Сатиры в прозе. Сатира вторая

САРГЕДОН АХИЛЛЕСЫЧ ЗОЛОТОПЯТОВ

 САТИРЫ В ПРОЗЕ

 Сатира II

 На одном вечере читал с листа свои произведения человечек невысокого роста, худой и бледный. Казалось, он был полон желчи. В руках он держал кипу листов бумаги, причем держал ее таким образом, как может держать лишь голодный только что доставшийся ему приличный кусок сала. Прямо напротив него в зале среди других расположился внимательный зритель или слушатель - как вам будет угодно. Он представлял собой полную противоположность чтецу. Это был толстячок с лысой головой и личиком, глядя на которое сразу вспоминался известный фильм "Налево от лифта", где лицо героя сравнили с попкой младенца. Я потому так свободно говорю о его внешности, что и сам обладаю примерно такой же. Он был румян и пригож собою. (Я, кстати сказать, тоже недурен. Делаю это замечание для дам ).
 - Кто это такой? - спросил я своего соседа, человека в очках с металлической оправой.
 -Вы разве не знаете! - удивился он, - Это же Жванецкий! Или вы не допускаете, чтобы столь известное лицо могло находиться сейчас в этом зале? Однако согласитесь, что где-то должны ведь находиться и самые что ни на есть известные люди. Ведь не могут же они нигде не быть!
 -Вы так полагаете? А вот Наполеона нигде нет, а между тем он будет более знаменит, нежели ваш Жванецкий.
 Мой собеседник уставился на меня, как смотрел на пассажиров в поезде проводник из стихотворения Маяковского о паспорте. Должен признаться, на меня иногда находит, т.е. я начинаю медленно двигаться по фазе, по выражению одной юной поэтессы на данном сайте. Однажды, когда я был на приеме в Кремле, где мне должны были вручить орден "За заслуги перед Отечеством", я в самую минуту этого вручения вдруг возымел трудно преодолимое желание скрутить кукиш. Я уже полез правой рукой в карман пиджака, словно бы за носовым платком, чтобы без всяких помех и последствий скрутить там кукиш, как вовремя одумался. Мне пришла в голову мысль, что хотя моего кукиша никто и не увидит, однако я не смогу удержаться от того, чтобы не прыснуть со смеху. Если бы не моя веселость, я бы не сделался бизнесменом и не скопил бы тех деньжищ, которыми в данный момент обладаю. Вернемся, однако, к теме данного рассказа.
 Жванецкий тоже, вероятно, был любителем двигаться по фазе в некие моменты. Уже давно было видно, что он не слушает чтеца. А теперь он и вовсе стал слишком много шептаться о чем-то со своим соседом (кажется, это был Евгений Петросян) и даже издавать смешки. Наконец чтец остановился, перестал читать и взглянул поверх очков на Жванецкого и его собеседника. Те на минуту примолкли, но тут же их смешки прозвучали еще более явственно. Чтец положил свою рукопись на стол. Представьте себе голодного, который вынужден тут же расстаться со свалившимся ему откуда-то с неба в руки куском сала или хлеба. Вот точно такой же вид был у худенького человечка. Вид всей этой сцены был таков, словно свинья в поисках желудей набрела в лесу на очковую змею, и та, зашипев, сделала стойку. Чтец снял очки, снова одел их и вдруг спросил хрипловатым голоском:
 - Не понимаю, что вас здесь так забавит?
 А было совершенно очевидно, что смешки светочей нашей эстрады были вызваны не достоинствами читаемого произведения, а скорее всего личностью его автора. И тут произошло нечто невероятное. Я думаю, что и лучший из клоунов не сумел бы так передразнить или посмеяться над Жванецким и Петросяном.
 "Или наша жизнь станет лучше, или мои произведения станут бессмертными!" - это известное изречение Жванецкого маленький человечек повторил несколько раз с самыми различными интонациями и делая самые невообразимые гримасы. Затем он перешел к Петросяну."Едет Ковпак на белом коне!" Здесь разнообразие гримас было еще более богатым. Публика стала смеяться. В самом деле, не смеяться было невозможно. Жванецкий и Петросян встали со своих мест.Так Ельцин в 1993 году вставал и уходил из зала заседаний парламента, когда ему не нравились выступления депутатов. Весь вид наших сатириков говорил о том, что они скорее апеллировали к благоразумию публики, чем надеялись на силу своего собственного оружия, т.е. своего языка, своего остроумия и т.п. Это бросилось публике в глаза. Ведь нельзя же отрицать в ней некоторой степени проницательности. Но точно так же не можем мы отрицать и той тончайшей доли самолюбивой и ревнивой чувствительности в артистах, особенно знаменитых.
