Помнится

(Внимание: встречаются русские слова <!--ненормативная лексика--> и нерусские слова <!--их нет в словаре-->!)

20:57 05.02.2005
Начать, наверное, можно с тех времён, когда я понял, что поступки, совершаемые мной, совершаю именно я, и ответственность за них ложится на мою совесть. Но, поскольку память моя работает, не подчиняясь каким-либо требованиям хронологии, упорядочить всё, что я вспомню, и разложить по годам и каким-то определённым датам будет крайне сложно. Поэтому неважно, откуда я буду начинать и закончу ли. Важно, что я попытаюсь. Поехали...

1. КЛЕПТОМАНИЯ, ПИОНЕРЛАГЕРЯ, НЕМНОГО СОВЕСТИ
Сначала некоторое количество воспоминаний, по тем или иным причинам никак не покидающих меня на протяжении периода, в который я почему-то начал предаваться, собственно, воспоминаниям. Такие отрывочки, лишённые привычных подробностей: где, когда, с кем, зачем и почему. Не всех сразу, разумеется. Всегда по-разному. Впрочем, если тут потом поковыряется опытный психолог, то окажется, что всегда одинаково и вполне закономерно. Мне-то что?..
Я, помнится, бывал в разных пионерлагерях – Советский Союз в ту пору радовал тружеников Севера путёвками на Юг для их бледнокожих детишек. Это, пожалуй, и станет точкой отсчёта, хотя не исключаю, что по ходу написания этого опуса всплывут и более ранние участки моего советского детства времён пеших путешествий под стол.
Итак, пионерлагерь №1. Назывался он, как мне кажется, «Орлёнок» и располагался, по-моему, на Азовском море. Я там отдыхал вместе с другом детства Женькой Товкало, коего погоняло впоследствии стало «Вжик», благодаря, конечно же, Вжику из Диснеевского «Чипидейла», ну, и боксёрской юркости, наверное. Мы, два Женьки, ловили ящериц и приручали их с таким рвением и оптимизмом, что наша пионервожатая не успевала их освобождать и заминать разборки между нами и пацанами из других отрядов. Быть предметом разборок ящерицам, наверное, не особенно нравилось, равно, как и быть «прирученными», но – кто бы догадался их спросить? Ещё мы рассказывали друг дружке всяческие страшные истории о привидениях утонувших в «стеклянном болоте» мальчишек. Почти у каждого в отряде была парочка стеклянных шариков, сантиметра два в диаметре, обычно светло-зеленого цвета, с красивой мутью внутри и неизменно таинственного происхождения. Откуда они брались, не знал никто, но кто-то упорно распространял слухи о целой поляне таких шариков, затерянной в глуши за территорией лагеря. Местами эта поляна была весьма зыбучей и пожрала не одного юного охотника за шариками. Жуть.
Однажды ночью меня разбудила испуганная вожатая. Пугаться было чего: я во сне встал с койки, вышел на улицу и залез на фонарный столб. По её просьбе я спустился, она укутала меня в одеяло, после чего я благополучно проснулся среди деревьев и безмолвных строений, поёжился и пошевелил пальцами ног – земля была прохладна собой. На все вопросы недоумевающей комсомолки я, столь же недоумевающий, ничего вразумительного ответить не мог и только растерянно улыбался. В ту же ночь мой друг, видимо, узревший во сне некий раздражающий фактор, не возвращаясь в реальный мир, продемонстрировал свои глубокие познания в ненормативной лексике, изрыгнув такую тираду, что у вожатой, по всем законам морали, уши должны были свернуться в трубочку. Тогда я впервые услышал формулировку «трёхэтажный мат» и у меня сложилось чёткое мнение о том, что она под собой подразумевает. Женька, кстати, на моей памяти, материться начал гораздо позднее. А я по столбам вообще никогда не лазил, ни до, ни после. Так я, короче, понял, что в мире много странностей. И почему-то начал проявлять интерес к музыке… И к девочкам. И к поэзии. И по возвращении домой посвятил один из первых своих стишков девочке из нашего отряда. Вика Нечёса. Она была красивой (По меркам восьмилетнего меня) брюнеткой. Это всё, что сохранилось в моей памяти о ней.
