и общество, приняли эти реформы за реставрацию капитализма, словно рынка и капитализма не было и до того. Да, думал я, мы, новые русские, даже и теперь все еще мелкие сошки по сравнению со старыми зубрами, выросшими при Хрущеве и Брежневе из тех золотых телят, которые господствовали при Сталине. Постепенно я задремал. Мне снился сон, где поэт Ларионов, почему-то сидя на детском горшке, сочинял свои стихи. Когда я проснулся, в комнате уже было темно. Я встал, подошел к горящему дисплею компьютера и снова взглянул на то , что оставил на ленте рецензий поэт Ларионов. И тут мне бросилась в глаза его фраза о том, что он не желает, чтобы его разглядывали в лупу. Словно лилипут трясет человека за шнурки ботинок и где-то там внизу пищит: "Не желаю!" Я представил, далее, шефа гестапо Мюллера, разглядывающего отпечатки пальцев Штирлица в лупу. "А вдруг поэт Ларионов сам кого-то разглядывает в лупу?" - подумал я. Картина того, как мальчики из ФСБ тянут куда-то поэта Ларионова исчезла, не оставив от себя и следа. Вместо нее возникла другая картина - как Ларионов сидит за столом в своем кабинете и разглядывает меня, сделавшегося сразу лилипутом, в лупу. Я поежился. "Ну конечно же! - воскликнул я, - И эта странная фраза "Сброшу!" А эти его слова о катастрофе? Ларионов узрел в моей сатире крамолу! Вот в чем вся суть! И как я раньше не догадался! И разве не напоминает фамилия Ларионов имя - Лаврентий?! Нет, оба мои письма в органы никуда не годились. Нужно писать третье письмо - самому Ларионову. Как же его начать? Как начать?"
 Я несколько раз прошелся по кабинету из угла в угол, затем присел к столу и тут же нашел требуемое обращение:
 "Ваше превосходительство!
 Я должен просить у Вас извинения за произошедшее между нами недоразумение. Будучи сбит с толку и с пути верного служения отечеству ..."
 Вскоре мое письмо было готово. Написав его, я , довольный собой, походил еще немного по кабинету, остановился, замер в величественной позе. Но вдруг со мной произошло то, что испортило все мое блаженное расположение духа. Я повернул голову и посмотрел на себя в большое зеркало, где отразились не только моя грудь и плечи, но и части тела пониже. Моя правая рука покоилась на моей ляжке, и вся поза напоминала ту самую позу, в какой запечатлен был стоящий на набережной Горбачев в самом конце многосерийного документального фильма о нем. Диктор произносит слова о том, что вот, мол, были в истории Цезарь, Наполеон и так далее... Останется в истории и Горбачев. И тут Горби делает, не поворачивая головы, а по-прежнему стоя к камере приличных размеров задницей, жест - взмах остающейся у задницы рукой: хватит, мол , оператору снимать такую историческую личность!
 Слегка смущенный, я отошел от зеркала, а затем словно бы невзначай начал интересоваться этой моей занимательной частью тела. Я слегка приспустил брюки моей пижамы и взглянул на правое бедро. То, что я на нем увидел, заставило меня забыть и поэта Ларионова, и письмо к нему, и вообще все на свете. На моей ляжке красовался прыщик! "Чертовщина!- воскликнул я, - Ведь сегодня ночью у меня назначено свидание с Жанной!"
 Через полчаса я уже мчался по магистралям Москвы в своем "Мерседесе" к знакомому доктору и чуть ли не на ходу расплачивался с останавливавшими меня за превышение скорости гаишниками пятидесятидолларовыми купюрами.
 Написанное мною письмо к поэту Ларионову, узревшему в моей сатире крамолу и вследствие наличия оной предрекавшему мне "катастрофу", так и осталось лежать на моем столе неотправленным.

 11 июня 2005г.


 ~/~