 Жванецкий и Петросян уже чуть было не вышли из зала, как остановились. Жванецкий, простирая руку к чтецу ... Вы были у Казанского собора в Питере? Вот как раз на одну из двух стоящих там статуй и был похож в этот миг Жванецкий. О если бы не его животик! ( Он мне и самому частенько мешает, особенно когда я имею дело с прекрасным полом). Если бы не его животик, говорю я, какая бы это была достойная небожителей и роковых минут истории поза! То, что произнес Жванецкий, грянуло на уши публики еще более поражающей силой, нежели его же афоризм из уст его желчного противника.
 - Разве это рифма? Разве стихи?!
 "Сократ смотрел в облака,
 Тут с крыши в рот ему наклала ящерка".
 Это не стихи, это черт те его знает что! Разве может ящерка наложить в рот великому философу? И вообще все, что Вы здесь нам прочли не смешно до крайней степени. Так могут писать только какие-нибудь летописцы вроде Пимена, какие-нибудь архивариусы, а не современные поэты-сатирики!
 Жванецкий опустил руку и снова стал походить на обычного человека, а не на статую у Казанского собора. На его лице заиграла та самая улыбка, которая блуждает время от времени от одного поэта к другому. Видимо, как раз именно такую улыбку и имел в виду в 20-х годах прошлого века наш великий пролетарский писатель, когда сказал о своем герое, что лицо его не было чуждо улыбчивой иронии. Такое выражение лица говорит о сдерживаемом, потаенном бешенстве и само способно иной раз вызвать припадок бешенства и у менее вспыльчивых людей, чем наш желчный чтец. Последний подбежал к Жванецкому и, жестикулируя руками, словно дирижер,перед которым был оркестр, исполнявший форте-виваче из какой-либо симфонии Шостаковича, закричал:
 - А вы ничего не понимаете в сатире и в смехе вообще! Вам подавай только чисто физиологический смех - чтобы тряслось и дрожало, словно желе, ваше толстое брюхо! Вы и ваша публика относитесь к смеху и к искусству вообще чисто потребительски! Будто весь результат сатиры и искусства заключается в том, чтобы вы посмеялись, получили удовольствие и разошлись, и чтобы завтрашний день начался и прошел так же, как сегодняшний и вчерашний!..
 Желчный говорил бы и махал руками еще долго, если бы некая пружина ( я и теперь еще время от времени поворачиваю голову и осматриваю свой зад - нет ли и впрямь там чего-то вроде катапульты?) не заставила меня вскочить с кресла и подойти к Жванецкому:
 - Пойдемте отсюда, мой друг! Достойно ли Вас быть в обществе таких грубиянов! Вас, билеты на концерты которого стоят по меньшей мере 4000 рублей! Идемте, идемте!
 Я взял его под руку. Мы пошли из зала.Следом за нами шел Петросян.
 -Позвольте поблагодарить вас! - сказал мне Жванецкий, когда мы вышли на улицу, - Мы с вами вроде бы незнакомы?
 Я представился.
 -О! - воскликнули оба разом Жванецкий и Петросян, - Рады знакомству с представителем бизнеса!
 - А где теперь не бизнес? - ответил я, - Ведь вы тоже своим словом делаете денежки и приумножаете свои и вообще наши капиталы.
 -Гм,гм! - промычали они и стали посматривать в сторону, где стоял ряд из нескольких иномарок.
 - Что же мы, однако, будем делать? - спросил Жванецкий, - Не желаете ли ко мне в гости?
 Через минуту мы уже неслись по магистрали в машине Жванецкого. Его квартира была обставлена так, как и подобает быть обставленной квартире столь знаменитого маэстро в искусстве слова. Мы разместились в его кабинете, где, цедя из рюмок и бокалов коньяк и дорогих сортов вина, болтали в течение пары часов о всякой всячине, в том числе и о делах отечественного бизнеса, ценах на нефть и перспективах развития российской экономики. Разумеется, что через каждые пять минут мы опять же вновь и вновь возвращались к фигуре желчного чтеца и упражнялись в острословии на его счет, не забывая при этом посмеяться и над его тощей поэзией. Я тоже вставлял свое веское слово, иногда вставал с кресла и, слегка жестикулируя свободной от держания рюмки или бокала рукой, произносил речи. Время от времени я посматривал на книжные шкафы, стоявшие в кабинете."Вот где кладезь учености!" - думал я. Чего здесь только не было! Тацит и Ювенал; Сенека, Лукиан и Плутарх; Вольтер,Гейне,Бальзак.Стояли здесь и наши, то есть русские, историки и писатели-сатирики. На одном из видных мест красовались роскошными переплетами чистенькие тома Гоголя и Щедрина.Случайно я взял с полки томик Аристофана и раскрыл его. На первой же попавшейся мне странице я прочел следующую строчку:
 "Тут с крыши в рот ему наклала ящерка".