Потом мы вернулись на Север, ходили в школу, коллекционировали вкладыши от жевательной резины, пробки от пива и прочих напитков, пачки от сигарет и фотографии звёзд Голливуда и тяжёлого рока, играли на всё это богатство на школьных переменах, гуляли по улице с Женькиным магнитофоном. Квадратный такой, чёрный, с кассетой «Модерн Токинга» внутри. Хонгильдон, Рэмбо и Брюс Ли владели нашими сердцами. Нунчаки, мечи всякие со щитами, гантели и боксёрские перчатки меня почему-то миновали, в отличие от Вжика, Рустама Петухова, Ваньки Рогонова и других моих сверстников. Гитара тогда привлекала моё внимание лишь как что-то красивое, но недосягаемое. У Женькиного отца была «концертная, электро». Трогать её было запрещено. Висела себе на стенке, пылилась. Русская палка, дрова дровами. Это я сейчас понимаю. Но на тот момент: моему восхищению не было предела. У моего папы, кроме обычной деревяшки, был ещё и баян. Он на нём, помнится, неплохо играл. При волочь ему его сейчас – что получится, интересно?
Где-то в это время у меня начали проявляться первые признаки склонности к клептомании, а то и, как ни стрёмно признаться, к элементарному воровству и даже, что вообще никак в голове не укладывается, к постыдному крысятничеству. Да. Что и у кого стянуть, меня не беспокоило. У друзей? Почему бы и нет? Крыса, одним словом. Стиль совершенствовался, необходимое актёрское мастерство дано природой, стратегия тоже была на уровне (для моих-то лет). Имеется в виду, что косить под дурачка мне учиться не требовалось, а путь к отходу я всегда готовил заранее. Репутация честного паиньки меня ни разу не подвела, но спасала – постоянно.
Как-то мы с Вжиком зашли к маме на работу. Она работала в хлебном, 55м, продавщицей. И я увидел кем-то забытый на прилавке кошелёк. Долго думать времени не было, да я и не собирался… С другом поделили поровну. Рубля тридцать два на двоих – целое состояние. Мне всё время хотелось иметь часы. У всех были, а у меня – нет. Но купить не успел: маме сказал, что кошелёк нашёл. Мама вспомнила, что в магазине кто-то из покупателей его искал. Город маленький, все друг друга знают. Кошель вернули, меня наругали, но я ни в чём не сознался. Часы же я всё равно скрысил, по-моему, у Мишки Лазаренко, одноклассника. Или у Ольги Завгородней. Или ещё у кого… Не помню. Пластмассовые такие, голубенькие. Родителям сказал, что нашёл. Подзабыл их дальнейшую судьбу, сдаётся мне, что они вернулись к хозяину, потому что о часах я мечтать не перестал.
В другой раз я с мамой ходил за покупками и, по какой-то причине, мне безумно захотелось вафель. Нормальный ребёнок заявил бы об этом во всеуслышанье – я же не утруждал себя такой мелочью. Тем более что мама была занята выбором другой необходимой продукции. Я просто положил упаковку в карман своей куртки. Кассы были на выходе, как в супермаркете. И, когда мама затарилась, мы двинулись к ним. Кассирша, как и большинство работников торговли нашего города, была маминой знакомой. Она дождалась, пока мама расплатится, а потом попросила меня показать содержимое моих карманов. Запалила меня реально. Стыдно было очень. А маме… Да она мне вафель бы накупила на все, только попросил бы! Я ж не попросил. Купила, конечно. Пришлось. Но мне, знаете ли, как-то уже расхотелось. Такого позорного поступка никто от меня не ждал. Причём я сам тоже. Это было настолько внезапное желание… Да и решение, собственно, появилось ни с того, ни с сего. Нет, конечно же, я не слышал повелевающего голоса извне, из недр мозга или из большой корзины с вафлями. Но противиться искушению не мог и не хотел. Чёрт ли меня дёрнул? До сих пор не понимаю, как это произошло…
Как повелось у людей, я стал чуть постарше. Но ездить на летний отдых в очередной пионерлагерь не перестал: зачем? Переставать… Лагерь №2 назывался «Арктика», или что-то вроде того. На Чёрном море, Севастополь. Почему-то хорошо запомнились места, названия, достопримечательности. Я там больше не был. Мы ездили туда с Сергеем. Это мой старший брат. Наверное, кроме отдыха, среди поставленных ему задач была и такая, типичная для старших братьев: присматривать за мной. Я не имею в виду, конечно же, что все старшие братья мира должны были всегда за мной присматривать. Думаю, впрочем, это понятно… От одного сознания этого я чувствовал себя, как профессионально охраняемый объект. Здорово, в общем.
