Сказание об одиночестве

         I

Сердца нервный перестук,
ничего не хочется:
ни друзей и ни подруг –
одиночество.
               
Рюмка водки – как бальзам,
девочки без отчества.
Половодьем по глазам –
одиночество.

Та, предавшая меня,
под другим ворочается,
а во мне больней огня –
одиночество.

А когда невпроворот –
пьётся и хохочется.
Комом в горло, кляпом в рот –
одиночество.



           II

Одиночество – один ночью.
Вслушайтесь, как же точно.
Казалось, точней и не скажешь.

Но одиночество – не один даже,
а все-таки двое: два собственных «Я» – 
один подсудимый, другой судья.

Одиночество – крах покою.
Одиночество – суд над собою,
самосуд, если быть точней.

Одиночество –  память о ней,
о той, с какой быть устал вдвоем.
Это –   чистилище, водоем,
в котором с себя смывается грязь
и вычищается слизь и мразь,
накопившиеся от обид и упреков.

Одиночество – постиженье уроков
и анализ свершенных ошибок,
хотя каждый весьма не шибко
любит сам себя  в чем-то винить.

Одиночество – тонкая нить
между прошлым и будущим «Мы».

Одиночество – время тьмы
и прозрения одновременно.

Одиночество современно,
ибо хочешь того, иль не хочешь ты,
только жизнь – образец суеты
вообще, а сегодня – вдвойне.

Одиночество – передышка в войне
двух характеров,  двух амбиций.

Одиночество – укрепленье позиций
перед свежей грядущей силой,
именуемой новой милой.

Одиночество – это привал,
или, может быть, перевал,
преодолев который,
снова упрёшься в горы.


               
          III

Одиночество – один очень,
и распутен, и –  непорочен,
и свободен, и –  подчинён.

Одиночество –  это усталый сон
после долгой борьбы с бессонницей,
где всплывает всё то, что помнится.

Это – дым  сигарет натощак,
это – мысль о простых вещах,
как о чём-то довольно сложном,
это время – когда всё можно,
но сам загоняешь себя в Нельзя,
и когда понимающие друзья
ближе самых родных и близких.

Одиночество не имеет прописки,
но живёт в раздражённом мозгу,
как игла в перепревшем стогу,
не спасённом  под крышей сарая.

Одиночество – хата с краю:
наплевать, ничего не надо.

Одиночество –  есть расплата
за домашнюю миску борща,
и за жизнь, что вели сообща,
но фактически – врозь,
где не сладилось всё, не срослось
где взамен единства – привычка.

Одиночество – это отмычка,
коей, давно потеряв ключи,
ломаешь устройства своих личин
и открываешь душу
себе. И готовому слушать.



             IV

Одиночество – неотболевшая боль,
ощущенье удара всем телом о твердь,
состояние неразберихи с собой,
два лица пустоты: полужизнь, полусмерть.

Одиночество напоминает расстрел:
когда ствол загляделся на жилку виска,
представляешь себе свой последний предел
словно финиш пути спускового курка.



            V

Одиночество – суть суета:
та – не эта, и эта – не та,
тело просит любви, а душа,
вся избитая, еле дыша,
отползла в уголок, в глубину
и никак не забудет одну,
ту, с которой пути разошлись.

Одиночество – тоже жизнь,
только жизнь в незабытом Вчера.
Это – споры с собой до утра,
это нервы гитарных струн,
это песни для бледных лун,
прилипавших ночами  к стеклу.
И  гранёный  стакан на полу,
что легко расставаясь с вином,
очень хитро подмигивал дном
и, топорща ребристую грудь,
звал за грань свою перешагнуть.   

Одиночество –  взрыв в судьбе,
трудный путь от себя к себе
в дебрях закоренелого «Я»
не от праздности и не для
откровения, а затем,
чтоб не помнить касанья тел
своего и её, тогда,
когда в этом была нужда
двух влюблённых сердец, двух душ.

Одиночество – хладный душ,
отрезвляющий от вина,
перепитого с нею на
брудершафт и под тосты за
милый носик и за глаза,
шейку нежную, ямки щёк
и за много чего ещё.

Одиночество – это кросс,
и для спринтера есть вопрос:
как бы силы свои сохранить,
чтобы выжить – и дальше жить
на обломках вчерашнего дня,
в пепелище былого огня,
отгоревшей пожаром любви.

Одиночество – вопль: «Позови!»,
как соломинка. Ради чего?
Это странный обряд одного
отстрадать за двоих. Это –  стон,
отрыдавших навзрыд похорон:
чтоб не окаменеть со зла,
лучше думать, что умерла.


           VI

Одиночество – грусти шквал,
это волны, за валом вал
разрывающей грудь тоски,
это шум вековой тайги
в голове – во первых порах
всё рождает неясный страх:
что потом? Вдруг потом – ничто?
И, как рыба, с раскрытым ртом
задыхаешься на бегу,
«не хочу» превратив в «не могу»,
зарываешься в ил проблем
самолично придуманных тем
о никчёмности жития.

Одиночество – я плюс я
минус бывшая половина,
плюс охапка хандры и сплина,
плюс бессонница и усталость,
в знаменателе – что осталось
жить ещё (по числу годов),
минус преданная любовь,
плюс свобода гульбы и флирта,
плюс души затронутой лира
и пропетые ею стихи,
минус всякие там грехи,
перемноженные на сто...
А в итоге – чёрт знает что.


             VII

Кричало одиночество во мне,
кричало дико, страшно, больно - молча.
Кричало, когда день давно закончен,
и ночь в незанавешенном окне.

От криков тех взрывалась голова,
и сердце с аритмией подружилось...
Наверно лишь природная двужильность
мне не дала тогда сойти с ума.

И эхо билось в комнатах пустых
и, отражаясь, в душу возвращалось.
И прояви тогда к себе я жалость -
не свёл бы разведённые мосты.

Казалось: всё - обрыв, обвал, конец,
не нужен никому, отвергнут, выжат...
Кричало одиночество во мне,
но крики те никто вокруг не слышал.

Кричало одиночество во мгле,
ночь длилась долго, и вконец измучен
я вдруг увидел первый робкий лучик
на белой, как экран, пустой стене.

И в этом зарождающемся дне
явилось жизни новое начало...
Кричало одиночество во мне.
Я не хочу, чтоб снова закричало.