 - Взгляните-ка, господа! - сказал я Жванецкому и Петросяну. Жванецкий подошел ко мне и взял в руки томик Аристофана, где великий комедиограф древнего мира высмеивал в своей комедии "Облака" философию Сократа. Представьте себе толстопузенького читателя газет на заре горбачевской перестройки, раскрывающего газету "Известия" и с изумлением глядящего, как из раскрытой газеты валятся на пол его квартиры-хрущевки окороки, колбасы, огурцы, помидоры и прочая снедь. Кажется, где-то в одном из журналов была тогда даже карикатура подобного рода. Вот точно с таким же изумлением глядел Жванецкий на страницу томика Аристофана. Петросян тоже встал, подошел к Жванецкому и заглянул в книгу через его плечо. Затем, не поворачивая голов, они перевели взгляд на меня. Я съежился. Я почувствовал, что они смотрят на меня как на какого-то шпиона или соглядатая. Я сразу сделался для них чужим.
 - Уверяю вас, господа, я раскрыл этот том совершенно случайно! Я и не знал, что здесь будет написано.
 Со мной уже был однажды такой случай. Я был в гостях, куда был приглашен и поэт Евтушенко, блиставший там своими талантами. И я вот так же , то есть совершенно случайно, взял с полки том Писарева и прочел вслух слова русского критика о великих немецких поэтах: "Чего только не знал Шиллер!" Речь, разумеется, шла о той степени образованности, какой обладали немецкие поэты и каковой не было, по мнению Писарева, у поэтов русских. Ах, если бы вы видели , какими глазами посмотрел на меня Евтушенко! Он словно вонзил в меня нож.
 "Как, однако, мне не везет! - думал я, выйдя минут через десять из квартиры Жванецкого и спускаясь по лестнице, - Вот она судьба нового русского! Я достиг некоторой степени богатства, но до сих пор не могу быть всецело своим человеком в приличном обществе! И черт же меня дернул взять с полки том этого дурацкого Аристофана. Все, отныне я буду раскрывать книги только таких писателей, как Бердяев, Солженицын и им подобные".
 Придя домой, я полистал финансовые отчеты, а затем прочел на сон грядущий одну главу из "Трех мушкетеров" Дюма. Ночью мне приснился сон, будто Жванецкий, я и Петросян заделались самыми неразлучными друзьями и нам всем грозит поочередно дуэль с мастером фехтовального искусства, в коем я смутно узнавал черты желчного сатирика. Мы втроем, желая как-то взбодрить себя, решили выпить анжуйского вина, но почему-то очутились возле пивных ларьков и там долго стояли, пока поля наших шляп с перьями не стали столь широкими, что под ними теперь могли укрываться от дождя и соображать на троих толпы каких-то мужичков с помятыми лицами.Тут я проснулся. Настроение у меня было скверное, и лишь чтение финансового отчета смогло как-то меня развеять.По крайней мере я ощущал , как ко мне в руки текут, словно ручейки, денежки.
 Прошло несколько дней. На одном из вечеров, куда я пришел по приглашению одной дамы, желавшей посредством искусства женского обольщения выудить из моего кармана несколько лишних золотых безделушек, усыпанных драгоценными камнями, я увидел Евгения Петросяна. Поскольку Петросян был куда менее задет всей этой историей, нежели Жванецкий, постольку и беседа между ним и мной произошла здесь довольно скоро и без каких-либо особых натянутостей и затруднений. Поговорив немного о последних новостях в мире политики, мы вскоре вспомнили и недавний вечер, где произошла стычка между Жванецким и желчным поэтом.
 - А почему на сегодняшнем вечере не видно нашего прославленного маэстро? - спросил я у Петросяна.
 - Кого вы имеете в виду?
 - Жванецкого, разумеется.
 - А вы разве не слыхали? - удивился Петросян.
 - Нет, а что случилось?
 - Случилось то, что мэтр нашей эстрады на несколько дней слег. Представьте себе - этот желчный человечишко несколько дней ходил по всем букинистическим магазинам Москвы, чтобы купить все сочинения Щедрина, собранные в одном томе. А когда он, наконец, достиг этой цели, то пришел на концерт Жванецкого и уже после концерта, когда Жванецкий выходил из театра и шел к своей машине, он подкрался к маэстро сзади и огрел-таки его по голове этим увесистым томом. Ну и зрелище было, я вам доложу!
 Идя после вечера с моей дамой, которая, держа меня под руку, высматривала, в какое из кафе подороже меня затащить, я все время думал о смысле изречения Жванецкого:"Или наша жизнь станет лучше, или мои произведения станут бессмертными". Странно! Еще лет пятнадцать или двадцать назад эти слова казались мне верхом остроумия, а теперь я буквально ничего смешного в них не находил. А может, во мне просто говорила гордость по причине того, что великий мэтр российской эстрады холодно отнесся к предложению моей дружбы или не поверил в ее искренность. О как же сильно он ошибся! Может ли российский бизнес и российская либеральная сатира не быть связаны узами теснейшей дружбы! И могу ли я не питать симпатий к такому писателю, каков Жванецкий! Ведь в сущности я добряк. Если мне нравится женщина, я сыплю на нее золото пригоршнями. Однако рассказ об этом явится темой уже другого очерка.
 5 июня 2005г.
 ~/~