Там был замечательный пляж. В народе его называли Золотым. Нас туда водили, по-моему, только один раз. После чего мы запомнили дорогу, и сваливали к морю сами, благо знали заповедные тропы, что ведут из лагерей на волю Он, мне помнится, был прекрасен собой и не зря носил такое прозвище. Песок – мелкий, жёлтый, чистый… не знаю – можно ли сказать: как слеза? Чистейший, короче. Золотой пляж был полон лотков с чебуреками, недожаренным шашлыком, фруктовым мороженым по семь копеек, а также палаток с видеофильмами для взрослых (Мы подглядывали в щёлочку – ничего интересного: боевики, типа «Рембо», прочая чушь) и мультиками для нас, идиотов, каковыми нас, очевидно, считали (Японская ерунда про трансформеров и иных роботов – мне было достаточно одного раза). Берег уходил в море под углом градусов в тридцать пять, так что не надо было плестись на туеву хучу метров от него, чтобы поплескаться в тёплой, прозрачной морской водичке без ощущения почвы под ногами. Дорога к пляжу пролегала через кедровые рощи и асфальтовые аллейки, нагретые так, что босиком по ним пройтись было геройством. А может, и не через кедровые: я до сих пор толком не разбираюсь в деревьях. Впечатления незабываемые.
Из заключения мы бегали не только на пляж – ведь были среди наших и пацаны, не впервые отдыхающие в Севастополе. В городе было полно развлекающих штук. Нам очень нравилось кататься на катерах на другую сторону бухты (Меня только что проинформировали, что её называют Телефонная, а имя ей – Графская. Сейчас 03.03.2005, часа три ночи). Преимущественно бесплатно. Перебраться с Севера на Юг и обратно можно было, предъявив подслеповатой старушке-контролёрше билетик на автобус, коих несметное количество располагалось близ автобусной остановки непосредственно под нашими ногами. Сейчас расскажу, что же такого мы делали на той стороне.
В ту пору Севастополь посетили несколько военных американских кораблей (По моей теперешней оценке – эсминцы или ракетные крейсера) с живыми американцами на борту. Американцев выпускали в город погулять, о чём кто-то пронюхал, и вскоре всё любопытное население лагеря дружно отравляло военным туристам их сухопутное существование на Советской земле. Мы легко вычисляли их по прикиду (Кажется, это была красивая чёрная военная форма), фотоаппаратам невиданного образца, языку, на котором они материли незнакомый им доселе бардак, слегка пришибленному виду и, конечно же, по своре уже вычисливших их попрошаек, неотступно сопровождавшей заграничных бедолаг. У нас, пожалуй, даже и в мыслях не было испортить настроение офицерам Флота США. Просто хотелось привезти с собой домой какую-нибудь частичку иностранного вещества. Метод её добычи был прост: мы подходили к ним и просили поставить на открытке автограф; протягивали какую-нибудь мелкую монетку и говорили: «Ченьч!»; совали им всякую лажовую продукцию типа «сувенир», значки, флажки, пионерские галстуки даже… Взамен получали что-то из личных вещей вероятного противника. Заёбывались они по полной: хоть совсем на берег не сходи!
Глубоко в память врезалась картина: Два бравых мужика с фотокамерами наперевес, со всех сторон обложенные среднестатистическими советскими детишками, орущими «Ченьч!», как зашуганные дворовые коты, тщетно озираются по сторонам в поисках спасения, которое всё не приходит. Уповать на Божественное Провидение становится опасно и один из них, проявляя вполне достойные моряка и офицера смекалку и мужество, принимает гениальное в своей простоте решение. Болезненно морщась, но смиряясь с предстоящей нелёгкой потерей, он достаёт кошелёк, вытряхивает из него всю мелочь в ладошку и со всего маху швыряет горсть монет в толпу. Реакция настырной публики понятна. С громким визгом, толкая и пиная друг дружку, маленькие истязатели кинулись подбирать заветные центы. Кое-кто уже начинал драться. Про иностранных гостей, как было запланировано, все и думать забыли. Чем те незамедлительно и воспользовались, улепётывая, куда глаза глядят, лишь бы быть подальше от этого вопящего кошмара. Я всё это время сидел на скамейке неподалёку и употреблял крем-брюле по назначению, вовнутрь. Наблюдал себе, прикалывался. А когда, наконец, состоялась финальная сцена, меня вдруг посетило незнакомое ранее чувство обиды за Родину. Позор. СССР, бля!
Сам я такой наглостью никогда не обладал, да и не хочу. Полагаю, это заслуга родителей. Тем не менее, когда я кушал на скамейке крем-брюле, у меня уже имелась открытка, исписанная английскими буквами вдоль и поперёк, с десяток монет американской валюты, среди которых была даже одна достоинством в четверть доллара, а также отличная, американская же, авторучка. Всё добыто честным ненавязчивым бартером К сожалению, чувство стыда за Страну Советов было таким сильным, что я, в глубоком раздумье покидая скамью, позабыл на ней и открытку, и авторучку. Зато мой брат привёз из лагеря отменный фотоснимок одного из кораблей, чёрно-белый, но с цветной эмблемой на обороте – наверное, ихних Военно-Морских Сил. Это помогло – компенсировало, так сказать, утрату. Правда, ненадолго: дома его с****ил кто-то из посетителей. А четверть доллара лежит до сих пор.

Продолжение возможно. Надо?